Княжья служба - Корчевский Юрий Григорьевич - Страница 63

Ловок шельмец, не иначе – мастер кулачного боя.

Только я начал подниматься, как мужик из положения лежа прыгнул на меня и схватил за горло. Счет пошел на секунды. Сабля лежала в стороне, и другого выхода не было – я воткнул пальцы рук ему в глаза и вырвал их. Мужик взревел как медведь, на мое лицо полилась кровь, но горло мое он не бросил и продолжал в ярости сдавливать все сильнее. Я всерьез испугался, воздуха не хватало, и в голове стали стучать молоточки – первый признак кислородного голодания. Я лихорадочно шарил на поясе – лишь один маленький обеденный нож. На безрыбье и рак – рыба. Я вытащил его, и поскольку руки свои поднять не мог из-за навалившегося на меня мужика, ударил его ножом в пах и с оттяжкой резанул. Тать заревел, прямо как изюбрь весной, задергался, руки его ослабли. Кажется, потерял сознание. Я судорожно глотнул воздух раз, другой. Воздух с сипением входил через помятое горло.

Я свалил мужика с себя, дышать сразу стало легче. Под убитым расплывалась большая кровавая лужа, причем кровь была алая. Мне очень повезло – попал в бедренную артерию, а ему – нет.

У меня не было сил встать, болело горло, я с трудом дышал. Вот паразит, еще немного – и мне был бы конец. Я полежал на полу, отходя от схватки, сердце перестало колотиться в груди, и я перевернулся на живот, встал на четвереньки.

Хозяйка лежала в двух метрах от меня, глаза ее были широко распахнуты от ужаса. На четвереньках я добрался до сабли, опираясь на нее, а затем на лавку, встал. Надо срочно закрыть двери изнутри, ежели войдет еще разбойник – меня можно брать чуть ли не голыми руками.

Я себя чувствовал плохо, одолевала слабость, сильно болело горло. Доковыляв до сеней, заложил толстую дубовую плашку в пазы. Теперь хотя бы в дверь никто быстро не ворвется. Дверь крепкая, дубовая, сразу даже топором не возьмешь. Оконца маленькие, если и пролезет кто – только ребенок.

Я поковылял вокруг печи. Проходя мимо хозяйки, пнул – разбойничье отродье, сдам вот воеводе – висеть ей на суку. Я прошел дальше, в комнату, откуда раздался девичий крик. В углу, прижавшись друг к другу, сидели две девицы. Верхней одежды на них не было, только сарафаны. Они с ужасом смотрели на меня, приняв за одного из разбойников. Да и я тот еще имел видок – лицо в крови из-за вырванных разбойничьих глаз, низ живота и ноги – тоже. Сабля – тоже в крови. В общем – кошмар на улице Вязов.

Разглядев меня, девки в голос завыли.

– Цыц! – прохрипел я. Сказать нормально не получалось. – Ратник я, не тать. Разбойников уже нет, порубил я их. Кто дочка купца Святослава?

Девки перестали выть, но сидели в углу, сжавшись, глаза их были полны страха. Я указал саблей на одну, одеждой попроще:

– Таз принеси и воды, обмыться хочу.

Сам же тяжело рухнул на лавку.

Девка метнулась из угла, загромыхала в комнате, взвизгнула, видимо наткнувшись на убитых. Наконец появилась, неся небольшое ведро с водой, ковш и таз. Я обмыл лицо и руки, напоследок ополоснул саблю и вбросил ее в ножны.

– Так ты Юрий, которого папенька с ватажкой малой нанял до Мурома проводить?

– И я ж про то говорю, до вас никак не дойдет. Отец за вами послал.

– Мы за кустики по нужде отошли, тут на нас эти и набросились, рты закрыли и потащили в лес. Мы теперь в Муром?

– Отойти мне надо хоть немного – сильно меня тать помял, думал – конец мой подошел, да есть Бог на свете, уберег. Не обидели вас?

– Нет, не успели. Дорогой все про отца расспрашивали, сколько денег у него.

– Выкуп хотели назначить. Вот что, девоньки, мне коня надо привести, один он в лесу, как бы волки не задрали, вы двери за мной закройте от греха, я недолго.

– Нет уж! – вскинулись обе. – Мы оденемся – и с тобой.

Спорить не было ни сил, ни желания.

Девчата надели свои шубки, я поглядел в слюдяное оконце и, не найдя ничего настораживающего, вышел во двор. Девчонки жались ко мне сзади. Вместе добрели до коня.

Я отвязал верного коня от дерева, и мы пошли к избе. Во дворе была небольшая конюшня, где уже стояли в стойлах лошади разбойников – нашлось местечко и для моей Рыси.

Зашли в избу, заперли дверь.

– Девчонки, звать-то вас как?

– Любава, – кокетливо присела купеческая дочь.

– Глафира, – стрельнула глазками ее прислуга.

Ох, девки, только из плена, пусть и короткого, а уже кокетничают.

Я невольно остановил свой взгляд на девушках. Почувствовав его, девчонки зарделись, потупив глазки. Волнующее чувство созерцания юной невинной красоты теплом разлилось по телу, защемило сердце, хоть все это и наложилось на чувство ответственности за судьбу девчат, которую я взвалил на себя. В угаре схватки, когда я прикрывал девчонок, стараясь упредить беду, сломить сопротивление ворогов и уничтожить злодеев – до того ли мне было? Но вот схватка выиграна, я – победитель, напряжение спало, опасности нет, передо мной смущенные девушки. Длинная пышная коса белокурой Любавы переходила с левого плеча на полную грудь и спускалась ниже пояса. В подрагивающих от волнения уголках рта и крыльях носика я угадывал затаенную до поры немалую страсть, чувственность, и в то же время присущую русским женщинам этого времени покорность мужскому началу. Румянец, покрывающий щечки, делал совершенно излишней суперкосметику из моего будущего, такого далекого для меня сейчас. Вспомнил свою Юльку и поймал себя на мысли, что пытаюсь сравнить девушек, разделенных пропастью времени. Озорной взгляд Глаши вернул меня к реальности.

– Глаша, поищи чего-нибудь поснедать, я весь день не евши.

– Так и мы тоже!

– Вот и займись. А ты, Любава, поищи по сундукам одежду на меня – рубаху там, кафтан какой. Видишь – в крови я весь, как людям на глаза показаться?

– Это что, я должна в сундуках рыться? – взъерепенилась Любава.

– А вожжами по попе не хочешь? – обозлился я.

Любава поджала губки и направилась искать одежду. Я прошел в маленькую комнату, перешагнув через хозяйку. После придумаю, куда ее девать. А может – сразу вздернуть? Саблю кровью поганой марать не охота, повесить самому? Не палач я, одно дело в схватке, в бою рубиться, совсем другое – петлю на шее затягивать.

Я снял тулуп, бросил его на пол. Жалко тулупчика – почти новый, только уже не отмоешь его от крови. Кафтан короткий в крови, и я с сожалением бросил его на пол, рукава у рубашки тоже в бурых пятнах. Что ты будешь делать, одни сапоги остаются. Даже штаны забрызганы, да еще и порваны на колене. Совсем привели в негодность тати мою одежду.

Я оглядел себя где только мог. На ребрах наливались желтизной кровоподтеки, на боку ссадина. Ныли мышцы спины, болело горло. М-да, досталось мне в этой избушке. Стареть начал, что ли? Я увидел на стене небольшое мутноватое зеркало, подошел, всмотрелся. Из зеркала на меня смотрело бородатое лицо, на скуле – ссадина, волосы на голове давно не стрижены, и помыть бы их не помешало. Видок еще тот: интересно, откуда ссадина на скуле?

Дверь распахнулась, вошла Любава с целым ворохом одежды.

– Ой, да ты голышом почти, – отвернулась она. – В сундуках – одежды, как на торгу.

– Тати они – одежду, как и все остальное, с возов грабили.

Глаза у Любавы округлились:

– И ты это наденешь?

– Нет, голым ходить по морозу буду.

Я подошел к куче одежды, подобрал себе чистую рубашку и штаны. Жалко, кафтана нет.

– Тулупчика по размеру не видела?

– Пойду посмотрю.

– И кафтанчик пригляди, коли на глаза попадется.

Любава повернулась ко мне, пискнула:

– У тебя на спине синяк наливается.

– Подозреваю, уж очень меня последний тать сильно спиной о пол приложил. Ну да отлились кошке мышкины слезки. Иди, милая, иди.

Любава убежала, а я, кряхтя, стал переодеваться. Ну не снимать же при ней портки, трусов-то в эти времена не было.

Натянув рубашку и штаны я почувствовал себя посвежее. Противно ощущать на теле чужую кровь. Надел сапоги, притопнул. Уже хорошо, теперь бы и подхарчиться можно.

Я вышел из комнаты. Опять под ногами хозяйка мычит. Я вытащил изо рта кляп: