Варяжский десант - Горюнов Андрей - Страница 57

– Самое значительное последствие наших художеств: в 2009 году сборная России по футболу займет на чемпионате мира двадцать седьмое место, а не двадцать четвертое… Годится!

Он нажал кнопку, подтверждая изменения, происшедшие в основном мире.

– Смотрите, вот дурак же этот попугай! – заметила Катя. – В открытый океан понесся. А Фату-Хиву-то от нас на юге!

– Придет в себя, вернется, – хмыкнул Коптин.

Но он не угадал.

Брашпиль не стал возвращаться на Фату-Хиву. Он, очумевший от пережитого за последние дни, жал и жал куда-то на запад, как заведенный. Конечно, какаду не приспособлены к дальним перелетам, но тайные силы, скрывающиеся в любом живом организме, не знают границ и пределов.

Брашпиль вспоминал потом, что сделал крупную передышку на каком-то большом острове с двумя вулканами по краям.

Потом все стерлось. Пролет над северной Австралией не запомнился, выпал из попугайских мозгов.

В отличие от Колумба Вест-Индия мало интересовала Брашпиля, и он не стал сходить с трассы. Над Персидским заливом он встретил уток, прилетевших сюда зимовать с Мещерских болот. Утки были несколько озадачены, увидев одинокого какаду, летящего напористо, быстро и зло – как с турбонаддувом.

Глаза какаду сияли безумным светом.

– Крятин, крятин… – закрякали они. – Лету конец, а он на север двинул…

Смысл реплики дошел до сознания Брашпиля только три недели спустя, когда ночи стали уже нестерпимо холодными. Раз десять он ночевал на печных трубах, сидя сбоку и прижимаясь к струе горячего дыма – всюду сушили грибы, – но однажды, едва не свалившись спросонья в трубу, он решил завязать с этой затеей.

В лесу, попытавшись нахохлиться среди еловых лап, он чуть было не дал дуба минут через двадцать, после чего, заухав от холода, как филин, рванул в ближайшую деревню, в курятник.

Конечно, петухи сначала возмутились, не разобравшись в темноте и сослепу в деталях. Но, разглядев-таки эту черную, как трубочист, птицу, пахнущую дымом, свежими яблоками и отрыжкой от вареной репы из свиных корыт, сочли разборку с гостем бессмысленной, унижающей их процедурой.

Возмущенно, но еле слышно подквохивая, петухи безропотно подвинулись на насесте, когда этот отморозок, этот копченый ворон с мощным кривым клювом профессионального киллера распихал грудью кур и, усевшись между двумя самыми горячими пеструшками, сказал в ответ на их изумленно-восторженное кудахтанье: «Р-раритету не западло!», после чего сразу уснул.

В Южной Саксонии при ночевке в стогу ему пришлось подраться с лисицей, пришедшей искать в сене гнезда полевых мышей, но налетевшей на остекленевшего от холода Брашпиля, а к западу от Гамбурга его чуть не прихватили ортодоксальные католики, чтобы поджарить на костре в качестве «вести дьявола». Только чудом католикам не удалось его поймать, в силу чего пришлось им удовлетвориться пытками дочери владельца местной крупорушки – потенциальной ведьмы, – доставив тем самым много удовольствия самим себе, этой самой дочери, а возможно, заодно, и Вездесущему – как знать?

В глухой и ненастный осенний день Брашпиль в конце-то концов рухнул, упал плашмя на подернутую инеем траву, раскидав в стороны крылья…

Он лежал возле таверны, принадлежавшей брату Одноногого, на самой окраине Дартмута, недалеко от реки Дарт.

Он знал, что Энжела тут, рядом, в таверне, – и все!

Теперь можно дать себе сдохнуть. Конец!

Краем глаза он вдруг увидел подкрадывающуюся к нему ворону и, не успев уйти в небытие, расхохотался: жизненных сил у него не было вовсе, но дух его был сильнее, чем в юности, чем в яйце!

Даже на смертном одре… Ворона ведь – не птица. Не противник. Таких ворон – пучок, через колено…

Он звонко щелкнул клювом и расхохотался вороне в глаза. Он не боялся смерти.

Вороне же, напротив, крайне не понравился этот беспросветно черный и провонявший гарью какаду с красным ирокезом на голове (кровь лисицы!), его манера нагло, по-мужлански вульгарно смеяться в лицо, притворясь обессиленным.

Как и большинство дам, ворона искренне считала все болезни, включая инсульт, инфаркт, плоскостопие и шизофрению, заразными; перспектива получить вместе с завтраком маниакально-депрессивный психоз, так и струившийся от этого попугая, ей не катила. Подумав, она запрыгала в сторону и, встав на крыло, отвалила от греха подальше на свою ветку дуба, что растет на крутом берегу реки Дарт.

Брашпиль ехидно клекотнул ей вослед и отключился – на сей раз наглухо.

Сознание снова забрезжило в нем, лишь когда сквозь туман возвращающейся действительности он услышал знакомый божественный голос: Энжела склонилась к нему, тревожно блестя влажным глазом.

– Не покидай нас, любимый, – дрожащим голосом, подавляя рыдание, курлыкала Энжела. – Ты нужен мне, что стану делать я без тебя в этом пустом и ненужном мне больше мире? Не уходи! Я умру от тоски, если ты выберешь вдруг для себя другой, параллельный мир!..

Несмотря на то что тьма, пришедшая со Средиземного моря, опустилась на западную часть Северной Атлантики – что, впрочем, эта самая пришедшая со Средиземного моря тьма вытворяла каждый божий день вследствие вращения Земли, – Бард, присев, нашарил в темноте рыболовную сеть и, найдя в ней на ощупь знакомую дыру, поведал трагическим голосом:

– Гребаные козлы! Прожгли мою сеть! – Положив сеть дырой на колено, Бард достал из-за пояса кремень с трутом, высек искру и, раздув трут, зажег от него небольшой факел. – Смотри, Торхадд Мельдун, сын Вулкана! Эту сеть…

– Не надо, – попросил Торхадд, сидевший на днище-палубе бака рядом с колодой для разделки рыбы и мяса, прислонясь спиной к палубному строению ладьи. – Ты уже семь раз рассказывал эту историю…

– Неужели? – заинтересовавшись, спросил Бард. – Семь раз! Вот это да! Если ты, мудрый Торхадд, запомнил это, стало быть, каждое из семи моих повествований запало в твою душу!

– Один раз, первый, я выслушал тебя не без интереса, – ответил Торхадд, – а остальные шесть раз я мысленно считал: «Ну вот сейчас, когда он во второй, третий, четвертый, пятый, шестой… ну, словом, опять заладит эту историю, вместо того чтобы сесть и починить сеть, на этот-то… второй, третий, четвертый, пятый, шестой раз он не отделается оплеухой, а останется либо без головы, либо без языка…»

– Мне горько слышать эти слова, Торхадд, а еще горше сознавать, что ты прав: у нас на корабле одна цена знаниям и поэзии – увесистая оплеуха! А ведь бог Oдин ради знаний отдал свой глаз великану Мимиру! А ради поэзии он, обманув врагов, вкусил магический напиток квасир, мед поэзии, дающий талант сочинительства.

– Квасир? – задумчиво повторил Торхадд Мельдун. – Звучит заманчиво… Рецепт-то знаешь?

– Конечно! – кивнул Бард. – После заключения мирного договора между богами асами и великанами ванами асы и ваны взяли большую чашу и плюнули в нее в знак примирения. Смешав слюну, боги создали из нее человека-карлика Квасира. В этом действии состоял первый этап процедуры…

– Мы говорили с тобой о напитке, а не о карлике…

– Не перебивай меня, Торхадд. Рано или поздно мы дойдем и до напитка, узнать рецепт приготовления которого возжелала твоя душа. Так вот Квасир…

– Карлик?

– Ну да. Квасир был мудрым. Квасир много странствовал и учил людей. Однако два коварных гнома, Прячущий и Поющий, обманули и убили его. Затем они слили его кровь в две чаши, а из чаш слили ее в котел и, смешав в котле с медом, получили питье, вкусив которое всякий становится скальдом либо мудрецом.

– Ничего не понял. «Вкусив которое всякий становится…» Ну, вот я хочу вкусить. Прямо сейчас. С удовольствием вкусил бы. Где?!

– Это иносказание. Прячущий и Поющий должны убить мудрость и склонность к наставлениям. А потом добавить меда! Неужели тебе непонятен этот простой рецепт, Торхадд Мельдун, сын Вулкана?

– Нет, – пожал плечами Торхадд. – Если из твоей речи выкинуть все иносказания, то остается только то, что кто-то сначала наплевал в чашу, а потом добавил меду. Такой напиток ты сам пей, пожалуйста.