Гентианский холм - Гоудж Элизабет - Страница 24

Триста сорок три года Белые каноники жили в деревне и исполняли все, о чем мечтал де Бриер. Они учили детей, ухаживали за больными, обращали грешников и молились Богу день и ночь в соборе аббатства до тех пор, пока негодяй Генрих VIII не издал указ, по которому аббатство вместе с замком Берри де Помероу перешло в руки Томаса Сеймора, королевского фаворита.

Сеймор продал его Томасу Риджевею, который и построил помещичий дом, а потом, в свою очередь, продал его Кареям, нынешним его владельцам. Но аббатство никогда не переставало быть оплотом католической веры. Во времена преследования католиков там под крышей находилась тайная часовня, где вынужден был жить аббат и где, с риском для жизни, совершались ежедневные богослужения.

Теперь, слава Богу, англичане свободны совершать Богослужение, как им подсказывает совесть. Так продолжается последние двадцать шесть лет. А в зале гостей аббатства теперь католическая церковь для всей округи. Однажды, возможно, ты увидишь ее…

— Ты останешься в бричке, моя прелесть, или пойдешь вместе со мной, и экономка нальет тебе стакан молока?

— Я останусь здесь вместе с Даниилом, — ответила Стелла.

Они объехали большой дом, старый монастырский амбар и остановились за сводчатыми воротами, ведущими на половину слуг. Доктор заметил, с каким благоговением глядит Стелла на серую громадину дома, понял, что ее охватил страх обычного деревенского ребенка перед большим особняком, и поэтому не стал настаивать на том, чтобы она вошла внутрь. Он отдал ей вожжи и велел не натягивать их, чтобы Эскулап мог спокойно щипать траву. Еще он попросил ее присмотреть за Даниилом, взял свой саквояж и ушел.

Даниил не доставлял Стелле особых хлопот, так как покачивание брички усыпило его, и он продолжал мирно спать на заднем сидении, уткнувшись головой в Стеллу. С Эскулапом тоже не было никаких забот, ибо трава Торрского аббатства была чуть ли не самой сочной в округе. Стелла сидела тихо, глядя на серые стены, темнеющие на фоне голубого неба. Она не могла видеть моря, но она слышала его, и над крутыми крышами кружились чайки.

Доктор полностью утешил ее, и душу, опустошенную обидой, заполнило спокойствие. Девочка представляла, как доктор за серыми стенами лечит больного с помощью своих знаний и тех историй, которыми он утешал ее. Вот так же Белые каноники утешали здесь больных и несчастных последние три столетия. Она живо представляла их себе, скользящих в белых рясах около церкви, в саду, в полях. Стелла совершенно не удивилась бы, если бы один из них вдруг подошел к ней, пока она сидела в бричке. В конце концов, ей даже показалось, что она видит одного из них, и она прошептала его имя: «Иоанн».

Девочка повторила себе их клятву: «Я клянусь изменить свое поведение и улучшить свою жизнь». Эта была клятва, данная когда-то Иоанном. И Стелла решила, что ее поведение недостаточно хорошо и что надо изменить его.

Доктор вернулся до того, как девочка успела почувствовать себя одинокой, и принес для нее небольшой яблочный пирог, данный ему поваром, — горячий, только что из печки. Только увидев пирог, Стелла поняла, как голодна. Ее маленькие зубки мгновенно впились в ароматное тесто, но она тут же опомнилась и, проглотив кусок, вежливо сказала:

— Спасибо, сэр. А как же вы?

— Я выпил глоток сидра, он мне больше по вкусу, — усмехнулся доктор Крэйн, столкнул Даниила с сидения и взял вожжи.

— Как раз сегодня дома мы делаем сидр, — сообщила Стелла. — Можно, я дам кусочек пирога Даниилу?

— Конечно. Пирог твой и собака тоже твоя.

Стелла дала Даниилу кусок побольше, чтобы хоть этим утешить его за изгнание с сидения, и они поехали рысью.

— Я надеюсь, бедняга чувствовал себя лучше, когда вы покидали его? — спросила Стелла, внимательно глядя на оставшийся кусок пирога.

— Гораздо лучше — после такой солидной порции жалоб, утешений и обещаний получить лекарство, — уверил ее доктор.

— А как поживают сэр Джордж и леди? — поинтересовалась девочка.

— Насколько я знаю, хорошо. А почему ты не доедаешь пирог?

— Улучшаю свои манеры, — призналась Стелла со вздохом.

— И ты считаешь хорошим тоном оскорбить отличный яблочный пирог, съев его холодным, хотя он самим Богом предназначен для того, чтобы быть съеденным горячим? — возмутился доктор, пряча улыбку. — Это так же неприлично, как заставлять ждать короля.

Стелла с радостью снова впилась в пирог и, к облегчению доктора, снова превратилась в маленькую веселую шалунью, пока они не въехали на холм и не остановились там, чтобы дать Эскулапу отдохнуть и в последний раз взглянуть на прекраснейшее в мире место. Солнце только что коснулось часовни Св. Михаила, и Стеллу снова охватило странное чувство, будто часовня принадлежит ей.

— Ее тоже построил де Бриер? — спросила она.

— Что, Стелла?

— Часовню.

— Моряк, которого монахи спасли после кораблекрушения, построил ее в знак благодарности. Но она принадлежит аббатству. Святой Михаил — покровитель церквей и часовен, построенных в горах, потому что он «Архангел, который любит вершины и открытые пространства». До сих пор с любого иностранного корабля, бросившего якорь в бухте Торра, на котором есть хоть один член экипажа — католик, обязательно посылают кого-нибудь помолиться в часовне.

— Об этом тоже есть рассказ?

— Есть, и хороший.

— Такой же, как история де Бриера?

— Совсем другой. Это рассказ об отшельнике и двух влюбленных. Правда, леди в ней была более мужественная, чем леди Эстер. Она не угасла.

— Расскажите мне эту историю! — быстро попросила Стелла.

Но доктор засмеялся и покачал головой.

— Мы отложим ее до другого раза, — сказал он. — Это слишком хорошая история, чтобы рассказывать ее торопясь. Тем более что и ты, и я должны приехать домой как можно скорее, чтобы не попасть под горячую руку матушки Спригт.

Он тронул Эскулапа хлыстом, и, развернувшись к морю спиной, они медленно поехали вверх по холмам туда, где был их дом.

Доктор Крэйн обвез Стеллу вокруг хутора и торжественно подкатил ее к воротам, будто настоящую прекрасную леди. Он помог ей сойти, вытолкнул вслед Даниила и снял свою шляпу.

— До свидания, моя прелесть. И запомни, что в следующий раз будем учиться, а не играть. И если ты опоздаешь хоть на минуту, я всыплю и по другой твоей дивной ручке. Мои наилучшие пожелания твоим прекрасным приемным родителям.

Он надел шляпу и уехал. Стелла махала ему до тех пор, пока бричка не скрылась за углом сада. «Приемные родители». Он сказал это так просто, хотя всегда знал, что отец и матушка Спригг не были ее настоящими родителями. Но дом был ее настоящим домом. Стелла медленно шла по узкой, выложенной камнями дорожке, которая вела к железным воротам в стене сада, смакуя радость возвращения домой. Дорожка вилась между тисами, очертаниями похожими на павлинов, к зеленой центральной двери, глубоко осевшей в каменное крыльцо. По одну сторону от нее сияли окна гостиной, по другую — кухни. Цветник благоухал ароматом маргариток и поздних роз. Воздух, пронизанный лучами солнца, был напоен густым запахом лаванды и кустов розмарина. Стелла рассудила, что все, наверняка, заняты в саду, выдавливая сидр, и поэтому заметят ее, когда она побежит по узенькой, выложенной камнем дорожке, свернув с основной аллеи.

В Викаборо был прекрасный фруктовый сад, протянувшийся во всю длину дома и конюшен, и занимающий целиком всю западную часть хутора. Сад был прекрасно расположен — защищенный от слишком сильных ветров зелеными склонами холмов, и, в то же время, находящийся достаточно высоко, чтобы его не захватывали туманы. Он был тщательно разбит: фруктовые деревья каждого сорта росли в своем ряду, и морские удобрения всегда вносились в землю под деревьями вовремя.

Тут же обитали цыплята и утки, так как в юго-западном углу сада был пруд. Белые, темно-желтые и красно-коричневые утки, приседая и переваливаясь, с довольным видом бродили под деревьями.

В северной части фруктового сада росли яблони, чьи плоды шли на изготовление сидра, и там же располагался сарай с прессом для его получения, а в южной стороне, в которую вела арка тисовой изгороди, зеленели яблони с десертными и садовыми яблоками; причем, среди них росли саженцы Брэмли, Джонатан и Беним и несколько рядов вишен терна. Урожай в этом году был роскошный, и деревья так гордо стояли в садовой траве, как будто знали об этом.