Сказки и сказкотерапия - Соколов Дмитрий Юрьевич - Страница 11

И сказка заплакала.

— Ах ты, бедная сказочка, — сказал доктор, — да у тебя просто нет конца. Тебя недопридумали. Ну-ка, расскажи, что дальше было?

— Я не знаю, — захныкала сказочка.

— Ну, давай вместе, — сказал доктор. — Идет девочка по лесу, да?

— Да.

— И видит она…

— Стоит дом.

— И она подошла к этому дому?

— Да, она подошла к этому дому и заглянула в окно. А там сидит ее мама.

— Да-да, — сказал доктор, — там сидит ее мама…

— И пьет чай с какой-то старушкой. А это — Баба Яга. И Баба Яга говорит: «Никуда она не убежит. У меня есть гуси-лебеди, я их пошлю, и они ее догонят…» А девочка поняла, что это Баба Яга про нее говорит…

— И что она сделала?

— Она взяла ножик, который ей мама для грибов дала, размахнула его и кинула в Бабу Ягу. И попала ей в лицо, и тогда Баба Яга закружилаcь и упала в пtчку и сгорела.

— Ага! — сказал доктор.

— И тогда мама расколдовалась, ведь это Баба Яга ее делала злой, а теперь она стала доброй, и они с дочкой пошли домой, и потом им всегда вместе было хорошо.

— Ну вот и умница, — сказал доктор. — Так твоя история и закончилась?

— Да, — кивнула сказочка. Она сидела в кресле, на щеках у нее еще блестели слезы, но она улыбалась. Она даже как будто немного выросла.

— Ты — хорошая сказка, — сказал доктор.

Давайте я расскажу, как появилась эта сказка. Она почти не придумана. То, что рассказала вначале маленькая сказочка — это такая выжимка из двух сказок, которые написали два ребенка, мальчик и девочка, с которыми я работал в детском доме. Я просил их рассказывать мне сны и сказки — это были дети восьми-девяти лет — я это все записывал, и вот им это понравилось, и они стали писать сказки сами. И вот они написали мне две такие сказочки, которых я сам довольно сильно испугался. Это понятная тема для детей в детдоме, но мне действительно стало страшно, и я не знал, что с этим делать.

Прошло какое-то время, и вот наши дети стали рисовать картинки на японский конкурс детского рисунка по такой веселой теме «Катастрофы». Эти рисунки превратились в эпидемию, дети рисовали их не только на уроках, но и сами по себе, и стали получаться картинки одна ужасней другой: пожары, наводнения, войны и так далее. Эта эпидемия ужасов, понятно, захватила всех, кто там работал, и мы стали думать, что с ней делать.

Там работала одна женщина в должности психолога, хотя она больше называла себя астрологом, и вот она сказала, что все эти рисунки — проявления черных сил, и их всех нужно собрать и сжечь, даже устроить нечто вроде ритуала. И мы действительно не знали, что делать, но идея со сжиганием нам не понравилась, и вот мы стали делать вот что (это было вовсе не моей идеей): мы стали садиться с ребенком перед нарисованной им такой ужасной картиной и писать по ней рассказ — ну, что там произошло и так далее. А потом просто эти рассказы продолжать. «Ну хорошо, лес стал гореть, а что было дальше?»

И оказалось, что дети прекрасно сами придумывают продолжения, причем продолжения обычно счастливые. Один мальчик, которому в свое время грозил диагноз дебильности, нарисовал действительно страшную картину пожара — в черном и оранжевом — и там посредине стоял дуб, из огромного дупла которого разные звери прыгали в огонь… Так вот, когда его стали спрашивать: «А что было потом?», он вдруг сказал, что из этого дупла вылетели бабочки, они сильно махали крылышками, и от этого пожар затушился. И так далее. Оказалось, что в большинстве случаев стоит продолжить то, что казалось страшным, и оно проявлялось совсем по-другому, и приводило к хорошему концу.

Прошло время, и я узнал, что то, что мы делали, соответствовало одному из основных принципов гештальт-терапии: в основе психологической проблемы часто лежит незаконченность, незавершенность. Человек останавливается перед тем, что его пугает, возвращаясь многократно к одному и тому же, доходя ровно до самого страшного и тут выпрыгивая из ситуации. Это может быть остатком психологической травмы, когда человек опять и опять возвращается к ее началу, доходит почти до кульминации — и здесь останавливается, вытесняет, просыпается. А тот факт, что если страшное место пройти, наступает хорошая концовка, появляется свет и проблема решается, возможно, просто отражает тот факт, что человек остался жив. Жизнь означает продолжение, наступление нового дня после завершения старого. Вот тогда я и записал эту сказку, и я почти ничего в ней не придумал.

Чудесная позиция по жизни: при себе как танк… По себе, по пациентам… Не страдают ли гештальт-терапевты преждевременной эякуляцией?

В такой работе не так уж редко приходится проходить через смерть и через пустоту. Например, можно сочинять сказку про что-то в своей жизни и, следуя непонятной внутренней логике, в какой-то момент убить героя. Ничего, можно идти дальше. Что-то случится за смертью, даже за атомным взрывом, даже за гибелью вселенной. Так устроена психика. Она обречена на жизнь, а сказка обречена на счастливый конец.

Братец Вайнер. Э-э-э, конец, конец… Концы в воду! Надо получать удовольствие по ходу дела. Конец всегда ужасен. «Они жили долго и счастливо и умерли в один день…» Может быть, нет никакого завершения гештальта. Есть время, вечно текущее мимо. Иллюзия счастливого конца — это сказка для детей. Это удобное упрощение, не больше. Дело не в том, что конец не бывает счастливым. Дело в том, что его не бывает. Поэтому спокойно можно переться куда угодно. Вселенная бесконечна, время бесконечно, продолжаться можно в любую сторону. «Пойдешь, Веничка, налево — попадешь на Курский вокзал. Пойдешь направо — попадешь на Курский. Так что ты уж иди прямо, чтоб наверняка туда попасть».

Братец Гримм. Так какой Курский ты сейчас имеешь в виду?

Братец Вайнер. Если говорить конкретно про эту сказку — то примирение с родителями. Эта задача из ряда тех, которые все равно надо решить, и которые большинство нормальных людей все равно решают. То есть никто не запрещает по ходу дела помучиться всласть и поубиваться, но финал одинаков. Во, я провозглашаю теорию. Жизнь состоит из набора стадий и задач, как компьютерная игра с уровнями. Решаешь одну задачу — переходишь к следующей. То, что ты называешь завершением гештальта, — это и есть финишная ленточка данного уровня. Выход здесь видится в том смысле, что после прохождения стандартных уровней можно податься в малоисследованные и напридумывать себе собственных. Кстати, сюда же входит то, что ты говорил о необходимом путешествии, которое можно типа отложить на следующую жизнь, но от которого никуда не денешься. Подпункт моей теории.

Братец Гримм. Классно. И какие же стадии стандартные?

Братец Вайнер. Рождение. Потом надо найти грудь. Потом от груди отвыкнуть. Вступить в человеческие взаимоотношения с хорошим человеком мамой. Выстроить замок «Я», то есть выделить сознательную часть. Привыкнуть к дисциплине. Определиться с полом. Научиться жить в коллективе. Абстрактно мыслить. Ну и так дальше, потом надо достичь эмоциональной независимости, уйти из дома, научиться зарабатывать деньги, стать самодостаточным, жениться, родить детей, простить родителей, понять, что все — фигня, найти в себе божественную искру, запалить из нее маломальский костер… Потом, наверное, понять иллюзорность границ и слиться с миром. Но в этом я уже не уверен. Сам не пробовал.

Братец Гримм. А ты попробуй.

Братец Вайнер. В борту дырку прорубить?

Братец Гримм. Ага.

Братец Вайнер. Не, знаешь, мне рано. Я где-то на стадии понимания того, что все — фигня.

Братец Гримм. Встаешь утром, смотришь — фигня, идешь на работу, проверяешь — явно фигня, к вечеру пересматриваешь — ну совершенно точно фигня… Так, что ли?

Братец Вайнер. Где-то так. Но…