Цифровой, или Brevis est - Дяченко Марина и Сергей - Страница 31

А ведь она из обеспеченной семьи, подумал Арсен. И компьютер у нее есть. Но она не стала геймером раньше, а сделалась только сейчас. Из кожи лезет вон – за победу, но не ради приза. Как там говорил Максим – мы играем потому, что нам нравится играть…

– Марьяна, это ведь игрушка. Развлечение.

– Ты мне не веришь? – Она помолчала, внимательно глядя ему в глаза. – Арсен… Ты мне не веришь? Не доверяешь? В плане есть дырка? Где?!

– Ты похудела, – сказал он. – У вас там кормят хорошо?

Марьяна вдруг улыбнулась. И без того не толстая, она мечтала похудеть всегда, с первого класса. Слова Арсена на минуту вернули ее из игры на землю.

– Да, на мне джинсы болтаются, это оттого, что бегаю много. Кормят нормально. Да вообще все хорошо… Больше всего достают эти свиньи из второго корпуса, они у нас рядом, через площадку. Ну свиньи! Окурки бросают прямо под ноги. Кепочки их желтые засаленные уже, даже девчонки голову не моют! Футболки не стирают, носки не меняют, вонища от них за версту!

Марьяна снова изменилась. Глаза ее сделались колючими от ненависти и зыбкими от настоящего омерзения.

– А шумные какие! Орут и ржут, дебилы. Как же мне повезло, что я не во втором корпусе и не в первом! В первом девки-проститутки, как выйдут на ужин – мама дорогая! Колготки с люрексом во-от в такую сеточку, юбки задницу не прикрывают, а трусы с дырками!

Арсен удержался и не ответил.

– Что ты так смотришь? – Марьяна вдруг насторожилась. – Опять я что-то не то сказала?

– Нет, все в порядке, – он вздохнул. – А что ты там говорила насчет Иванченко? Кто его предупредил, почему?

– А, ты ведь не знаешь, – она почему-то потупилась. – Он после игры развонялся, мол, это ты во всем виноват, ты просра… то есть пропустил атаку Змей. А наши пацаны его на место поставили. Вот и все.

Солнце скрылось за деревьями, но в лесу было светло, как в полдень. Зеленая гусеница ползла по веточке перед глазами Арсена.

– Понятно, – сказал он медленно. – Я понял насчет твоего плана, сегодня посижу над картой, прикину вероятности. Ты иди, наверное, а то тебя хватятся…

– Да кто хватится? У нас – свобода! Только после отбоя воспитатели считают по головам, чтобы все были в корпусе. А до отбоя еще больше двух часов…

Зеленая гусеница свалилась с ветки и пропала.

– До встречи, – сказал Арсен, отводя взгляд. – Не беспокойся, завтра мы им наваляем.

Он вышел из лагеря через центральный вход. На воротах скучал одинокий охранник, он покосился на Арсена и даже ни о чем не спросил. Арсен свернул с дороги, покрытой старым асфальтом, на боковую тропку и побрел сквозь лес, слушая несмелого соловья.

Марьяна сказала: «Это оттого, что бегаю много». Может, в самом деле бегает? Территория лагеря большая. Разведала же она как-то эту дыру в заборе возле трансформаторной станции? Или это совсем уже четкое – четче не бывает – перенесение игрового опыта в реал?

Он увидел поваленное дерево и сел. Убил на щеке комара. Надо было захватить с собой из дома какой-нибудь репеллент – а то обглодают ведь до костей, кровососы. Положа руку на сердце – так ли нужна ему работа, за которую он сражается? Что, деньги? Так ведь родители неплохо зарабатывают, у него у самого сохранились какие-то средства в Сети – от продажи собак. Ему еще школу заканчивать, в институт поступать…

Навалилась тоска. «Школу заканчивать», «в институт поступать». Опять возврат к исходному пункту, когда уже забрезжила было светлая перспектива: я геймер, и тем горжусь, и тем живу, и от нудного квеста под названием «получить место в жизни» могу отказаться.

Мне хочется быть победителем, подумал Арсен. Ну это понятно. Есть другое: мне не хочется быть лузером. Вполне возможно, что эта мотивация сродни внезапной любви к йогурту, как его там звали… «Йорг». Значит, эту мотивацию, как привнесенную извне, мы имеем полное право задавить. Что остается? Я вполне могу доиграть эту партию ради самой игры. Ради ребят, которым хочется ноутбук или на худой конец плеер. Если я проиграю – клан проиграет, – ничего ужасного не случится. Ну повозмущается Иванченко, эта горилла недоделанная. Пусть себе. Я не услышу. Разъедутся по домам и все забудут, и Марьяна забудет, да и кто она мне? Никто… Значит, я не должен так уж переживать из-за будущего поражения. А оно уже рядом, поражение, руку протяни. Штурмуй столовую, не штурмуй – надо признать, что в военных операциях Толик сильнее меня, а Аня изобретательнее.

Значит, я лузер. Значит, места не получу. Так бывает: с милой улыбкой тебя выставляют за дверь, попытайте, мол, счастья в другом месте. И ты стоишь, переполненный, как соплями, ценным опытом, и только и думаешь, чтобы он горлом не хлынул…

В этот момент он услышал песню. Кто-то шел по лесу, по дороге от лагеря, и тонким голосом пел «A Hard Day’s Night» на приличном английском.

Он встал и посмотрел сквозь ветки. Каштановые волосы, собранные в хвост, рюкзак за плечами, голубая курточка, джинсы; по дороге от лагеря шагала Баффи Игнатова – Арсен даже не знал, как ее зовут на самом деле. За три версты было видно, что ее бодрость искусственная, деланая и поет она не от радости, а чтобы поддержать себя морально. Ей вовсе не было весело, поэтому она пела громко, хоть голос местами и срывался.

Арсен продрался сквозь кусты. Вышел на обочину, на растрескавшийся асфальт. Баффи увидела его и замолчала, будто ей заткнули рот.

– Привет, – Арсен сглотнул. – До станции пешком не меньше часа. Маршрутки после восьми не ходят. Электрички после семи. Сейчас уже четверть девятого.

– Ну и что? – спросила она холодно.

– Если хочешь уходить – уходи завтра с утра! А лучше позвони родителям, пусть на машине подъедут!

– Какое тебе дело? – Она отступила.

Баффи ни разу не входила в игру с того самого дня, как Арсен застрелил Лесси. Он, если честно, забыл о ней – и без того хватало забот. Он допускал, что Игнатова уехала, – такое бывает, если лагерь не по вкусу, отношения не сложились…

– Почему ты не можешь меня простить, если Марьяна давно простила? Я ведь ее обидел, а не тебя!

– Я… – она запнулась. – Я не собираюсь никого прощать. Потому что я ни на кого не обижаюсь. Я просто иду своей дорогой и разрешения у тебя не спрашиваю.

Она поправила сумку на плече. Тряхнула рюкзаком, устраивая его поудобнее. Арсен подумал, что все это должно прилично весить – девочка собиралась в лагерь на двадцать четыре дня, с учетом ночей, холодов, вечеринок; в рюкзаке небось и кроссовки, и туфли на каблуках. Баффи тем временем обошла его и снова зашагала, не оглядываясь, – правда, уже без песни.

– Погоди. – Он догнал ее. – Тебя хватятся, будут искать на станции. Приедут за тобой, найдут… Они же подписывали бумаги, что отвечают за твою жизнь и здоровье! Притащат в лагерь с позором, все равно никуда не отпустят, будут звонить родителям…

– Мои родители в Германии на конференции, – сказала она сквозь зубы. – Их нет дома!

Видно было, что доводы Арсена произвели на нее впечатление. Она стала будто меньше ростом, уголки губ опустились. Бравада, до сил пор поддерживавшая ее мужество, теперь вытекала, как вода из пробитого бассейна.

– Я переночую в лесу, – сказала она не очень уверенно. – Пусть ищут!

– И пусть звонят родителям в Германию, что ты пропала?

Она закусила губу – сперва нижнюю, потом верхнюю.

– Давай так. – Он понимал, что действовать надо быстро, пока она не расплакалась. – Сейчас ты вернешься в корпус. Завтра с утра… рано, часов в семь… я провожу тебя на первую электричку. В семь утра. У тебя будильник есть?

Она мигнула:

– В мобильнике… Я все равно не смогу там спать! С этими…

У нее опустились плечи. Арсен взялся за верхний клапан рюкзака и помог Баффи освободиться от груза. Она села, будто у нее подкосились ноги, на рюкзак.

– Я не могу там больше… быть! Терпела… Родители должны вернуться домой через три дня, думала, дождусь их…

– А что там? – спросил Арсен, опускаясь рядом, прямо на асфальт. – Что там такое? Я сегодня говорил с Марьяной, так она…