Изувер - Барабашов Валерий Михайлович - Страница 52

— Ну… теперь кое-что есть, Валентин, ты не прав. — Крайко была гораздо старше Костенкина, являлась одним из опытнейших и старейших работников прокуратуры и имела право говорить «ты» людям моложе себя, не так давно пришедшим на работу в их «храм законности». — А отказаться… Да, могла. Но… Теперь уже не могу.

Будем помогать оперативникам, Валентин.

— Ну что ж, — Костенкин вздохнул. — Значит, будем. А как с остальными моими делами, Эмма Александровна?

— Я поговорю с Заиграевым, если надо, к прокурору схожу. Видимо, часть дел мы все же попросим передать другим следователям. А этим, — она скосила глаза на серую, с белой наклейкой папку, — займемся вплотную. Найти этих мерзавцев — наш первейший долг, Валентин.

— Да кто возражает? — Костенкин пожал плечами, улыбнулся, в рыжеватой его пышной бороде блеснули ровные белые зубы.

Костенкин ушел, а Крайко сняла трубку, позвонила в УВД Сидорчуку. Спросила, может ли он сейчас к ней прийти.

Сидорчук не заставил себя долго ждать, и уже через полчаса они сидели друг против друга, мирно беседовали. Тем, кто не слышал их разговора, могло бы показаться, что эти двое — седовласая женщина с круглым усталым лицом и серьезный, средних лет мужчина в цивильной одежде — беседуют о каких-нибудь чисто житейских проблемах: одной задерживают пенсию, у другого сломались «Жигули» или на даче выросла мелкая картошка. Конечно, в прокуратуре и на такие темы говорят, но сейчас следователь и оперативник вели сугубо деловой, профессиональный разговор.

— Ну, что наш «убийца»? — спросила Эмма Александровна, имея в виду Мотыля. — Есть чтонибудь новое в его показаниях?

Сидорчук покачал головой.

— Не он это, Эмма Александровна Что-то тут не так, не складывается пока Хотя и он сам, и его приятели дудят в одну дуду.

— Думаешь, взял на себя чье-то дело, Алексей Иванович?

— Начинаю так думать, да.

— Допросим его еще раз, вместе. Но прежде я с этой братвой переговорю. Пацанами же еще их знала, когда на Левом берегу работала. И они меня должны помнить.

— Да помнят, помнят. — Сидорчук махнул рукой. — Мотыль делал мне какие-то невнятные намеки на вас, но что-то пока не решился говорить откровенно. Кто-то висит над ним, я так понял.

…Выслушав мнения «людей с улицы», генерал Тропинин вздохнул.

— Да что тут говорить, милиция недорабатывает. Трудно не согласиться с тем, что говорили товарищи, критика справедливая.

— И все же, как идет следствие по делу об убийстве милиционеров и нападении на инкассаторов, товарищ генерал? — спросил ведущий. — В прессе напечатано сообщение о том, что якобы это совершили одни и те же преступники.

— Ну, так прямо и категорично я бы не стал заявлять. — Тропинин поудобнее уселся в кресле. — Рабочая версия, да. Нападавший стрелял из тех самых стволов… прошу прощения, пистолетов, что были у наших сотрудников, это установлено экспертизой. А что касается бандита… Именно эти пистолеты могли оказаться у него в руках случайно, ему их, допустим, продали или, к примеру, наняли киллера и вручили это оружие.

Думаю, время покажет. Разберемся, когда задержим преступника.

— Вы уверены, товарищ генерал, что поймаете его?

Тропинин помедлил с ответом, замялся. Но сказал честно:

— Нет, не уверен. Я могу лишь гарантировать жителям нашего города, что мы делали и будем делать все возможное для того, чтобы найти этого мерзавца. Но… вести речь о стопроцентном успехе я бы тоже не рискнул. Раскрыть все преступления, в том числе и такие тяжкие, как убийства, милиция сегодня просто не в состоянии. Тому много причин, это тема другого разговора.

Чтобы скрасить довольно пессимистический свой ответ, начальник УВД сообщил, что раскрываемость тех же убийств по стране не превышает шестидесяти процентов, что все громкие заказные убийства, к примеру в Москве — журналистов Листьева, Холодова, целого ряда банкиров и бизнесменов — не раскрыты до сих пор, что преступники опережают милицию по своей технической оснащенности и бороться с ними весьма сложно.

Слушать все это было грустно не одной Крайко, точно такие же чувства тревоги и уныния — испытывали, надо полагать, и тысячи других телезрителей, кто смотрел в этот час местную программу, но все же генералу можно было сказать спасибо хотя бы за то, что он говорил правду.

— Сейчас создана мощная следственно-оперативная группа из опытных и весьма квалифицированных сотрудников уголовного розыска и областной прокуратуры, — добавил Тропинин, чувствуя, что должен оставить у телезрителей хоть какую-нибудь надежду. — В эту группу вошли наши лучшие сыщики и следователи. Товарищи работают очень напряженно, об успехах говорить пока рано, но кое-какие надежды появились…

Далее разговор пошел на другие темы, о работе ГАИ, и Крайко выключила телевизор. Полежала в тишине и полумраке квартиры (свет горел лишь в прихожей), попыталась отвлечься от служебных мыслей, но это ей не удалось. Вспомнилась история с Назимовым, ее взаимоотношения с Заиграевым, беседа с Сидорчуком. Тотчас явились и другие персонажи, Мотыль и «свидетели», в один голос заявлявшие, что это он нападал на инкассаторов… Тропинину, кстати, Сидорчукдоложил об этом факте, но генерал вполне резонно попросил его не торопиться с выводами, хорошенько во всем разобраться, а уже потом рапортовать начальству и общественности. Во всяком случае, генерал даже не обмолвился сегодня на телепередаче о Мотыле.

И правильно сделал.

Позавчера она, Крайко, вызвала в прокуратуру всех троих «свидетелей» Мачнева, Кузанкова и Круглова. Посадила их рядком перед своим рабочим столом, сказала строго, но и заботливо, встревоженно, как говорит мать своим нашкодившим отпрыскам:

— Ну-ка, ребятки, расскажите мне про Мотыля. Чего это он на себя инкассаторов взял? Что-то я не верю, что он на такое способен. Не замечала раньше за ним такой прыти…

«Ребятки», каких она знала лет семь-восемь назад еще юнцами с ломающимися голосами, — теперь заматеревшие, поднабравшиеся дурного опыта, дружно опустили глаза. Повязанные лжесвидетельством, страхом перед Кашалотом, неписаными законами преступного братства, собственными грехами, они не собирались раскрывать перед Крайко душу, помогать ей, хотя Эмма Александровна в свое время именно этих троих уберегла от тюрьмы, добилась для них условного осуждения. Но прошли годы, безусые юнцы превратились в молодых мужчин, которые-хаки избрали для себя в жизни скользкую дорожку породнились с преступным миром, остались в нем.

И это обстоятельство более всего удручало Эмму Александровну. Сколько горячих, истинно материнских слов было сказано, сколько вечеров провели они в ее служебном кабинете за разговорами о смысле жизни, о чести и достоинстве человека, о дорогах, которые мы выбираем… Неужели все это было впустую, напрасно?!

Нет, не все. Эти трое за колючей проволокой все же не оказались, и то хорошо. Но трутся рядышком с уголовными авторитетами, зачем-то показали на Мотыля…

Кто за ними стоит?

Не дождавшись дружных признаний своих бывших подопечных по работе в Левобережной прокуратуре города, Эмма Александровна поняла, что допустила ошибку: ее мальчики стали за эти годы другими, и никакого коллективного разговора не получится. Говорить надо с каждым индивидуально, с глазу на глаз.

Получив на свои вопросы уклончивые, осторожные ответы, ничего не проясняющие по сути дела, Крайко отпустила всех троих, удержавшись от соблазна оставить для углубленной и откровенной беседы кого-нибудь одного — разговора все равно теперь не получится. Должно пройти время. Потом она вызовет каждого по отдельности и будет говорить вполне официально, под протокол. Пусть это была предварительная беседа.

Она мало что дала, безусловно, но Эмма Александровна знала теперь, с кем ей предстоит иметь дело впредь.

Их дружные показания на Мотыля нужны кому-то еще.

Кому?

Крайко решила, что завтра же отправится вместе с Костенкиным в следственный изолятор, к Перегонцеву, допросит его заново, постарается найти в ответах Мотыля неточности, логические неувязки, с тем, чтобы поймать его на этих неточностях, уличить во вранье, добиться от него правды. Опыт и следовательское чутье подсказывали ей, что Мотыль может дать ниточку следа к настоящему убийце.