Темные пространства - Горбачев Владимир - Страница 5

В доме стало темно. Я не видел выражения лица Анны — лишь голос, стремившийся не сорваться, лишь рассказ, старавшийся быть точным даже в безумии.

— Они пришли вчера вечером. Было уже поздно, мы собирались ложиться. Максим был у себя, я сидела здесь. Когда в дверь постучали, я крикнула как обычно: «Открыто, входите», — но они вошли еще раньше, чем я крикнула. Их было трое: двое молодых мужчин (один совсем юноша) и старик. Сразу было видно, что он среди них главный. Он был из числа тех людей, на которых невольно оборачиваются в толпе. В нем была огромная внутренняя сила — я чувствую такие вещи. Вам, конечно, нужно знать, как он выглядел. Я потом нарисую, а пока так: высокий, худой и очень старый. Но это не сразу заметно — так он держался. Когда он стал подниматься по лестнице, то попробовал идти быстро, и к середине подъема стало видно, как трудно ему это дается. Впрочем, это потом, я забежала вперед. Что еще? Волосы седые, и их мало: только на висках и сзади. И еще он был веселый, возбужденный, только эта веселость была злая. И нетерпеливый: не мог стоять на одном месте, не мог ждать, не делал пауз.

Он заявил, что ему нужно срочно увидеть Максима Путинцева. «По какому делу?» — спросила я. Этот гость (я как-то все время забываю о тех двоих) мне не понравился — думаю, понятно почему, — и я решила объяснить ему, что столь поздние визиты у нас не приняты, и спровадить.

«По весьма важному, уважаемая госпожа, — ответил он. — Важному не только для него и для меня, но и для всех, живущих здесь», — и он сделал такой вот жест. В его словах ясно звучала угроза, и я растерялась. Я не знала, что сказать, но тут на галерее появился Максим.

Я знаю Путинцева 11 лет. Ну, вы тоже немного его знаете. О нем нельзя сказать, что он владеет собой, что он сдержан. Он настолько гармонизировал свою душевную жизнь, что все отрицательные эмоции гасятся еще в глубине. Я за все время лишь три или четыре раза видела, чтобы он не вполне владел собой в горе или гневе, но для этого были слишком серьезные причины. Вот почему я сразу заметила, как изменилось его лицо, когда он увидел гостя.

«Здравствуй, Максим, — сказал незнакомец. — У нас есть серьезная тема для беседы». «Я знал, что кто-то придет, — ответил Путинцев, — но не думал, что это будешь ты». — «Вот как? Ты, стало быть, не рад меня видеть?» «Поднимайся, поговорим здесь», — не отвечая на вопрос, сказал Путинцев. Гость поднялся наверх, и они скрылись в кабинете.

Я предложила его спутникам сесть. Старший сел, а младший поблагодарил и отказался. Чем-то они были похожи на старика: манерой держаться, жестами.

Я не знала, что делать, чем заняться. Это были не те гости, которых следовало угощать чаем или развлекать беседой. Их присутствие внушало тревогу. Я прошлась по комнатам, потом взяла пачку последних своих заметок и попыталась работать, но ничего не получалось.

В это время из кабинета стали доноситься голоса. Мне не было нужды прислушиваться: они говорили все громче. «Ты, пошедший по самому легкому, самому банальному пути, берешь на себя смелость заявлять…» — высокий, какой-то мальчишеский голос незнакомца. «Напротив, я иду по пути самому трудному, неопробованному — ведь даже учитель…» — отвечает Путинцев. «Ты даже осмотр не проводишь, никого не выбираешь, берешь всех подряд!» — «Откуда ты знаешь — может, и провожу по-своему». — «Вспомни, каким ты пришел к нам, кем был. И сейчас делать заявления от нашего имени — нет, это феноменальная, просто космическая наглость!» — «Ну ты-то меньше всех имеешь право говорить от нашего имени — ты сам вычеркнул себя из списка!» «Ах вот как — „от нашего имени!“ Ты меня уже отделил!» — прокричал гость и затем добавил еще что-то, но уже тише, я не разобрала. Путинцев, в тон ему, тоже понизил голос, следующими фразами они обменивались вроде бы в спокойном тоне. Вдруг Максим опять закричал: «Ты не можешь мне запретить — ты, пигмей, возомнивший себя великаном!» «А вот посмотрим, кто из нас пигмей, а кто великан», — ответил гость.

Эти слова он произнес уже выйдя их кабинета. Он спустился вниз и направился было к двери, но внезапно остановился, словно вспомнив про меня. «Прощайте, милая госпожа, — сказал он. — К сожалению, не могу вас поблагодарить за гостеприимство, за теплый прием. В этом доме ко мне были очень неблагосклонны. Видимо, придется отплатить той же монетой. Видит Бог, я не хотел этого».

Тут его спутник — тот, что помоложе, — усмехнулся. Он стоял позади старика, и тот никак не мог этого видеть, однако он тут же обернулся, очень быстро, обменялся с юношей взглядом и тоже усмехнулся. То злое веселье, о котором я уже упоминала, теперь вовсю играло в нем, последние слова он проговорил почти смеясь:

«Мой юный друг слегка поправил меня. Что ж, соглашусь, я был не совсем точен: возможно, и хотел. Рассматривал как один из вариантов. Но, клянусь честью, были и другие. Ваш супруг сам выбрал свою судьбу — за себя, за вас и за всех остальных».

Он слегка поклонился (я машинально, еще не понимая смысла сказанного, ответила), и они все трое вышли. Я готова была облегченно вздохнуть, но, к моему удивлению, Максим тоже направился к двери. После секундного замешательства я побежала за ним.

То, что произошло вслед за этим… То, что я увидела…

Она замолчала, и я заметил, что ее пальцы уже не теребят зажатый в них платок: они судорожно, до синевы в ногтях, сжимают край стола. Я нашарил в кармане капсулу успокоительного, заставил ее проглотить. Спустя несколько минут она глубоко вздохнула и выпрямилась.

— Спасибо, мне уже лучше. Я хочу закончить. Нет, мне правда лучше. Так вот, то, что произошло вслед за этим, очень трудно описать. Я постараюсь быть точной, но вряд ли смогу передать хотя бы часть того, что пережила. Этого никто не сможет.

Улицы не было. То есть она была — были тротуары, и дома, и кусты, — но все это находилось на дне гигантского, невообразимо глубокого ущелья. Его гладкие стены уступами вздымались прямо за домами. Где-то там, высоко, где раньше было небо, клубились багровые и желтые тучи. По форме они больше всего напоминали человеческие внутренности. И они светились и двигались — это было ужасно!

Откуда-то сверху, с края ущелья, наверное, стекал ослепительно красный поток лавы. Он уже достиг последних домов поселка, и я слышала треск горящего дерева и крики людей. В домах зажигались огни, люди выбегали наружу и снова скрывались внутри — чтобы одеться, схватить детей, может быть.

«Ну, как впечатления, уважаемая госпожа? — вновь услышала я голос нашего гостя. — Я вижу, вы несколько взволнованы. К сожалению, не могу вас ничем успокоить. Необходимо довести дело до конца и доказать вашему мужу одну очевидную истину. Он считает себя продолжателем одного великого дела, а меня — неудачником, я же полагаю, что все обстоит наоборот. Он думает, что может справиться со мной, но скажу вам по секрету: он сильно заблуждается. Никто во всем мире не может остановить меня. Никто! Смотрите!»

Он взмахнул руками, и все окружающее стало ярче, как бы насытилось цветом. Какая-то тень мелькнула в воздухе, я почувствовала на себе чей-то безжалостный взгляд. В следующую секунду тварь повернула, в свете пожара я разглядела ее и содрогнулась от отвращения. Вы можете представить летящего над вами таракана — огромного, размером с флайер? И еще какие-то существа, вроде металлических муравьев, побежали по земле. То ли они, то ли эта парящая в воздухе гадина издавали отвратительный вой, и скрежет, и скрип. А самым безобразным было то, что эти звуки, вместе с криками людей и треском горящих домов, сливались в какую-то мелодию. Я даже словно бы различала доносившееся откуда-то пение — поистине адская музыка!

Я стояла, обняв Максима, буквально вцепившись в него, — возможно, я делала ему больно, не знаю. Я заметила, что эти ужасные муравьи, как и мечущиеся люди, словом, все огибают нас — и меня с Максимом, и этих троих. Вокруг нас образовалось некое мертвое пространство, и я поняла — не умом, а какой-то звериной хитростью, — что только здесь, в этом круге, можно спастись.