Не стреляйте в рекламиста - Гольман Иосиф Абрамович - Страница 15

Володю отличала искренняя любовь к пацанам и всему, что летает.

— Будешь клеить ракету, — сказал он Ефиму, записав его в свой кондуит.

— Не буду. — Привычный рабочий шум сразу стих. Володе здесь возражать было не принято.

— Почему? — На удивление пацанов, Володя не раскричался, как это с ним частенько бывало. («Нер-вы», — оправдывали шефа в таких случаях пацаны.)

— Я хочу строить самолет, — объяснил Ефим.

— Какой? — На полках лежала масса журналов с подробными чертежами.

— Вот. — Ефим развернул чертеж. Сердце замерло. Первый эскиз он создавал в больнице, где очень тяжело перенес менингит. Потом более подробные чертежи сделал после изучения книги «Учимся летать», которую сочувствующий отец выписал ему по почте.

Володя внимательнейшим образом изучил неумелые линии.

— Значит, если я предложу тебе что-то другое, ты откажешься?

— Не знаю. — Ефим опустил глаза. Он и в самом деле не знал. Но его самолет прямо просился в небо. Летящий, он часто снился мальчишке. Единственно, чего не вытанцовывалось, так это название.

«Ту» — Туполев, «Як» — Яковлев, «Ил» — Ильюшин. А вот «Бе» — вовсе не Береславский, а Бериев, талантливейший конструктор гидросамолетов. Аббревиатура от «Ефим Береславский» получалась вообще неудобопроизносимая. Да, было от чего задуматься…

Володя поразмышлял еще немного и, отодвинув чертеж к Ефиму, подытожил:

— Действуй.

Легко сказать! Дерево есть, бумага и ткань есть, инструменты стоят. Но непонятно, с чего начать.

К нему подошел строгий черноволосый парень, Максим Флеров, всего лишь года на два старше:

— Ты умеешь строгать, паять, точить?

— Не знаю, не пробовал, — высказался за Ефима из угла толстый Сережка Чеботарь. Все заржали. Ефим тоже. И в самом деле, смешно. Только в анекдоте спрашивали, умеешь ли ты играть на скрипке.

Флеров, не обращая внимания на шутки, помог сделать Ефиму эскизы деталировки и разбить работу на технологические этапы.

— Теперь сам, — сказал он. И посоветовал: — Лучше начать с нервюр*.

Четыре рабочих часа пролетели незаметно. Многие подходили, подсказывали. Ефим сам спрашивал у Флерова и Володи. К концу занятия пакет фанерных нервюр, обточенных (пусть и не идеально) в соответствии с выданным Володей профилем, уже лежал на верстаке. Все шло хорошо. Похоже, новенького приняли. Лишь один эпизод был… не то чтобы неприятный, но…

Семенов подошел к нему и своеобразно указал на неправильную заточку скальпеля:

— Ты делаешь как-то по-еврейски!

— Я по-другому не могу, — признался Ефим. — У меня и папа — еврей, и мама — еврейка.

Тут надо сказать, что антисемитизм не шибко отравлял молодую Ефимову жизнь. Он довольно поздно узнал о своем отличии от других, и это его особо не трогало, так же как и его товарищей. Но время от времени происходили шокирующие события. Однажды он слегка подрался с Колькой Архиповым, пацаном из их класса. Подрался во дворе дома. Событие не было исключительным: они с Колькой дрались и мирились по три раза на дню. Но вдруг из окна четвертого этажа вылез по пояс Колькин отец и — на всю улицу! — начал учить Кольку никогда больше не связываться с этим подлым жиденышем!

С Колькой они помирились через двадцать минут. Но осталось большое недоумение: что же он такого сделал Колькиному отцу?

Позже это печальное — не только для евреев! — явление еще не раз коснется Ефима. Но, пожалуй, уже не будет задевать так больно и обидно…

Ефим второй раз за вечер заставил застыть кружковскую жизнь. Авиамодельное сообщество задумалось. И пришло к единственно разумному выводу: парень не виноват. Один — хромой. Другой — рыжий. Третий — еврей. Судьба!

Тут в комнату зашел Володя, и колесо снова закрутилось. Потом он ушел совсем, оставив старостой Флерова, кстати, далеко не самого старшего по возрасту.

А потом начался собственно «прием».

Когда младшие ушли, Ефиму дали в руки веник и велели подмести пол. Это справедливо, рассудил Ефим и принялся за дело. Он аккуратнейшим образом подмел опилки и обрезки. Но Чеботарь взял щетку-сметку и еще раз прошелся по поверхности стола.

Ефим снова подмел.

Но Чеботарь взял щетку-сметку… А поскольку крошек и опилок почти не осталось, он еще порвал ненужную бумажку. И тоже — на пол.

Все выжидающе смотрели на Ефима. Он нахмурился. Похоже, мама права насчет дурной компании. Но где наша ни пропадала! (Эта сентенция постоянно возникала в его голове перед совершением поступков, которых можно было бы и не совершать.) И он, одновременно со страхом и с удовольствием, сам шалея от собственной смелости, крепко заехал веником по щекастой физиономии Чеботаря!

Под громкий хохот ребят Чеботарь бросился в атаку. И, чего скрывать, через три минуты Ефим был повергнут гораздо более сильным противником. Чеботарь, схватив Ефима за волосы, тыкал его лицом в уже использовавшийся на арене веник. Из глаз мальчишки текли слезы. Но — молчал.

— Хорош, — спокойно сказал Флеров. Чеботарь с сожалением оторвался от Ефима. — Собираемся, пошли домой, — скомандовал Флеров.

Ефим понял: принят.

Мама, конечно, попричитала по поводу компании, рваной рубашки и фингала. Папа поинтересовался, не пришлось ли Ефиму убегать. Услышав, что нет, он успокоенно вернулся к газете. День рожденья не отметили, как наказание за самоволие. Но настроение у мужской половины семьи было хорошим.

Дальше было еще лучше. Ефим быстро стал не последним в кружке. А это было непросто.

Там были и умелые мастера (13-летний Шмагин под руководством Володи изваял метровую точную копию французского истребителя «Мираж». (Даже деревянный, он вызывал восхищение стремительностью форм.)

Там были и дерзкие нарушители спокойствия. Тот же Чеботарь притащил со стрельбища замечательную игрушку — настоящую мину от 82-миллиметрового миномета. Зеленую и грязную. Предохранитель с вертушечками-крылышками висел на честном слове, скрывая под собой жало ударника.

Флерова не было. Чеботарь наслаждался эффектом, держа двумя руками мину за хвост и раскачивая ее. Ефим закрыл глаза, ошибочно полагая, что с закрытыми глазами не так страшно. Напрасно. Страх не прошел, зато самое интересное оказалось пропущенным.

А именно: в комнату вошел Володя. Увидел мину и, медленно-медленно приближаясь, нежно приговаривал:

— Сереженька, не волнуйся, дай мне ее, пожалуйста, тихонечко…

Серега, как завороженный, передал мину Володе. Тот одной рукой крепко взял ее за хвост, а второй отвесил изрядную затрещину Чеботарю.

У Володи везде имелись друзья, через двадцать минут приехали военные и увезли мину. История была замята.

Но юный Береславский не затерялся даже в таком нестандартном обществе. Его свежие идеи нередко принимались к действию. Это он первым в их городе применил в личных целях массированую ракетную стрельбу.

Дело в том, что ребятам не дали полетать. Кордовые авиамодели* полагалось запускать на кордодроме — специально приспособленном асфальтовом пятачке, огражденном по окружности высоченной проволочной сеткой. Но не возбранялось и на втором, не основном футбольном поле местного стадиона. Такие полеты и были назначены. В том числе — первый запуск первого Ефимового самолета.

И на тебе! Секция футболистов самовольно захватила поле! Нечего и думать было отбивать его силой. Там такие здоровые лбы!

Однако Береславский и не думал силой. Под его идейным руководством к длинным (в метр!) палочкам-стрингерам из специальных, так называемых «ДОСААФовских», авиапосылок умелые детские руки прикрепили двадцатиньютоновые пороховые «движки»-патроны от моделей ракет. Затем, в ста метрах от занятого противником футбольного поля, была установлена коробка из-под холодильника с прорезанным боком. В нее под разными углами наклона зарядили палочки с привязанными патронами. Осталось лишь снабдить их «стопинами» — аналогами бикфордового шнура, выполненными из хлопковых шнурков, пропитанных горючей смесью, и поджечь.