Анна - Анненская Александра Никитична - Страница 24

На другой день Татьяна Алексеевна заехала навестить больного; они вместе смеялись над глупыми фантазиями девочки, которой представляется интересным разыгрывать роль обиженной судьбой. Татьяна Алексеевна была по обыкновению весела, любезна и увезла с собой Анну, чтобы ехать вечером в оперу.

Этот случай произвел на Анну тяжелое впечатление. До сих пор она думала, что тетка искренно любит ее и заботится о ней; теперь же оказывалось, что она любит вовсе не ее, а просто богатую девочку, которую может одевать по своему вкусу и всюду вывозить с собой. Обедней она совсем — и ее, как говорил отец, не пустят даже на порог дома богатых родственников; случись с ней горе, несчастье — и она не посмеет пойти рассказать им его, попросить у них совета, утешения! А между тем какою доброю кажется с виду ее тетка! Как все выхваляют ее чувствительность, ее нежное сердце! Значит, все это маска, маска, под которою скрывается черствость и сухой эгоизм! Анна и прежде давно уже замечала, что люди умеют казаться при других совсем не такими, каковы они на самом деле. В обществе, при гостях. Варя и Лиза обращались с ней, как с нежно любимой младшей сестрой, но наедине они не упускали удобного случая сказать и сделать ей что-нибудь неприятное, чем-нибудь оскорбить и уколоть ее. Она уже привыкла к дурному нраву своих кузин, сама не любила их и всегда считала их особенно дурными, не похожими на других людей. А теперь оказывалось, что и мать их, если не совсем такая же, как они, то отчасти похожа на них. Да и она ли одна? Может быть, и многие из тех лиц, которые представляются ей такими милыми и хорошими, на самом деле вовсе нехороши.

И вот девочка начала с недоверием относиться к окружающим. Она стала внимательнее прежнего присматриваться и прислушиваться к тому, что говорилось и делалось вокруг нее, и часто казалось ей, что она подмечает неискренность и лицемерие там, где прежде все казалось ей таким очаровательным. Часто, отвечая на ласковый прием какой-нибудь хозяйки дома, она думала про себя: «Все это она мне говорит, потому что считает меня богатой: если бы она знала, что я бедна, она, может быть, выгнала бы меня от себя». И девочка невольно становилась задумчивой, теряла свое прежнее оживление и остроумие.

— Какая ты нынче скучная, Анна! — говорил Жорж. — Бывало, я любил болтать с тобой, ты была такая веселая, а теперь от тебя слова не добьешься!

— Я становлюсь старше, у меня больше мыслей в голове, — с улыбкой отвечала Анна, — я не могу быть такой, как прежде.

— Воображаю себе, какие у тебя мысли! — вскричал Жорж. — Еще когда ты жила у нас и чему-нибудь училась, можно было надеяться, что из тебя выйдет сколько-нибудь умная женщина, а теперь твое образование считают оконченным; ты, кроме танцев да пустой болтовни, скоро и знать-то ничего не будешь.

Слова Жоржа, сказанные по обыкновению насмешливо и без всякого серьезного намерения, огорчили Анну. Она чувствовала, что ее двоюродный брат прав, что образование ее окончено при самом начале, что у нее нет никакой возможности приобретать знания и развивать свой ум.

— Что же мне делать, Жорж?! — жалобным голосом проговорила она. — Я бы хотела учиться, но папенька не желает (бедная девочка не решалась сказать: не имеет средств) нанимать мне учителей.

— Право не знаю, что тебе делать, — небрежным голосом проговорил Жорж. — Может быть, ты могла бы читать? У меня есть книги, я бы тебе давал, только я решительно не знаю, какие книги читают обыкновенно девочки.

— Ничего, Жорж, я попробую читать хоть какие-нибудь, — это все же лучше, чем никаких, — обрадовалась Анна.

С этих пор Анна нашла, чем заполнить те часы, которые оставались у нее от ухода за больным отцом и от выездов с теткой. Сначала ей трудно было понимать многое в тех книгах, которыми снабжал ее Жорж, но мало-помалу, по мере привычки к чтению и к умственному труду, мысли ее прояснились, и она стала без труда усваивать себе то, что прежде считала недоступным для себя.

За книгой ей удавалось иногда проводить приятные часы и на время забывать окружающие неприятности. А неприятности эти становились все сильнее и сильнее. Здоровье Матвея Ильича не только не поправлялось, но заметно ослабевало; с этим вместе возрастала и его раздражительность. Анна привыкла терпеливо переносить его капризы, улыбаться ему, когда на сердце ее было невыносимо тяжело, забывать о себе, чтобы доставлять ему минуты спокойствия и развлечения. В комнате больного она умела сохранять веселый вид и ровное расположение духа, но усилия, какие приходилось для этого делать над собой, утомляли ее больше самой тяжелой работы. И только что она собиралась отдохнуть, являлся посланный от тетки: она должна была наряжаться и ехать веселиться, не забывая ни на минуту придавать лицу самое любезное выражение, казаться милой, веселой, всем довольной. По возвращении домой ее ждали упреки прислуги, длинные счета лавочников, часто приходивших лично заявлять свои требования, и, наконец, даже лишения в вещах первой необходимости. Матвей Ильич продал и заложил все, что возможно было из своих вещей, задолжал всем, кто соглашался верить ему в долг, и, наконец, ему приходилось, чтобы сколько-нибудь сохранить вид богатого человека, отказывать себе и дочери в необходимом и тратить все получаемые деньги на предметы роскоши. Эти лишения особенно тяготили Анну ради отца: она понимала, как необходима ему здоровая пища и аккуратный прием лекарства, а он готов был по целым неделям не есть мяса и не исполнять предписаний доктора, только бы устроить богатое угощение приятелю, зашедшему посетить его, только бы купить дочери какую-нибудь роскошную безделушку! О, как противны стали Анне все эти безделушки теперь, когда они покупались такою дорогою ценою; как искренно хотелось ей лучше жить в бедности, чем казаться тем, чем она не могла быть на самом деле! Пока наряды и вся роскошная обстановка доставались ей совершенно даром, она любила их и придавала им большое значение. Но теперь у нее часто стала являться мысль: «Да из-за чего же мы хлопочем? Стоит ли так много заботиться и мучиться для того, чтобы люди, к которым мы совершенно равнодушны, говорили: «Как прелестно одета Миртова! Как к ней идет этот наряд!» или «Миртовы, должно быть, очень состоятельные люди: он хоть и болен, а как хорошо живет, как мило одевает свою дочь!»

Она видела, что удовлетворенное тщеславие не может наполнить всю жизнь, не может заставить забыть действительных неприятностей, и мало-помалу похвалы окружающих стали радовать ее меньше прежнего. Она стала делать меньше усилий, чтобы заслуживать их, она стала даже находить оскорбительным, когда ею восхищались за ее богатый наряд; ей думалось, что лучше было бы жить с людьми, которые не видели бы в ней только богатую барышню, а уважали бы ее одинаково во всяком костюме, во всякой обстановке.

ГЛАВА XIV

Прошло четыре года. К дому Ивана Ильича Миртова подъехала карета, и из нее вышла бледная молодая девушка в глубоком трауре. Это была Анна. Она возвращалась с кладбища, куда за месяц перед тем проводила отца своего.

Последние полгода Матвей Ильич не вставал с постели, и только усердные заботы дочери поддерживали его жизнь. Тяжело было Анне ходить за больным, часто утомлялась она, иногда даже в душе роптала на свою несчастную судьбу, но теперь, когда отца не стало, она вдруг почувствовала, как сильно за эти последние годы привязалась к нему, как он был дорог ей именно, может быть, потому, что он нуждался в ней, что она привыкла заботиться о нем. Она знала, что, несмотря на его капризы и часто эгоистичные требования, он любил ее, и полюбил особенно в последнее время, когда она мало-помалу сделалась для него кроткой и преданной сиделкой, и теперь она чувствовала себя одинокой, вполне сиротой.

Ей казалось, что она готова отдать целые годы своей жизни, чтобы снова вернуть те бессонные ночи, которые она проводила у постели больного, те часы тревог и беспокойств, когда ему становилось хуже, те минуты радости, когда доктора подавали надежду на его выздоровление. Все, что было неприятного и тяжелого в ее отношениях к отцу, совершенно исчезло, она помнила одно, что навек простилась с любимым и любившим ее существом.