Фантастика - Акунин Борис - Страница 20

За вычетом травмированного зрения Всеволод Игнатьевич был человеком исключительного здоровья. Зимой лыжник, летом теннисист, он носил твидовые пиджаки, ловко облегавшие спортивную фигуру, ходил легкой пружинистой походкой, мог запросто пройтись на руках. Хотел бы Роберт в пятьдесят лет выглядеть так же.

А биография у Всеволода Игнатьевича была такая. Его отец служил в органах в самые тяжелые, мусорные годы. Начал при Дзержинском, закончил при Андропове. Судя по всему, имел крепкие нервы и безошибочное чувство меры. Когда сослуживцы рвались наверх, держался в тени, от повышений уклонялся. Чуял, что наверху опасней всего. Двинул в гору, когда стало безопасно, в пятидесятые. Вдруг обнаружилось, что он замечательный организатор, ветеран ленинского призыва, а прежние руководители (все как один вредители) его недооценивали. И поднялся Иннин дедушка ровно до того поста, который хотел занять, и просидел на нем до самой пенсии. Был пенсионером союзного значения, умер у себя на даче восьмидесяти пяти лет, когда ловил рыбу в собственном пруду. Роберт старика не застал, но, судя по рассказам, человек был умнейший.

И сына пустил по правильному пути. Отдал не в Высшую школу КГБ, а в Физико-технологический, потому что физика в нынешние времена на вес золота, а прочее само устроится. И точно: Контора приняла краснодипломника при таком папе и такой анкете, что называется, с распростертыми.

Когда Роберт сошелся с Инной, Всеволод Игнатьевич Строев уже был молодой генерал с совершенно фантастическими связями. Мог бы, как Кнуров из «Бесприданницы», сказать про себя: «Для меня невозможного мало». Служил он тогда, в 84-м, в каком-то жутко засекреченном ящике – даже дочь не знала, чем он там занимается.

Но в 86-м вдруг выкинул штуку – вышел в отставку и возглавил крупную экологическую организацию с звучным названием Центр СОС (Центр по спасению окружающей среды) – тогда, после Чернобыля, это стало актуальным направлением.

Лишь пару лет спустя Роберт оценил дальновидность тестя, который раньше всех сообразил, что времена гебе уходят в прошлое, и заранее спарашютировал в чистую, перспективную сферу. Тут тебе и загранкомандировки, и конференции, бюджетное и внебюджетное финансирование, да щедрые фанты от международных организаций, даже своя квота при выборах народных депутатов.

Всеволод Игнатьевич теперь раскатывал не на «волге», а на «линкольне» – подарок американских коллег. Жил не на зарплату, а на стипендию, только не подумайте, что студенческую – от Всемирной организации здравоохранения, валютную, с большими нулями. Никаких экологических подвигов Центр СОС, правда, не совершал, и газеты про эту организацию писали нечасто. Но достаточно было того, что в СССР существует такой авторитетный негосударственный орган, непременный атрибут всякой цивилизованной страны на исходе двадцатого века. Центр располагался за МКАД, на большой огороженной территории, где Дарновский ни разу не был, потому что неинтересно – только пару раз подвозил тестя до ворот. В Центре СОС без конца проводились какие-то дорогостоящие и, как подозревал Роберт, абсолютно показушные эксперименты с флорой и фауной. Иногда тесть давал какое-нибудь газетное интервью: «проблема спасения баргузинского енота решена» или «ничто больше не угрожает алтайской фиалке».

Умный человек, что сказать.

Постный день

С прихода Всеволода Игнатьевича всё и началось. Именно тогда самое что ни на есть заурядное утро сделало зигзаг, предсказанный саундтреком.

В разгар завистливых мыслей о тесте, вовремя спарашютировавшем на кисельные берега экологии, раздался звонок в дверь.

Это был он, легок на помине.

Влетел, как обычно, смерчем-ураганом.

– Дочура, воздушная тревога! Принято решение заморозить валютные счета граждан. Указ уже на столе у Павлова, сегодня должен подписать.

– Да ты что! – ахнула Инна. – У меня во «Внешбанке» с командировок почти две тысячи накопилось!

– А у меня с кровавых номенклатурных времен десять тысяч, – весело ответил тесть. – Ты, лапа, не перебивай, слушай родителя. Я договорился со складом «Внешпосылторга», там есть холодильники «Розенлев», телевизоры «Панасоник» и кое-какая мелочевка. Но надо срочно, до трех дня. Потом трудящиеся пронюхают, и нахлынет орда. Собирайся, живо! Готовность две минуты. Роберт, ты с нами едешь?

Спрошено было для проформы. Всеволод Игнатьевич знал, что зять по торговой части не энтузиаст.

– Пусть Инна сама решает. А мне надо статью доработать, про советско-германское гуманитарное сотрудничество.

Жена стукала дверцами шкафа, грохотала полками, старалась уложиться в две минуты, хотя обычно одевалась минимум полчаса. Отец – единственный человек на свете, кто мог заставить ее торопиться.

Тем временем тесть сел напротив Роберта, поморщился на табачный дым (он не пил и не курил).

– Чего кислый? Солнышко сияет, птички поют, жена красавица, еще один финский холодильник тебе привезет, видешник. Потом проявит индивидуально-трудовую смекалку, впарит кому-нибудь за мешок деревянных. А ты нос повесил. Ты скажи мне, чего тебе надо, ты ответь, германист молодой. Или у тебя сегодня постный день?

Вот что значит гебешная закваска. К себе в душу лезть не дает, а настроение зятя вмиг срисовал.

Конечно, не через две минуты, но и никак не через полчаса смерч-ураган умчался и уволок Инну с собой.

Остался Роберт один.

Посадил ему тесть занозу в мозг. Постный день? В самом деле, что это его сегодня крутит-ломает? Майское солнышко, листочки, а на сердце все тоскливей и тоскливей.

Бывают в жизни такие дни. Вдруг поймешь, что ползал по земле муравьишкой, собирал кучу из еловых иголочек да щепочек, но дунул ветер и разметал твою недвижимость к чертовой матери. Чего, спрашивается, суетился? Чего мельтешил?

Тут Роберт на себя разозлился. Тоже еще Екклезиаст выискался: суета сует и всяческая суета. Вся страна сейчас оказалась у разбитого корыта, он еще из счастливцев, не так плохо устроился.

Дурак я, что в МГИМО пошел, вдруг подумал он. Надо было в консерваторию, на композиторский. Достаточно было бы ноты выучить и бери, записывай музыку, которая с утра до вечера звучит в башке, причем за все годы ни разу не повторилась.

Ах, какой волшебный марш играл сейчас у Дарновского внутри: волновал душу, звал куда-то, навстречу не то сумасшедшей радости, не то невиданным приключениям. Похоже на увертюру из фильма «Дети капитана Гранта», только еще газированней, прямо в носу щекочет. Ну-ка, ну-ка, куда это зовет музыка?

Он напрягся, чувствуя, что еще чуть-чуть и догадается, мелодия подскажет, почему день сегодня особенный и что в такой день нужно делать.

Телефон помешал, сбил.

Главное, звонок оказался пустой, от мамхена. Как поживаешь, как здоровье и всё такое.

Он отвечал односложно, досадливо хмурился. Музыка почти утихла, так ничего и не подсказав.

– …Была на рынке. Говядина – двадцать рублей кило. Редиска – пятьдесят копеек! С ума все посходили. Ползарплаты потратила. А что делать? Ко мне в гости Рафаил Сигизмундович должен прийти. У него событие, дали заслуженного работника культуры…

Роберт мысленно отключился – про мамхенова хахеля слушать было неприятно, так и не привык к тому, что у Лидочки Львовны могут быть свои предклимактерические радости.

Потом, как обычно, она заговорила про внука (а еще лучше внучку) – мол, не надумали ли.

– Нет, – сказал Роб в тысячный раз. – Инна считает, что рано. Знаешь, мам? – Он посмотрел на часы, хотя она все равно его не видела. – Ты извини, но я сейчас звонок жду, с работы.

– Всё-всё. – Мамхен заторопилась. – Я ведь что позвонила. Сегодня десять лет. Ты помнишь? Господи, – всхлипнула она, – ведь чудом, чудом жив остался!

Тут-то Дарновский наконец сообразил, что сегодня за день. Десятое мая! Ровно десять лет!

И музыка как врезала, на полную мощность: да, да, горячо! Вперед!

Куда «вперед»?

Он прислушался к себе и вдруг понял, куда.