История советской литературы. Воспоминания современника - Леонов Борис Андреевич - Страница 42

199

Почти два десятилетия просуществовал творческий семинар молодых армейских писателей в Дубултах, который был создан совместным решением Союза писателей России и Главным политическим управлением Советской Армии. Через него прошли десятки талантливых ребят в погонах, ставших позднее профессиональными писателями и поэтами. Руководили семинарами многие известные мастера, среди которых Павел Нилин и Егор Исаев, Ольга Кожухова и Михаил Годенко, Николай Евдокимов и Василий Росляков, Николай Кузьмин и Виктор Гончаров. Выпало и мне быть среди них.

В 1974 году я оказался в Дубултах и руководил семинаром молодых прозаиков вместе с Михаилом Макаровичем Колосовым. Он был известен как автор таких добрых и мужественных повестей «Карповы эпопеи», «Три круга войны», «Бахмутский шлях». К тому же был первым заместителем главного редактора «Литературной России». О многом услышали из его уст наши семинаристы. Что же касается нашего «педагогического» опыта, то каждый из нас, конечно же, по-своему оценивал обсуждаемую рукопись того или иного семинариста. Нередко мне казалось, что Михаил Макарович как-то уж больно по-доброму, даже снисходительно относился к тому или иному слабому сочинению.

Однажды все-таки не вытерпел и открыто сказал ему об этом:

— Ведь сам же понимаешь, что вещь не стоит поддержки.

Колосов поглядел на меня как-то пристально-внимательно и спокойно ответил:

— Ну отчего же. Там что-то все же есть. Разве плохо написано, как в печке потрескивали дрова?!..

Помолчал. Продолжил:

— Ты в самом деле уверен, что наши с тобой заключения что-либо решат в судьбе человека, взявшегося за перо?! Жизнь все расставит по своим местам. Обязательно. А сюда он приехал поучиться. Приглядеться, послушать. Зачем же его огорчать всем вместе?..

200

Критик Николай Михайлович Сергованцев рассказал, что в середине шестидесятых годов, когда он работал в редакции журнала «Октябрь», как-то вызвал его в кабинет главный редактор журнала Кочетов Всеволод Анисимович.

— Только я появился на пороге, Кочетов спросил: «Коля, а как ты относишься к онученосцам?» Я удивился: «А кто это такие?» «Как это кто? Алексеев с его „Вишневым омутом“ и Стаднюк со своими „Людьми“, которые „не ангелы“.

И тут же, не дожидаясь моего «отношения», предложил мне: «Напиши-ка о них статью».

Я знал, что Кочетов не очень-то по-доброму относился не только к крестьянам, хотя и начинал свой путь в большую литературу с романа «Товарищ агроном», поскольку сам был причастен к этой профессии и некоторое время работал агрономом. Не очень-то принимал он и сочинения своих собратьев по перу, в которых те «плакались» по деревне.

Долго мучился я. Понимал: если они — «онученосцы», то, стало быть, статья должна быть не просто критической, а в целом отрицательной в оценке нравившихся мне романов «Вишневый омут» Михаила Алексеева и «Люди не ангелы» Ивана Стаднюка. Нет, не по мне эта задача: лукавить не мог и не хотел.

А потому спустя некоторое время пришел к Кочетову и сказал:

— Извините, Всеволод Анисимович, но я не смогу написать про онученоспев.

Он глянул на меня и молча согласился: «Живи, мышь!»

201

Как-то в доме литераторов, в буфете появился Михаил Исаакович Рудерман, прославившийся песней про «Тачанку». Помните?

Он медленно шел мимо столиков, за которыми бражничали братья-писатели.

Сидевший в компании молодых литераторов Михаил Аркадьевич Светлов обратил внимание на проходившего Рудермана:

— Вот идет совесть нашей литературы.

Удивленным товарищам пояснил:

— Другой бы на его месте на своей «Тачанке» далеко бы умчался, а он…

И не закончив, предложил тост за здоровье Михаила Рудермана…

202

В краткой автобиографии, предпосланной «Собранию сочинений в 6 томах» Корней Иванович Чуковский писал: «Я родился в Петербурге в 1882 году, после чего мой отец, петербургский студент, покинул мою мать, крестьянку Полтавской губернии; она с двумя детьми переехала на житье в Одессу».

Настоящая фамилия его была Корнейчуков Николай Васильевич. Проучившись пять лет в Одесской гимназии, он, исключенный из нее, вынужден был идти «в люди», то есть самостоятельно зарабатывать на жизнь, помогать матери.

Впервые выступил в печати в 1901 году в газете «Одесские новости» как ее собственный корреспондент в Лондоне.

Вернувшись в Россию, много сил отдает утверждению своего имени в литературе. Оказался в Петербурге, где вошел в круг известных литераторов. Его молодость не всем приходилась по душе. Иногда она служила поводом для дружеских шуток.

В частности, Александр Иванович Куприн говорил:

— Чуковский скоро празднует двадцатипятилетие своего семнадцатилетия.

203

Не помню кто из близких друзей Эммануила Генриховича Казакевича, автора негасимой «Звезды» в советской литературе, вспоминая о нем, сказал, что при всей своей внешней строгости это был веселый, а иногда и озорной человек, любивший розыгрыши и мистификации, писавший экспромтами эпиграммы и пародии.

Так вот однажды они с женой сидели в первых рядах Большого театра на балете с участием Галины Сергеевны Улановой. Естественно, что места рядом занимала изысканная публика.

После окончания спектакля долгими аплодисментами люди не отпускали великую балерину со сцены.

Улучив момент, когда аплодисменты стихли, чтобы вспыхнуть вновь, Эммануил Генрихович нарочито громко обратился к жене:

— Галя, а может останемся на второй сеанс?!..

204

Встретившись как-то с молодыми поэтами-земляками в Смоленске, Александр Трифонович Твардовский разоткровенничался:

— Вот многие из вас и сегодня думают поехать в Москву. Там де они, наконец-то, получат признание. Это тут их не понимают, а потому не очень-то печатают их нетленные строчки…

Примерно так думал и я, — продолжал Твардовский, — когда в 1929 году отправился в Москву за славой. Виноват был Михаил Светлов. Это он пробудил надежду на скорый успех и признание, напечатав в журнале «Октябрь», где он заведовал поэзией, несколько моих стихотворений.

А Москва-то не ждала неведомого ей Твардовского.

И начал он ходить по редакциям. И ночевать по разным углам.

Редакции отваживали его отказами.

— Случилось таи, что кое-кого из тех, кто отказывал, я запомнил, — говорил Александр Трифонович. — Помню пришел в «Московский комсомолец», в отдел литературы. А там невысокий, похожий на кузнечика своими тонкими ножками, Осип Мандельштам. Пробежал глазами по стихам и что-то начал возбужденно и жестикулируя, говорить мне. Не поняв его, я потихоньку забрал свою тетрадку и ушел.

Потом я оказался в журнале «Новый мир» и передал стих редактору Вячеславу Полонскому. Меня попросили прийти через несколько дней. Так и поступил. Но в редакцию не пустили: какая-то девица протянула мне мои стихи через окошко. Но я уже вроде бы осмелел от этих отказов. Говорю девице: «Мне надо к редактору». Девица пошла докладывать. Вернулась и сказала: «Пройдите».

Войдя в кабинет, увидел там седого-седого, носатого человека. Это и был Полонский. Что он ответил на мое приветствие, не помню, а вот другие его слова запомнил, потому что и самому сейчас приходится произносить, адресуя некоторым посетителям.

«Ну, как там у вас на Смоленщине? Интересуются литературой?»

И отпустил меня с Богом…