Темные пространства - Горбачев Владимир - Страница 45

Начался подъем, но я не сбавлял темп, наоборот, пошел еще быстрее. Сердце колотилось, ноги отказывались идти. Взобравшись наверх, я остановился, тяжело дыша. Жалкая развалина! Вот что значит провести несколько недель почти без движения. Лишь постоянно подстегивая свой организм, заставляя его работать, я могу обеспечить его нормальное функционирование — и то если не подвернется нога на косогоре, не проникнет вирус, не разладится обмен. Тогда придется звать на помощь врачей. Управлять кровообращением, деятельностью желез, отращивать утраченные органы… И дальше, больше — летать, жить в космосе! Сказка, воспаленная мечта! Так я привык думать, но оказалось, что я ошибался. Теперь, когда я знаю, что это реально, мне, напротив, кажется странным и поразительно близоруким мой скептицизм: ведь не удивлялся же я людям, умеющим безошибочно различать звуки, запахи или цвета (способность, которой я начисто лишен). Не сомневался в существовании людей, способных считать быстрее компьютера или запоминать наизусть тома энциклопедии. И вот что интересно: теперь, когда я знаю, что избранные действительно существуют, знаю, чем они занимаются, я не чувствую никакой своей ущербности, второсортности. Напротив, это знание наполняет меня гордостью и предчувствием удивительных открытий.

Да, мои представления о границах возможного за последние дни сильно изменились. Теперь меня уже не удивляют необычайные способности избранных, скорее я готов удивиться тому, что и у этого необычайного дара есть границы. Самое наглядное и грубое свидетельство существования таких границ — смерть Кандерса. Подумать только: его, почти всемогущего, практически бессмертного, убило одно лишь разочарование в своем ученике и вызванная этим депрессия! Теперь обладатель безграничных возможностей покоится в склепе обители. Но куда все же делся его архив? Проще всего предположить, что его похитил Глечке. Но как он, последние годы не живший в обители, мог узнать о существовании архива, о том, где он спрятан? Ведь этого не знал никто. И вообще — почему Кандерс его сохранил? Если он не хотел передать его своим ученикам, логичнее было его уничтожить. Кому он оставил свои записи, кому он их предназначал — нам, тем, кто следил за ним? Вряд ли. А что, если…

Писк браслета прервал мои размышления. Я поднес экран к глазам и увидел Янину.

— Это ты включил визор на запись? — Она не дала мне сказать «привет», я даже не успел улыбнуться ей.

— Да, а что?

— Тут кое-что записалось. Я хочу, чтобы ты посмотрел это как можно скорее.

— Что-то случилось? Где? Опять Глечке?!

— Нет-нет, ничего такого. Не знаю. Посмотри сам. — Я повернул к дому. Что это могло значить? Как что, ты же сразу понял: она меня просто успокаивает, на самом деле произошло новое нападение, есть жертвы, много жертв. Господи, только не это! Где это могло случиться? Не все ли равно? Я все прибавлял шагу, почти бежал. Надо же было так далеко забраться!

Янину я нашел в спальне — она собирала дорожную сумку. На кресле лежала доха, рядом стояли зимние сапоги.

— Ты собираешься? Куда?

— Сейчас поймешь. Смотри.

Она включила запись, и я в недоумении уставился на экран: оттуда на меня смотрел… волк! Зверь словно вглядывался, стараясь увидеть кого-то, но я знал, что увидеть он мог лишь надпись «Сожалею, но меня нет дома, оставьте ваше сообщение». Затем морда зверя исчезла и открылось какое-то плохо освещенное помещение, нечто вроде пещеры. Несколько минут изображение оставалось неподвижным, потом вновь мелькнула волчья, морда, и экран погас. Я повернулся к Янине.

— Что это было? Ты что-нибудь поняла?

— Только то, что это жилище Лютова и что с ним что-то случилось. Ты ничего не заметил?

— Ну… нет.

— Подожди, сейчас я перемотаю. Вот это место. Видишь — вон там, на полу?

Я приник к экрану. Да, теперь я видел: на полу лежал человек. Его лицо нам не было видно.

— Это Федор. Больше там никто не живет. С ним что-то случилось. Боюсь, что худшее.

— Думаешь, он заболел? Или умер? Хотя — если он мертв, кто же тогда вышел на связь?

— Не знаю. Сейчас это не главное. Там никого нет, никто не может ему помочь, никто даже не знает дороги туда. Мне надо лететь.

— Одной?

— Может, кто-нибудь из поселка согласится меня сопровождать… Если ты о волках, то я не боюсь. Немного боюсь заблудиться, и еще там снег, наверное, не знаю, смогу ли дойти.

— Почему дойти?

— Я не знаю, как выглядит это место с воздуха, не знаю, можно ли там вообще сесть.

— Понятно… Значит, по-твоему, там уже зима? Что надо одевать — сапоги? пуховку?

…Из самолета я позвонил Риману. Дежурный сообщил, что у него идет совещание, разбирают ночное ЧП. Что за происшествие, поинтересовался я. Оказалось, что ночью по неизвестным причинам отключилась вся сигнализация, а охрана почему-то долго этого не замечала, пребывая в уверенности, что все в порядке. Сейчас руководство пытается разобраться, что же произошло. Я попросил передать генералу, как только он освободится, что я лечу на восток, полет связан с проводимым мною расследованием, о результатах доложу завтра.

В поселок мы прилетели уже к вечеру. Рейсовый флайер, шедший из Красноярска, был пуст, что меня несколько удивило. Однако подлинная неожиданность ожидала нас на аэровокзале поселка: не успели мы сесть, как флайер окружила толпа людей, стремящихся поскорее улететь. Они едва могли дождаться, пока мы выйдем, они толпились у люка, мешая нам, — я видел такое впервые.

Заметив у входа в аэровокзал человека, судя по всему, из местных, который явно не собирался улетать и смотрел на толпящихся у флайера даже с некоторым презрением, я спросил у него, почему все так спешат.

— Почему-почему. Струхнули, вот почему, — сурово промолвил абориген.

— И чего же все так испугались?

— А ты послушай! Повернись да послушай хорошенько, сразу все и поймешь. Может, дальше ходить не захочется.

Я послушался совета, отвернулся от флайера, от людей — и услышал. Это шло со всех сторон, отовсюду, злобное, беспощадное. От него тело покрывалось липким потом, руки тянулись к оружию, хотелось оказаться возле огня, света, людей, подальше от темноты.

— И давно они так? — услышал я голос Янины.

— Да вторые сутки пошли. И днем и ночью, без остановок. Я такого, правду сказать, и не припомню. Вот городские и струхнули. Со стройки, считай, уже все разбежались.

— А ученые? Научная группа, которая здесь работала? — с надеждой спросила Янина.

— Тоже смылись! — Наш собеседник как будто даже был рад этому обстоятельству. — Сегодня утром все улетели, на лаборатории замок висит. Да чего там! Тут не то что городские, тут любой испугается. Ведь они не только воют, они и ходят. Сам видел! Средь бела дня по стройке бродят, прямо возле домов. Всех собак порезали. Мой пес как в конуру забился, так там и сидит. Правда ль, нет, говорят, двоих строителей вчера вечером порезали.

— И что же, разве в них не стреляли?

— Как не стреляли! Тут вчера такая пальба стояла! Стреляют, а убить не могут, вот какая штука. Тогда все и побежали. Наши и те сробели. «Оборотни, — говорят, — их пулей не убьешь, они нас всех изведут». Все по домам сидят, по поселку пройдешь — никого не встретишь. Моя баба и то с ума сошла: на избу какого-то божка якутского повесила, ходит, заклинания бормочет… А вы что — тоже ученые? Езжайте, ваших нету, никого нету!

— Нет, уезжать нам пока рано, — заявила Янина. — Нам в тайгу нужно.

— В тайгу?! — Собеседник смотрел на Янину с нескрываемым изумлением. — Вы — в тайгу?

— Да, мы — в тайгу. Вы не подскажете, где можно найти какой-нибудь транспорт?

— Транспорт? Глайдеров ни одного не осталось, на них строители уехали… В охотхозяйстве есть вездеход, только водитель вряд ли согласится…

— Я сам поведу, — храбро заявил я. При этом я пытался вспомнить, когда в последний раз имел дело с двигателем внутреннего сгорания — лет десять назад, наверное.

— Ну, если сам… Пойдемте, я покажу, где он живет, водитель. А переночевать у меня можете.