Бремя любви - Кристи Агата - Страница 36

– Это не было убийством из милосердия, если вы это имеете в виду.

– Что было потом?

– Я полностью признала свою ответственность. Меня не судили. Встал вопрос, не могло ли это быть самоубийством – то есть не сказал ли Генри мне нарочно, что таблеток не принимал, чтобы получить двойную дозу. Таблетки всегда лежали вне пределов досягаемости, чтобы он не мог их взять в приливе отчаяния или гнева.

– Что вы сказали на это предположение?

– Я сказала, что так не считаю. Что Генри ни о чем подобном не думал. Он продолжал бы жить долгие годы, а Ширли ухаживала бы за ним, страдала от его эгоизма и дурного характера, жертвовала для него своей жизнью. Я хотела, чтобы она была счастлива, имела свою жизнь.

Незадолго до этого она познакомилась с Ричардом Уайлдингом, и они полюбили друг друга.

– Да, она мне рассказывала.

– При обычном ходе вещей она бы развелась с Генри.

Но Генри-инвалида, больного, зависящего от нее, – такого Генри она никогда бы не бросила. Даже если уже не любила. Ширли была верна, она самый преданный человек, какого я знала. Как вы не видите? Я не могла стерпеть, что вся ее жизнь будет разбита, потеряна. Мне было все равно, что станет со мной.

– Но вас оправдали.

– Да. Иногда я об этом жалею.

– Да, у вас должно возникать такое чувство. Но они ничего бы и не могли сделать. Даже если это не было ошибкой и если врач подозревал, что вы поступили так из милосердия, или даже не из милосердия, он понимал, что уголовного дела не будет, и не стал бы его поднимать.

Другое дело, если бы заподозрили Ширли.

– Вопрос даже не возникал. Горничная слышала, как Генри сказал мне, что таблеток ему не давали, и просил дать.

– Да, для вас все сошло легко – очень легко. Что вы теперь об этом думаете?

– Я хотела, чтобы Ширли была свободна…

– Оставим Ширли в покое. Речь о вас и о Генри. Что вы думаете насчет Генри? Что для него это было к лучшему?

– Нет.

– Слава Богу.

– Генри не хотел умирать. Я его убила.

– Вы сожалеете?

– Вы хотите знать, сделала ли бы я это еще раз? Да.

– Без угрызений совести?

– Угрызений… О да, это было злое дело, я знаю. С тех пор я живу с этим чувством. Я не могу забыть.

– Отсюда Фонд для неполноценных детей? Добрые дела? Суровый долг в искупление вины?

– Это все, что я могу сделать.

– Ну и как, помогло?

– Что вы имеете в виду? Это полезное дело, мы оказываем помощь..

– Я имею в виду не других, а вас. Вам это помогло?

– Не знаю…

– Вы хотели наказать себя?

– Я хотела компенсировать зло.

– Кому? Генри? Но Генри мертв. И, насколько я знаю, его меньше всего беспокоили неполноценные дети. Посмотрите правде в лицо, Лаура: вы ничего не можете возместить.

Она замерла, как будто получила удар. Затем она откинула голову, лицо опять порозовело, она посмотрела на него с вызовом, и его сердце забилось; он ею восхищался.

– Вы правы, – сказала она. – Я правда пыталась обмануть себя, но вы показали, что мне это не удастся. Я говорила, что не верю в Бога, а на самом деле я верю. Я знаю, что мой поступок – зло. В глубине души я знаю, что буду за это проклята. Но я не раскаиваюсь. Я пошла на это с открытыми глазами. Я хотела, чтобы у Ширли была возможность стать счастливой, и она была счастлива. О, я знаю, счастье длилось недолго, только три года. Но даже если у нее было всего три года счастья и она умерла молодой – дело того стоило.

Глядя на нее, Ллевеллин испытал сильнейшее искушение – никогда не рассказать ей правды. Пусть у нее останутся хотя бы иллюзии. Он любит ее, а если любит, то как он может втоптать в грязь, развенчать ее мужественный поступок? Пусть она никогда не узнает.

Он подошел к окну, раздвинул шторы и невидящими глазами посмотрел на освещенную улицу.

Когда он повернулся, голос его был тверд.

– Лаура, знаете ли вы, как умерла ваша сестра?

– Она попала под…

– Да, но как случилось, что она попала под грузовик, вы не знаете. Она была пьяна.

– Пьяна? – непонимающе повторила она, – Хотите сказать, там была вечеринка?

– Никакой вечеринки. Она украдкой ушла из дома в город. Она делала это не раз. Она сидела в кафе и пила бренди. Не часто. Обычно она напивалась дома. Пила одеколон и лавандовую воду. Пила до беспамятства. Слуги знали, Уайлдинг – нет.

– Ширли пила? Но она никогда не пила! Только не это! Почему?

– Она пила потому, что жизнь казалась ей невыносимой, и она старалась убежать от нее.

– Я вам не верю.

– Это правда. Она мне сама сказала. Когда умер Генри, она почувствовала себя так, как будто сбилась с пути.

Она была потерянным, заблудившимся ребенком.

– Но она любила Ричарда, а Ричард любил ее.

– Ричард любил ее, но разве она хоть когда-нибудь любила его? Это было короткое увлечение – и все. Потом, измученная горем, измотаная долгим уходом за калекой, она вышла за него замуж.

– И она не была счастлива? Я не могу в это поверить.

– А что вы знаете о своей сестре? Разве человек может казаться одинаковым двум различным людям? Вы всегда смотрели на Ширли как на беспомощного ребенка, которого вы спасли из огня, она казалась вам слабой, нуждающейся в постоянной защите и любви. Но я увидел ее совсем иначе, хотя я могу ошибаться, как и вы. Я увидел храбрую, отважную женщину, склонную к авантюре, способную сносить удары, способную постоять за себя, нуждающуюся в новых трудностях для проявления всей силы ее духа. Она устала, она была в напряжении, но она выиграла свою битву, она сделала доброе дело в той жизни, которую для себя избрала, – она вытаскивала Генри из отчаяния на белый свет, она праздновала победу в ту ночь, когда он умер. Она любила Генри, Генри был то, чего она желала. Жизнь ее была трудной, но полной страсти и потому стоящей.

А когда Генри умер, ее опять укутали в вату, окружили любовью, о ней тревожились, и она не могла из этого вырваться, как ни боролась. Тогда она и обнаружила, что вино помогает. А уж если женщина поддалась пьянству, ей нелегко бросить.

– Она никогда не говорила мне, что несчастна… никогда.

– Не хотела, чтобы вы об этом знали.

– И в этом виновата я – я?

– Да, мое бедное дитя.

– Болди знал, – сказала Лаура. – Вот что он имел в виду, когда сказал: «Тебе не надо было этого делать, юная Лаура». Давным-давно он меня предупреждал: «Не вмешивайся. Откуда нам знать, что лучше для другого?» Вдруг она резко к нему повернулась. – Она… нарочно? Это самоубийство?

– Вопрос остался открытым. Возможно и такое. Она сошла с тротуара прямо под грузовик. В глубине души Уайлдинг считает так.

– Нет. Нет, нет!

– Но я так не думаю. Я лучше знаю Ширли. Она часто бывала близка к отчаянию, но она никогда бы на это не пошла. Я думаю, она была борцом, она продолжала сражаться. Но пить не бросишь по мановению руки. То и дело возникают рецидивы. Я думаю, она сошла с тротуара, будучи в прострации, она не понимала, что делает, где находится.

Лаура упала на диван.

– Что мне делать? О, что мне делать?

Ллевеллин подсел к ней и обнял за плечи.

– Выходите за меня замуж. Начнете жизнь сначала.

– Нет, нет, я никогда не смогу.

– Почему же? Вы нуждаетесь в любви.

– Как вы не понимаете – я должна заплатить за то, что сделала. Каждый должен платить.

– Как вас преследует мысль о расплате!

Лаура повторяла:

– Я должна заплатить.

– Да, в этом я с вами согласен. Но разве вы не видите, дорогое дитя… – Он помедлил перед тем, как сказать ей последнюю горькую правду, которую ей следовало знать. – За то, что вы сделали, уже заплачено. Заплатила Ширли.

Она посмотрела на него с ужасом.

– Ширли заплатила за то, что сделала я?

Он кивнул.

– Да. Боюсь, с этим вам придется жить дальше. Ширли заплатила. Ширли умерла, и долг списан. Вы должны идти вперед, Лаура. Вы должны не забывать прошлое, а хранить его там, где ему положено быть – в памяти, но не в повседневной жизни. Вы должны принять не наказание, а счастье. Да, моя дорогая, счастье. Перестаньте только давать, научитесь брать. Бог поступает с нами странно – сейчас Он вам дает счастье и любовь, я уверен в этом.