Нет - Горалик Линор - Страница 27

Женскую роль, конечно, получает эта дура Сидни Шарман. Я даже не видел ее «Офисные будни», с меня хватило полуминутного трейлера: девушка говорит по комму обычную корпоративную хуйню, а потом камера отъезжает, и мы видим – кто бы мог догадаться, да? – что она распята на кресте и ее пялят два зоуса. Два, если быть точным, афроамериканских зоуса. Очень смело, да. Как можно давать за это приз на двадцать первом фестивале чилли, я, хоть убей, не понимаю. Третье десятилетие они орут о своей борьбе за свободу, о противостоянии фальшивой ванильной индустрии, об удушающих правилах АFА – и при этом не замечают, что сами закоснели в собственных правилах, в тупых законах, во внутренних табу. Они просто делают наоборот наобороту: нельзя два черных на одного белого – снимем именно так и будем орать, что мы против политкорректности. Как они взъелись поначалу на «Падение Мехико» – нельзя оскорблять религиозные чувства верующих, новых ацтеков! И это свои, чилльники, взъелись, те, кто должен бы меня на руках носить. Главное – христиан можно оскорблять, у них репрессивная, реакционная религия, а «новых ацтеков» – ни-ни, они же наши, смелые-прогрессивные, сам Декоде, классик чилли, был из «новых ацтеков». Убейте меня, убейте прямо на вашей Стене Плача, только бы мне больше не слышать этой бесконечной хуйни, не видеть этих рож, не ощущать самого узнаваемого запаха в мире – запаха мудаков. Убейте меня нежно.

Во всем этом зверинце – прости, Бо, я не имею в виду твоих зоусов, – я видел сегодня только одного приличного человека. Старик вомбатус, безумный пикетчик, лидер единственного профессионального объединения работников чилли, председатель полуреального «Союза жертв 16-й поправки к закону об эротической продукции», вождь всех морфов, запретом вытесненных в чилли из уютного мирка ванили двенадцать лет назад. И каждый год, когда мы собираемся здесь, он протестует – протестует против того, что мы смирились, что мы позволили загнать себя в резервацию. На этот раз он поставил голографическую пушку и обстреливал своими лозунгами холо-шоу. Интересно, сколько человек из гостей поняли, что лозунги «Нечеловеческий секс для настоящих людей» и «Проснуться от гнева!» вовсе не являются частью официальной церемонии? А кто догадался, что кроваво-красное «Сидней должен гореть в аду!» служит ритуальным проклятием Сиднею Нам, протащившему 16-ю поправку через кодекс AFA, a вовсе не сулит гибель столице старейшего члена AU-2?

За лучшую режиссуру наверняка дадут старому пердуну Галицию Божко, чтобы он потом не возбухал и не лез на…

…Чтоооо? Что, блядь, они сказали? Приз за лучшую режиссуру получает Йонг Гросс! И я должен подняться и пойти на сцену за этой подачкой? Приз за режиссуру! Бо, но ведь это говно для неудачников! Все же знали, что мне дадут лучший фильм! Я же знал, что мне дадут «лучший фильм»!!! Что это за хуйня??? Уроды, ублюдки! Конечно, это Романский, какой может быть вкус у этого выродка с башмак ростом! Бо, я туда не пойду, я тебе клянусь. Пусть засунут свой металлический перец себе в жопу!

– Ты должен идти, Йонги.

Бо, я не пойду. Бо, пусть они идут на хуй. Я уйду из этой индустрии. Ноги моей больше не будет в Иерусалиме. На хуй, Бо.

– Успокойся. Я старше тебя в два раза, я знаю, что тебе советую. Встань и выйди на сцену. Можешь не благодарить, если тебе так уж противно.

Хорошо. В следующий раз я скооперируюсь с вомбатусом и мы поставим настоящую пушку. Я им покажу финал «Падения Мехико» в натуральную величину.

Дамы и господа! Мой продюсер, мистер Бо Дерек, для нас всех – просто Бо, сказал мне, что я могу не благодарить вас. Но я, тем не менее, не могу сдержать слов благодарности. Публично, перед этими большими красивыми камерами, я хочу сказать вам: ну, спасибо! Я многое понял сегодня. Спасибо. Я никогда не забуду этот вечер.

Сунуть приз под мышку. Сойти со сцены в гробовой тишине и сесть на место под шквал аплодисментов. Уроды.

– Я же тебе говорил, Йонги. Они не съедят «новых ацтеков». Я вообще был уверен, что они ничего не дадут, только тебе не говорил. Я тебе объяснял: тут тоже есть понятие политкорректности, это политкорректность по отношению к своим. А ты на нее плюешь. В этой ситуации тот факт, что тебе дали «режиссуру» – это, ну, они же тебя признали! Они не-мог-ли тебе ничего не дать, не посмели! Успокойся ты, ради бога!

Блядь, пора завязывать с чилли. Эти люди никогда не поймут, что я делаю, как бы много денег ни приносили мои фильмы. А те, кто поймет, никогда не посмеют в этом признаться. А вот Жак Жюльен сказал мне, что, если бы «Падение» не был таким откровенно свинским, он бы лично привез его в Канны.

Глава 29

«ничего себе у тебя новости

ну то есть – ничего себе

я даже не знаю, как изложить такую эмоцию на письме

ночью по комму тебе изложу

но —

ничего себе!

Ай-йя!

послушай

можно я пока не буду верить?

я просто вот в тот момент, когда прочитала у тебя: «два месяца», поняла, что сейчас сойду с ума

тихо и откровенно

потому что я так этого хочу, что не могу позволить себе этого ждать

ты понимаешь?

я буду писать тебе, как всегда

говорить с тобой, как всегда

я не увижу тебя два месяца

ну что же

будем считать, что ты в долгой командировке

я, конечно, умру за эти два месяца

но останусь живой

а потом ты приедешь обратно в Москву из незнаючегокудавыедете и напишешь мне:

«Ну что, девочка. Я прилетаю в пятницу и остаюсь. Ты меня впустишь?»

и вот тогда я уж точно, однозначно умру

лис

лис лис лис лис лис

мне трудно подолгу не произносить твое имя

я обязательно напишу тебе когда-нибудь письмо такого содержания:

лис

лис лис лис лис лис

лис лис лис лис лис

лис лис лис лис лис

лис

лис

лис

ты не расставляй в нем интонации, если я его напишу

это не зов и не упрек, и не еще что-нибудь, это просто я скучаю по тебе, по тебе, по возможности шептать тебе в ухо: «лис лис лис лис лис», по возможности слышать, как ты смеешься, говоришь: щекотно

послушай, я сейчас о серьезном

пожалуйста, береги себя. Я знаю, я говорю это каждый раз, но сейчас я очень серьезно говорю: Лис, ради бога и ради меня, береги себя, пожалуйста, береги себя. Я знаю все твои песенки: Россия – совершенно европейская страна, да. Только ты предупреждаешь меня, что откуда-нибудь у тебя может не быть никакой связи, кроме интернета. Я спросила на работе, есть ли у нас старый интернет, показала то, что ты прислал про протоколы. Они говорят: да, есть, мы тебе покажем где, но только ты учти – это какая-то дикая система, что, другого способа нет? Говорят: откуда он тебе пишет, из Бирмы? Нет, говорю, из совершенно европейской страны

не сердись

я просто волнуюсь

прости меня

послушай

я хочу тебя совершенно невыносимо

я хочу, чтобы ты медленно в меня входил

медленно, по сухому

чтобы я чувствовала, как ты пробираешься во мне

с трудом

и понимала, что вот так я впускаю тебя в себя, в свое тело

в свою жизнь

медленно и трудно

но с любовью и с желанием

всего

я боюсь, что у тебя ничего не получится

в смысле, по сухому

я мокрая даже сейчас

когда просто представляю себе

я люблю тебя».

Глава 30

На той вывеске, которая у них видна с улицы, под надписью «Big Tits Pub» сиськи выпирают в виде двух довольно больших арбузов, зато под надписью непосредственно над баром они выглядят двумя остренькими горками. Просто не состыковали чего или нам пытаются намекнуть на разнообразие больших сисек в этом прекрасном месте? У официантки между тем груди маленькие – очень маленькие, совершенно незаметные под обтягивающим черным платьем и белым наколотым фартучком. Зачем-то они тут пытаются воссоздать атмосферу девяностых прошлого века – можно подумать, девяностые выглядели так. Сделали бы себе обычный паб, паб как паб, и просто повесили бы на стену табличку «Никакой политкорректности!» – сюда ходили бы те же толпы, что и сегодня, но при этом обстановка не пахла бы таким лобовым, таким скучным китчем. Мне тут почему-то неприятно – может, из-за того, что этот паб напоминает рассказы деда о прадеде: как в годы молодости, где-то в шестидесятых, прадед и его друзья подняли большую бучу, тут, в Калифорнии, двести с чем-то миль к северу, в Ю-Си Беркли. Тогда еще большинство американцев были белыми, и мой прадед, который, как ни странно, тоже был белый, даже натуральный блондин, и они вместе с друганами стали требовать равных прав для всех – для азиатов, для черных, для женщин, геев – всех на свете. Они захватили небольшой парк рядом со своим университетом и демонстративно начали там трахаться, все вместе, без различия цвета кожи. А потом их разогнала полиция, потому что, объяснял мне дед, тогда было незаконно, если, скажем, китаец – с негритянкой, прямо как сейчас незаконно трахать детей. И прадеда, и всех его друганов отпиздили, кого-то убили даже, но он все равно вспоминал об этом как о лучших днях своей жизни.