История советской литературы. Воспоминания современника - Леонов Борис Андреевич - Страница 43

Вспомнил Александр Трифонович и своего будущего друга Вашенцева Сергея Ивановича, возглавлявшего в шестидесятые годы кафедру Творчества в Литературном институте имени А.М.Горького. А тогда, в двадцатые, Сергей Иванович был ответственным секретарем в журнале «Прожектор». Он приветливо встречал Твардовского, хвалил его стихи, но ни одного не напечатал.

Позже, когда Твардовский вспоминал тому про такое к себе отношение, Вашенцев улыбался:

— Видишь, я был прав, что тебя выдерживал. Не хотел испортить. Знал, что из тебя непременно выйдет толк…

И все-таки в Москве нашелся добрый человек, который напечатал его стихи. Это был Ефим Зозуля в «Огоньке».

— Его теперь забыли, а ведь он всю жизнь писал книгу «1000 рассказов». Почему тысячу, а не девятьсот восемьдесят семь? Был он человеком с маленькой головкой и расширяющимся книзу туловищем.

Был с виду грозен, а на самом деле добр. На войну ушел добровольно, сражался в ополчении и погиб.

Так вот он, Ефим Зозуля, прочитал мои стихи и напечатал по одному в «Огоньке» и в «Прожекторе»…

Но дальше так утверждаться в Москве было невмоготу. И получилось, что за славой сюда я приехал слишком рано. Пришлось возвращаться в Смоленск.

Москва принимает тех, кто чего-то из себя представляет.

Мне надо было написать «Страну Муравию», чтобы она приняла меня..

205

С детским поэтом Валентином Дмитриевичем Берестовым мы оказались в Смоленске на семинаре молодых литераторов. Он рассказал мне, что во время эвакуации в Ташкенте познакомился подростком с Корнеем Ивановичем Чуковским, которому решился показать тетрадку со своими первыми стихотворными опытами. Чуковский в свою очередь познакомил талантливого подростка с С.Маршаком, А.Толотым, А.Ахматовой.

Воспользовавшись случаем, спросил у Валентина Дмитриевича о Корнее Ивановиче Чуковском, о котором рассказывали самые разные вещи и судили о нем — по-разному.

— Корней Иванович, — услышал я, — был далеко не душечка, как то можно услышать. Его вкрадчивый голос иногда отпускал довольно-таки жесткие высказывания в адрес тех, кто пытался вызвать его на снисхождение к созданному ими лишь на том основании, что Чуковский относился к ним дружески, по-доброму.

Я сам был свидетелем его встречи с одной писательницей, которая считала его милейшим человеком. Он сказал ей: «Прочел в газете ваш последний рассказ». «И как вы его нашли?» — напрашиваясь на комплимент, спросила писательница.

Своим вкрадчивым голосом Корней Иванович ответил: «Ну до чего замечательно! Ну просто неповторимо! И знаете, чтобы не портить такого впечатления, я решил больше никогда не читать ваших рассказов…»

206

Поэт Шестинский Олег Николаевич будучи в очередной раз на благословенной для него болгарской земле, где он учился, где у него было много друзей-поэтов, стихи которых он переводил, оказался среди приглашенных как секретарь Союза писателей СССР на торжественное заседание в столичном театре. На заседании присутствовали руководители республики, знаменитые гости. А буквально накануне самого мероприятия пришлось в компании друзей изрядно испробовать ракии.

Оказавшись в президиуме заседания, он умиротворенно расслабился. И в этот момент председательствовавший предоставил ему слово. Олег Николаевич неловко заспешил, запнулся и неожиданно для себя упал.

«Ну; все! Конец! Ведь поймут, что я перебрал! Сразу же сообщат. А выводы будут жесточайшие!» — нечто подобное, видимо, пронеслось в голове поэта — секретаря Союза писателей.

Мысли действовали буквально отрезвляюще. Мозг импульсивно искал выход из создавшегося положения. И нашел-таки искомое.

Олег Николаевич поднялся на колени и воздев руки, громко и торжественно произнес:

— Целую тебя, благословенная земля, за все, что ты сделала для меня, за верное славянское братство, за исконную дружбу с нашей великой Россией.

И вновь опустил голову на пол сцены, имитируя поцелуй.

Эффект оказался потрясающим.

Зал в едином порыве встал и приветствовал посланца братского народа за столь потрясающе-неожиданную и эмоционально-пронзительную здравицу…

207

Во время выездного Пленума Союза писателей СССР в Ленинграде, посвященного 70-летию Великого Октября, кто-то из ленинградских писателей вспомнил про Маяковского. И не по случаю юбилейного торжества, а при упоминании об обостренном чувстве справедливости у поэта.

— Вот тут, недалеко, — говорил пожилой писатель, — на Невском, в семнадцатом году произошел такой эпизод. На возвышении стоила дама и ораторствовала по поводу того, что большевики продают Россию, что Ленин — немецкий шпион, что надо обязательно бить немцев и воевать с Германией до победного конца.

Вдруг сквозь небольшую толпу слушателей пробрался высокий парень и раскатистым голосом заявил:

— А. ну-ка, дамочка, отдавайте мой кошелек!

— Какой кошелек? Вы с ума что ли сошли?

— Ничего не знаю. Только вы сперли у меня кошелек. Товарищи! Она украла у меня кошелек.

— Безобразие! Как вы смеете? Я вас вообще первый раз вижу. Какие у вас доказательства?

— А такие же, как и у вас в отношении Ленина и большевиков, которых вы тоже в глаза не видели.

Дамочка поспешила убраться, а в след ей слышался громкий хохот толпы…

208

Писатель Лев Владимирович Никулин, автор романов «России верные сыны», «Московские зори», рассказал, как однажды он встретился в Одессе с Юрием Карловичем Олешей.

— Ну, как вам наш город? — обратился к нему Олеша.

Он упорно отказывал Льву Владимировичу в праве называть себя одесситом, поскольку тот всего три школьных года прожил в Одессе.

— Не правда ли, странный это город? — продолжал Олеша. — Поезд сюда почему-то приходит в четыре тридцать утра. Зверски тянет в сон. Ни трамваев, ни такси. Кое-как доберешься до гостиницы «Лондонская».

Горит всего одна лампочка.

За конторкой старик-портье, с которым мы давно знакомы. Но он делает вид, что меня не знает.

Говорю ему:

— Номер с ванной.

Он спрашивает:

— Броня есть?

— Брони нет. Какая еще броня?

— А раз брони нет и номера нет. Что мы будем с вами устраивать оперу?

— Да у вас, — настаивает Олеша, — половина номеров пустует. Вон ключи на доске.

— А, может быть, гости ушли на прогулку.

— Это в пять утра? В феврале?

Портье не сдается:

— Вы их учить будете?!.. Ну, хорошо. Нате вам ключ, товарищ Олеша. Вы надолго? Или как в прошлом году?

— Давайте ключ. Какого черта вы со мной резонились?

Портье со вздохом:

— Боже мой! Надо же понимать. Пять утра. Скука. Хочется поговорить с человеком…

— Вот что такое Одесса…

Юрий Карлович замолкает и потом спрашивает:

— Разве подобное вы встретите в Москве или в Ленинграде? И сам же отвечает:

— Ни за что…