Атлантический рейс - Иванов Юрий Николаевич - Страница 14

Пришивая к картону высушенного краба, я тоже думаю о жене. Что-то ты сейчас делаешь, чем занята? Опять мы расстались с тобой, и надолго. Да, расставания, разлуки преследовали нас всю жизнь, начиная с самого первого дня нашего знакомства... Судьба моряка!

– Иванов! Юрий... – потряс меня за плечо Виктор. – Хватит мечтать, иди-ка лучше посмотри, какие отличные кольца.

Вздохнув, я откладываю краба в сторону и заглядываю в окуляры: днем Жаров снял с нескольких сардин чешую, отмыл ее от слизи, жира и поместил по штучке между двумя тонкими стеклами, скрепив их кусочками лейкопластовой ленты. Теперь чешую можно посмотреть в бинокуляр. Но для чего? Может, на ней что-нибудь написано? Да, написано. Ведь чешуя – это не что иное, как свидетельство о возрасте рыбы.

Я настраиваю окуляры. Каждому, конечно, приходилось видеть годовые кольца на распиленном поперек дереве. Нечто подобное напоминает под увеличением и рыбья чешуя: на ней так же, как на древесном пне, видны годовые кольца. Теория их образования такова: интенсивнее растет рыба в летнее время, когда создаются наиболее благоприятные условия для питания. Зимой же рыба находится на глубинах в полусонном состоянии, плохо питается, жизненные функции ее замирают. Вот эта разница в жизнедеятельности организма рыбы в различные периоды года и отражается на чешуе в виде широких колец, соответствующих хорошим условиям жизни в весенне-летний период, и в виде узких колец, образовавшихся зимой. Сосчитав количество летних колец, разделенных друг от друга зимними кольцами, можно определить, сколько лет прожила рыба.

У сардины годовые кольца образуются в результате сезонных изменений: период дождей, соответствующий зиме в Африке, заставляет косяки сардины покидать прибрежные воды океана, сильно опресненные ливневыми потоками; в это время рыба питается плохо, и на ее чешуе валики, образующие кольцо, откладываются более плотно друг к другу. Когда же дожди прекращаются и наступает лето, рыба возвращается к богатым пищей берегам, начинает усиленно питаться, расти – все это в виде более широкого кольца отображается на маленьком блестящем «свидетельстве».

– Три года, – говорит Виктор, – как ты считаешь?

– Да... пожалуй, три, – соглашаюсь я и вытаскиваю из-под дивана новый картон: нужно пришить к нему для просушки морских ежей и упругую веточку морской водоросли.

Закончив все дела, мы покидаем нашу душную лабораторию, выбираемся на палубу и подставляем свежему вечернему ветру свои лица. В той стороне, где Африка, глухо громыхает гром и сверкают молнии, а над нашими головами мелодично и тонко попискивают в темноте морские птицы, которых матросы называют морскими голубями. Своей головой они очень напоминают голубей, а крылья у них – длинные и острые, как у деревенских стрижей, лапки же утиные, с перепонками. Днем можно видеть, как они, точно танцуя на волнах, вылавливают из воды маленьких жирных рачков. Быстро трепеща крыльями, птицы как бы ходят по волнам, и вода не расступается под ними. Ночью морские голуби летят на яркий свет наших прожекторов и разбиваются насмерть, ударившись о стекло.

Ребята уходят в каюты, а я через некоторое время поднимаюсь к капитану: сегодня мы собираем наше второе судовое партийное собрание. Вскоре приходят остальные коммунисты: Петр Долиненков, Алексей Лукашанец, боцман Михаил Мельченко, матрос Владимир Чернышов. Я всматриваюсь в лица людей: все нахмурены, встревожены.

– На повестке один вопрос, – открываю я собрание, – наживка...

Первым высказывается капитан. Он осунулся, еще больше почернел. Нервно почесывая подбородок, он зачитывает телеграмму с берега, в которой руководство института в весьма резких выражениях требует немедленно «решить вопрос» с наживкой. Прихлопнув телеграмму широкой ладонью, капитан предлагает:

– Есть два варианта решить этот вопрос. Первый – попросить наживку у «Оскола» и «Острова»; второй – в течение завтрашнего дня все же выловить необходимое количество сардины. По первому варианту есть два больших «но» – оба судна завтра снимаются с промысла и уходят в Конакри за водой и свежими продуктами. Это значит: пока мы подойдем к ним и дождемся их выхода из порта, будет потеряно трое-четверо суток. К тому же, мне кажется, стыдно нам брать рыбку у других рыбаков, даже у наших товарищей. Это значит – расписаться в своей безрукости и беспомощности...

Все задвигались, зашумели.

– Так как будем решать, товарищи коммунисты? – Я смотрю в лицо бригадира. Тот сидит красный, потный, уши у него горят, как два факела. – Поднатужимся и добудем рыбу сами или попросим?

Бригадир молчит: раньше он ловил сельдь не тралом, а ставными сетями. И трал и ярус для него да и почти для всей команды – штука новая. А тут эти доски «не идут» – проклятые!

– Так вот, – начинает он медленно, – мы, коммунисты, должны преодолеть любые трудности. Неужели не сумеем наживку наловить? Я тут с ребятами из палубной команды посоветовался, и мы решили... не спать сегодня ночью, заново перевооружить трал, поставить новые доски и завтра взять рыбу. Пускай только акустик найдет косяк и штурман точно выведет на него судно...

Тихо в каюте. Теперь все смотрят на Долиненкова. Тот неторопливо выколачивает пепел из трубки и решительно кивает головой.

– Не промахнусь, товарищи коммунисты, все будет в порядке.

– Все будет в порядке, – повторяет за ним боцман, – поднимем людей, наживку добудем. И не такое случалось.

В каюте как будто стало светлее. Это, наверное, потому, что люди уже не смотрят в стол, а глядят друг на друга. Хмурые лица просветлели, выражение тревоги сменилось решимостью.

Наживка нужна. И она завтра будет в морозильной камере.

Я вспомнил, как перед партийным собранием я мучительно думал: «Что же сказать такое коммунистам, чтобы поднять в них дух?» А оказывается, ничего особенного говорить и не нужно. Когда мы собрались все вместе и до каждого дошла серьезность положения, мы почувствовали, что можем выполнить стоящую перед нами задачу. Можем, потому что должны, обязаны, как коммунисты. И не надо никаких речей. Наживка будет.

На палубе светло как днем: горят все прожекторы и палубные софиты. В ярком электрическом свете быстро работают молчаливые матросы, бригадир, боцман. Ни шуток, ни смеха – лишь слышен гул двигателя электрошпиля; это достают из трюма новые доски; позванивают металлические поплавки – кухтыли, переговариваются, склонившись над чертежами, Алексей Лукашанец и Михаил Мельченко. Судно лежит в дрейфе. До самого утра кипит на палубе работа, а лишь над океаном забрезжил рассвет, бригадир докладывает капитану:

– Трал готов... Можем начинать.

Через пару часов на ленте эхолота появилась первая запись. Бригадир разбудил людей, спавших здесь же, на палубе, и началась работа.

Первый трал. Штурман точно вывел судно на косяк, трал скользнул в воду. Все с надеждой провожают взглядами убегающие в мелкие волны туго натянутые ваеры. Гудит лебедка, куток полон, рыба льется на палубу, выплескивается из рыбного ящика. Но не сардина, а ярко-красная, глазастая, с необычным названием – «бычий глаз».

Второй трал: полторы тонны отоперки. Бригадир улыбается: доски «идут» хорошо.

– Сардину давай! Эй, акустик, найди-ка там косячок сардины!

Третий трал. Глаза матросов слипаются, беспощадное солнце разит их, сонных, уставших, в спины, в обожженные плечи, руки, в гудящие головы... На помощь палубной команде приходят штурманы, механики, научные работники. У носовой доски становится Юра Торин, у кутка – Саша. Я помогаю выбрасывать в воду мотню и крылья. Гудит с натугой лебедка, вибрируют ваеры. Льется на палубу рыба, но опять не сардина, – все экзотика: разные скаты, окуни, угри и опять отоперка.

Четвертый трал. Акустик уверяет, что уж на этот раз – точно, сардина: только она делает такую запись на ленте. И уж если предыдущие записи вызывали сомнение, то на этот раз никаких сомнений нет: сардина, это точно. Юра Смирнов принес на палубу холодный, только что из холодильника, компот.