Формула любви - Горин Григорий Израилевич - Страница 7

– Узнаешь. Маргадон?

– Натюрлих! – ответил Маргадон почему-то по-немецки. – Только плечи пошире... И бедра...

Калиостро гневно глянул на Маргадона и что-то резко сказал ему по-итальянски. Тот пристыжено смолк.

– Нельзя говорить со слугой о возвышенном, – иронично заметил Калиостро. – Ум невежды – в молчании! Однако сейчас он сказал правду. Мы действительно встречали эту прекрасную даму...

– Как? – ахнул Федяшев. – Вы ее видели?

– И не раз! – спокойно сказал Калиостро. – Я же вам объяснял, сколь долга была моя жизнь. Неудивительно, что судьба позволяла мне лицезреть и этот образ. Когда-то давно ее звали Елена... Елена Прекрасная...

– Елена! – шепотом повторил Федяшев.

– Позже ее звали Беатриче...

– Беатриче... – повторил Федяшев.

– Прасковья ее звали, – вмешалась тетушка. – Лепили ее с Прасковьи Тулуповой! У деда Лешиного была тут одна... извиняюсь...

– Неважно, с кого ее «лепили», – с улыбкой ответил Калиостро. – Истинный художник копирует не натуру, но лишь свое воображение. Думаю, вы это понимаете, друг мой, – добавил он, обращаясь к Алексею, – и не ждете от меня портретного сходства?!

– В общем-то... конечно, – растерянно пробормотал Федяшев. – Но с другой стороны... я думал – будет похожа.

– Материализация идей есть материализация идей! – строго заметил Калиостро. – Она зримо воплощает фантазию. С первоосновой же сохраняет лишь общие контуры. Тем более что и сама модель у вас... в скверном состоянии. – Он внимательно оглядел статую. – Вы роняли ее, что ли?

– Говорила, не надо трогать... Говорила, – запричитала Федосья Ивановна.

– Она стояла в парке... – начал пояснять Федяшев. – Я подумал: там дождь, голуби...

– Ах как неосмотрительно! – покачал головой Калиостро. – Идеал нельзя отрывать от почвы! Нарушаются магнетические связи! Извольте водрузить на место! И немедленно! Теперь уж даже и не знаю, как она будет выглядеть, ваша Лаура...

– Лаура? – воскликнул Федяшев. – Не Лаура ли это, воспетая великим Петраркой?

– Когда-то она была ею, – спокойно ответил Калиостро. – Я же говорю: она являлась миру под разными именами: Лаура, Джульетта... Даже и не ведаю, какое имя она выберет в нашем веке? Может быть, Мария? Вы не возражаете, сударыня? – Он повернулся к Марии и в упор посмотрел ей в глаза.

Мария вздрогнула, но выдержала взгляд и ответила:

– Отчего же! Это честь для меня. Не я сама, то хоть имя мое послужит чьей-то любви.

– А вы, сударь? – Калиостро вонзил свой взгляд в Федяшева.

– О! Это прелестное имя! – Федяшев нежно посмотрел на Марию. – Да я и внешний облик вашей спутницы воспринял бы с радостью...

Наступила пауза. Маргадон от неожиданности икнул и с недоумением посмотрел на магистра.

Калиостро побледнел, закрыл глаза. Его лицо исказила гримаса, словно он ощутил физическую боль. Однако он взял себя в руки и через секунду улыбнулся.

– Должен вас огорчить, друзья! Сейчас мне было видение... – Он еще раз оглядел статую. – Галатею будут звать ЛОРЕНЦИЕЙ!

После обеда хозяева и гости разбрелись по своим комнатам на полуденный отдых.

Маргадон и Жакоб от нечего делать опробовали столы в биллиардной.

– И здесь тоска! – сказал Маргадон, забивая очередной шар. – Кормят до отвала. Двери не запирают. У ключницы попросил три рубля – дала и не спросила, когда отдам. Честное слово, Жакоб, они меня доконают!!

– Погрузитесь в себя, сэр! – посоветовал Жакоб. – В тайники своей души...

– Там холодно и страшно, – отмахнулся Маргадон. – Лучше уж заботиться о теле.

Он увидел, что мимо окон идет розовощекая Фимка, и отложил кий.

– Селянка! – крикнул он. – Подь сюда... Фимка покорно подошла:

– Чего изволите?!

– Хочешь большой, но чистой любви? – бесцеремонно сказал Маргадон.

– Как не хотеть! – ответила Фимка.

– Однако! – ухмыльнулся Маргадон. – Мне нравится твоя простота. Придешь сегодня в полночь на сеновал?

– Придем-с... – сказала Фимка. – Только уж и вы приходите. А то вон тот сударь тоже позвал, а опосля испугался...

Маргадон удивленно уставился на Жакоба.

– Она с кузнецом придет! – спокойно объяснил Жакоб.

– С каким кузнецом?

– Дядя мой... Степан. Он мне заместо отца.

– Какой кузнец? Зачем кузнец? – изумился Маргадон. – Я не лошадь!

– Благословлять, – простодушно сказала Фимка. – Вы ж изволите предложение делать или как?

Маргадон секунду обалдело смотрел на нее, потом его ус нервно задергался:

– Ступай, селянка! Видишь, играем. Не мешай!

Из окна своего кабинета Федяшев увидел, как из дома вышла Мария. Он поспешно завязал галстук, надел новый сюртук и спустился вниз.

Мария сидела в беседке возле пруда и печально смотрела на водную гладь...

Сзади послышался шорох. Она испуганно оглянулась, увидела Калиостро.

– Извините, что прервал ваше уединение, – сказал Калиостро. – Мне сейчас было послание от вашего папеньки.

– Как? – ахнула Мария. – Где же оно? – И нетерпеливо протянула руку.

– Мысленное послание, – улыбнулся Калиостро. – Он явился ко мне во сне... Выглядел хорошо. Пульс ровный... Дыхание размеренное... Румянец.

Мария подозрительно посмотрела на Калиостро:

– Граф, коли так – я счастлива! – Но если вы обманываете меня, это грех. И небо покарает вас!

– Если б я был обманщиком, – спокойно возразил Калиостро, – у неба было достаточно времени для возмездия. Но если я уже две недели безвинно терплю вашу подозрительность и неприязнь, не кажется ли вам, сударыня, что это жестоко? Как мне доказать свои чувства? Застрелиться? Так пуля меня не берет... Утопиться? – Он глянул на пруд и с ужасом увидел, что к ним направляется лодочка. На веслах сидел Федяшев, рядом с ним лежала огромная охапка ромашек... – Или утопить этого надоедливого субъекта?! – зло закончил Калиостро.

– За что вы на него сердитесь? – с улыбкой спросила Мария. – Он наивный, но трогательный.

– Я плохо понимаю происхождение отдельных русских слов, – сухо сказал Калиостро. – «Трогательный» от глагола «трогать»? Я этого не люблю... – Он круто повернулся и пошел из беседки. На ступеньках остановился. – Думайте больше о папеньке, Мария! Пусть и дальше приходит ко мне живым и здоровым...

– Прошу простить за дерзость! – сказал Федяшев, протягивая цветы Марии.

– В чем же дерзость?

– Я насчет того, что помыслил придать идеалу черты ваши и публично о сем сказал...

– Теперь, стало быть, передумали?

– Ах, что вы! – вспыхнул Федяшев. – Был бы счастлив... Но мне казалось, я нарушил куртуазность поведения. Да и граф обиделся!

– Так вы цветы ему принесли?

– Почему? Что вы, Мария Ивановна... Ах, совсем я запутался! – Федяшев смутился, цветы посыпались из его рук.

– Странный вы, Алексей Алексеевич, – улыбнулась Мария. Так сложно изъясняетесь. И вроде живете на природе, среди простых нормальных людей. – Она склонилась к нему, помогая собрать ромашки. Их руки коснулись друг друга, лица оказались рядом. – А мыслите все о каких-то идеалах бестелесных! – Мария смотрела на Федяшева чуть насмешливо.

– Но так и великий Петрарка мечтал о своей Лауре... – в смущении пробормотал Федяшев.

– Неправда! – вдруг резко сказала Мария. – Петрарка любил земную женщину, да еще жившую по соседству. А уж потом чувством своим вознес ее до небес. А у вас все наоборот, сударь! Небеса на землю мечтаете притянуть! Хитростями да магнетизмом счастья любви не добьешься!

– Ну тогда скажите, сударыня, как достичь его?! – воскликнул Федяшев.

– Не знаю! – печально ответила Мария. – Знала бы, сама была бы счастлива...

Так, тихо разговаривая, они вышли из беседки пошли по дорожкам парка.

Наступал вечер, на небе показалась первая звезда. Калиостро наблюдал за прогуливавшимися Алексеем и Марией, стоя на балкончике второго этажа. Потом достал подзорную трубу: лица Марии и Алексея укрупнились... За спиной Калиостро неожиданно вырос Маргадон: