Фата-Моргана 2 (Фантастические рассказы и повести) - Файф Горэс Браун - Страница 48

С этой минуты все разительно переменилось. Даже самые отъявленные пьяницы ходили трезвехонькими до самого захода солнца. Всех отправили на работы, женщин тоже.

Томбовы отправились на болота, покачивась на своих расплющенных, пастообразных ногах. Мужчины несли странные сетки, сплетенные из тонких лиан, мальчики следовали за ними, таща огромные клетки из прутьев, женщины собирали лилии. Они тщательно очищали растения, срывая цветы и листья так, что оставались только высокие стебли. Только после наступления сумерек Максвелл понял цель похода. Они притащили с собой сотни пойманных канкилон, причем пауки отвратительным воем протестовали против своего пленения. Жрецы раскрыли ворота святыни, собрали пауков и снова закрыли ворота.

Так продолжалось еще три дня. По мере того, как томбовы все больше опустошали болота от растительности и ползающих чудищ, Максвелл сделал удивительное открытие. В один из этих дней на несколько минут показалось солнце — неслыханное редкое явление на постоянно закрытой облаками Венере — и тогда как будто свершилось чудо. Все болото засверкало неисчислимым количеством цветных огоньков. Везде толстым слоем лежали шарики, те самые, что они купили от Хоскинса как драгоценности. Их было как сухих листьев осенью, однако вскоре тучи снова закрыли солнце и блеск погас.

— Что ты об этом думаешь? — спросил Паркс, смотревший в немом удивлении. — Неужели это семена лилий?

— Пожалуй, нет, — ответил Максвелл. — Они такие легкие… Семена должны погружаться в землю, чтобы прорасти, а эти шарики не погрузятся даже в воду.

Наконец подошел последний день торжества. Мужчины и женщины украсили себя одеждами из лилий: на них были венки и ожерелья, гирлянды и разнообразные головные уборы. А занкр они пили в невообразимых количествах. Всю вторую половину дня продолжались дикие танцы, а в сумерках пьяный хор превратился в чудовищный безумный вой. Тогда двери святыни открылись настежь и внутри засветились факелы.

— Скоро уже увидеть пир канкилона, — сказал Шан Дхи. Он выглядел так, будто его мучила совесть. — Не нужно томбов священник видеть как люди смотреть, — добавил он предостерегающе. Максвелл и Паркс повторили свои клятвы.

Было уже около полуночи, когда они решили, что участники обрядов настолько пьяны, что ни на что не обращают внимания. Максвелл и Паркс покинули шалаш и двинулись напрямик через поляну, внимательно следя, чтобы не наткнуться на какого-нибудь из томбовов, лежащих без сознания. У ворот святыни они остановились и заглянули внутрь. Оргия дошла до предела. Теперь они могли видеть весь ход пира. Двое служителей подавали извивающегося канкилона, лишенного ног. Жрец брал от них паука, двумя быстрыми движениями отрывал у него жвалы, швырял их в корзину, стоявшую у ног главного божества, а туловище бросал в воющую толпу. Какое-то время шла борьба, заканчивавшаяся возгласами разочарования, после чего все с завистью следили как избранники судьбы погружают зубы в мягкий мешочек яда искалеченной твари.

Паркс схватил Максвелла за руку.

— Я д… должен вернуться в шалаш, — простонал он.

— Что такое? — резко спросил Максвелл. — Не можешь на это смотреть? Мы же с тобой не слюнявые миссионеры.

— Не в том дело. Я забыл сделать укол, и уже чувствую дрожь в теле. Но ты останься. Я вернусь через минуту.

Максвелл позволил ему уйти. Укол, сделанный вовремя, был делом довольно простым, а он не хотел упускать ни одной детали из обряда, разыгрывавшегося перед ним. Некоторое время он смотрел, как Паркс исчезает в темноте, после чего снова перевел взгляд на необычное зрелище.

Однако увидеть его вновь ему не удалось. Удивительно сильная рука схватила его в объятия, а мощный удар мускулистого колена подсек ноги и повалил на землю. По широкой и плоской ступне он понял, что нападающий — томбов. Потом у самого его уха раздался насмешливый голос, хорошо знакомый Максвеллу: голос совершенно пьяного Шан Дхи. От него невыносимо несло занкром.

— Люди хотеть долгую жизнь, да? — насмехался он. — Хорошо, хорошо. Люди иметь долгая жизнь. Люди взять канкилона сок.

Максвелл чувствовал, как обезумевший томбов с чудовищной силой перегибает его назад, раз за разом разражаясь все более диким смехом. Потом он почувствовал на лице прикосновение чего-то скользкого и волосатого и никак не мог вздохнуть. Отчаянно вырвавшись, он попытался крикнуть, этого-то и ждал Шан Дхи. Тонкая ткань мешочка с ядом лопнула, коснувшись зубов ученого, и он почувствовал на губах тошнотворную маслянистую жидкость. Язык и небо обожгло. Максвелл чувствовал себя опозоренным и оскверненным и хотел только умереть, немедленно умереть. Но именно тогда произошло что-то странное.

Отвращение и тошнота внезапно прошли, как будто их никогда и не было. Вместо этого он ощущал какую-то небесную радость, восторг, превосходящий все, что только можно себе представить. Он не был уже больным и знал, что никогда не будет болеть. Он был силен и мог бы схватиться с самым сильным атлетом. Жизнь казалась ему великолепной, и он должен был как-то выразить это. Максвелл издал крик, который эхом отразился от дальнего конца поляны, а потом все начало бешено кружиться вокруг него. Огни загорались и гасли, а вой в святыне начал постепенно утихать, пока не замер в отдалении. Что было потом, Максвелл не помнил.

Он проснулся, когда светало, и подумал, что это рассвет следующего дня. Он лежал лицом к земле в грязи перед воротами святыни. Некоторое время Максвелл не шевелился, ожидая неизбежного приступа головной боли. После такого отравления — он как в тумане вспоминал, подробности — должна была прийти головная боль и боль чудовищная. Однако ее не было. Не было и отвратительного вкуса во рту. Максвелл вынужден был признать, что чувствует себя великолепно, и подумал, не сошел ли он с ума. Неуверенно он попытался подняться, ожидая, что начнется рвота, но ничего подобного! Он был свеж как младенец. Ни о чем не думая, он вскочил на ноги, однако тут же пожалел об этом, потому что ударился головой обо что-то, чего не увидел сначала и что теперь с треском упало. Взглянув на этот предмет, он замер: перед ним лежали три длинные деревянные рейки, связанные лианой и заканчивающиеся пучком разноцветных перьев. Из перьев щерил зубы череп. Видимо, ночью кто-то установил над ним этот зловещий символ: предупреждение, что лежащий человек — табу.

Максвелл взглянул на святыню. Она была закрыта наглухо, двери старательно заперты. Поляна тоже опустела, в шалашах никого не было. Обряд закончился, участники ушли, и все теперь вновь было табу. Часы Максвелла показывали четыре часа дня, значит, он спал много часов.

Внезапно он вспомнил о Парксе. Ведь он сказал, что сейчас вернется. Где же он теперь? Может, Шан Дхи напал и на него? Он быстро огляделся, но не нашел и следа приятеля. Широко шагая, Максвелл перешел через поляну.

Перед шалашом он остановился, как вкопанный. У входа стоял такой же знак табу. С высокой жерди щерила зубы свежеотрубленная голова томбова, а на земле валялись разбросанные, очищенные от мяса кости. Голова была головой Шан Дхи. Вероятно, он нарушил какой-то суровый запрет и заплатил за это жизнью. Максвелл содрогнулся при мысли о том, что может найти в шалаше.

Внутри шалаша был разгром. Пол в обеих половинах покрывали обломки разбитых предметов, большинство научного оборудования было уничтожено, продукты перемешаны с химикалиями. Весь запас табака исчез бесследно, но хуже всего то, что был уничтожен весь запас паракобрина. Об этом говорили раздавленные ампулы и разбитые шприцы. Грабители, как когда-то гитлеровцы, уничтожили все, что не представляло для них ценности.

Однако в эту минуту Максвелла занимало только одно: он должен любой ценой найти Паркса. Он нашел его наконец, закрытого грудой разодранной одежды. Максвелл нагнулся к нему и осмотрел. Он чувствовал себя убийцей. Паркс никогда не выражал особого желания лететь на Венеру. Именно Максвелл уперся, что нужно изучить тот след, на который вывел Хоскинс. Лицо Паркса было напряжено, губы покрыла смертельная бледность, а слабая дрожь свидетельствовала о страшном истощении, вызванном целыми сутками непрерывных конвульсий. Видимо, он опоздал с уколом и упал, так и не сделав его. Максвелл должен был предвидеть это и вернуться из святыни вместе с ним. Теперь было слишком поздно. Паракобрина больше не было, и Паркс должен был умереть до наступления ночи.