Путька - Журавлева Зоя Евгеньевна - Страница 14

— Теперь он твоей маме нажалуется, — сказал Димка.

Но у Дзахова мамы, оказывается, нет. А папа никаких жалоб не слушает. Он говорит, что мужчины сами должны между собой разбираться. Папе Дзахова некогда, у него опыты. Здесь современная аппаратура, поэтому они сюда переехали. Дедушка даже плакал, когда они уезжали. У него свой дом, а они уехали.

— А тебя почему так зовут — Дзахов? — спросил Димка.

— Это не имя, — сказал Дзахов, — это фамилия. А имя — Эльбрус, Эльбрус Дзахов.

Мы с Димкой совсем удивились. Если бы Женька. Или Генка. А то — Эльбрус. Такого имени и не бывает.

Но Дзахов объяснил, что так гора называется. Эльбрус. Высокая! Выше всех. Его дедушка на Эльбрус лазил. Он там чуть не погиб. Круто очень. Даже сесть нельзя — такая гора. Дедушка там стоя спал. И он тогда сказал, что назовёт своего внука Эльбрусом. Если домой вернётся и не погибнет. Он, конечно, вернулся, и Дзахова назвали Эльбрусом.

— А ты разве внук? — спросил Димка.

— Угу, — сказал Дзахов.

И вот уже наш дом. Я поскорее дверь открыла. Путька ведь на трёх ногах шёл. Очень устал. Мы уложили его на диван. Он дотронуться до этой ноги не разрешил, так ему больно. Димка сказал, что укол придётся делать. Обезболивающий.

И тут мама пришла. Мы ей рассказали, как Путька нас защищал. Дзахов показал маме валенок, почти с дыркой. Вот какой Путька верный!

Маме, наверное, стыдно стало. Она ведь хотела Путьку на бульдога променять. Поэтому она не ругалась, что Путька на диване лежит. Она ему молока налила.

Но Путька от молока отказался. Он только чуть-чуть повилял хвостом и закрыл глаза.

— И нос сухой, — сказала мама.

Её больше всего нос расстроил. Если у человека нос сухой, это, конечно, хорошо. Но для собаки — никуда не годится. Раз нос сухой и горячий, значит, Путька заболел.

Мама сказала, что сама его будет лечить. Она меня всегда лечит. Путька немножко постонал, но дал маме ногу, даже разрешил пощупать. Только очень морщился. Больно!

Потом мама сделала Путьке компресс. Она сказала, что ничего страшного нет, просто сильный ушиб. Конечно, ушиб! Мы все видели. Его Коляй палкой ушиб.

— Коляй мне теперь враг, — сказал Дзахов.

Мы с Димкой показали Дзахову наш секрет — деревянного мальчика на чердаке. Мы решили втроём мальчика охранять. У Дзахова — мускулы, и у Димки — мускулы. А я царапаюсь здорово, так Дзахов считает. Я так смело на Коляя бросилась!

Путька заснул на диване. А мы рядом сидели, тихо-тихо, смотрели, как он дышит. Он спокойно дышал, чуть посапывал.

— Теперь поправится, — сказала мама.

СИН-ТЕ-ТИ-ЧЕС-КА-Я…

У меня есть подруга Маринка. Она в городе осталась. Я к ней давно в гости собираюсь. Я для Маринки берегу фантики. Она так фантики любит! Она их с пяти лет собирает. А сейчас Маринке уже шесть с половиной. Она за новый фантик даже шоколадную конфету отдаст. Но я ей фантики просто так подарю.

Я всё хотела к Маринке поехать. Но Путька очень долго хромал. Как же я его оставлю? Теперь он, правда, поправился. Он теперь нарочно на трёх ногах бегает. Если обидится и хочет, чтобы его пожалели: вот я бедный какой, на трёх ногах! Положите меня на мягкий диван!

Потом Новый год наступил. Мама новые туфли надела; у меня варежки новые. Всё новое, потому что Новый год! Даже снег новый выпал. Всю ночь шёл. Мы утром посмотрели — крыльцо белое. Такие сугробы!

В городе для сугробов машина есть. Она снег локтями к себе гребёт. Раз! раз! раз! — и сразу чисто. Мы её жадиной звали, эту машину, — очень похожа.

Я думала: когда-аа ещё Маринку увижу. Не скоро, наверное…

И вдруг к нам Маринкин брат приехал. Ему уже почти шестнадцать лет — так вырос. Даже мама его не сразу узнала. Он меня на плечах возил, а я за шею держалась. Я выше шкафа была. Сверху много нового видишь. Например, мячик увидела на шкафу. Я думала, этот мячик совсем пропал, а он лежит на шкафу.

Тут Димка пришёл.

— Я в город поеду, — сказала я.

— А мне мама котёнка обещала, — сказал Димка.

— Я на ёлку пойду, во Дворец пионеров, — сказала я.

— Так тебя и пустили, — сказал Димка. — Туда одних пионеров пускают.

— Тата со мной пойдёт, — сказал Маринкин брат.

— А я? — спросил Димка.

— У меня уже двое, — сказал Маринкин брат, — я тебя не могу взять. Ты своего папу попроси.

Димка побежал просить. Но у него даже билета нет! Кто же его пустит? Я засмеялась — чего он зря побежал?

— Я думал, ты с ним дружишь, — сказал Маринкин брат.

— Ага! Мы с ним очень дружим.

— Не понимаю, — сказал Маринкин брат. — Чего же ты радуешься, что твой друг на ёлку не попадёт?

А я разве радуюсь? Я совсем не радуюсь. Маринкин брат меня не понял. Может, он Димку хочет с собой взять? А меня не хочет? Димке во Дворце пионеров мою шапочку отдадут. Там всегда на ёлке шапочки дают. Всякие. Красные. Бумажные. А я буду дома сидеть…

— Чего губы надула? — сказал Маринкин брат. — На автобус опоздаем.

Я стала одеваться, пока он не передумал. Мама мне завязала бант, как у Ниночки из нового дома. Капроновый! Через него всё видно. Очень тонкий. Потом мы с Путькой прощались. Я его в нос поцеловала, в белое пятнышко. Он меня тоже в нос лизнул. Мы будем скучать друг без друга. Ведь я на целых три дня еду! Но мама сказала, что они без меня прекрасно проживут. Даже отдохнут.

Путька проводил нас до автобусной остановки.

Автобус маленький. У него всего одна дверь, и все в неё сразу полезли. Путька обиделся, что я от него уезжаю, и начал прыгать на трёх ногах. Но я уже не могла вернуться. За мной Маринкин брат приехал!

Он меня к себе на колени посадил. Столько детей откуда-то взялось! Они мне в окно мешали смотреть. Один мальчик плакал. Как будто дома нельзя наплакаться? Обязательно в автобусе.

Все брали билет и говорили друг другу, куда едут и зачем. Но из-за этого мальчика ничего нельзя было разобрать. Вдруг он замолчал, и мы сразу поехали.

Я посмотрела в окно, а окно всё белое. Только маленький кружочек чёрный. Мне его Маринкин брат надышал. И в кружочке Путька бежит. Так скачет на четырёх ногах! Я ему рукой помахала, но он уже отстал. Почему он так быстро отстал?

У меня в горле защипало. Тут мальчик, который напротив, опять заплакал. Во весь голос. Ему, наверное, уже пять лет, а он так ревёт. Он хотел грузовик с собой взять, а ему не разрешили. Подумаешь — грузовик. У меня Путька остался, и то я не плачу.

— Уберите вашу девочку, — сказала мама мальчика. — Она меня пачкает валенками.

Я подумала: кому она это сказала? А она Маринкиному брату сказала. Хотя я её валенками не трогала. У меня ноги совсем в другой стороне. Я ей хотела объяснить, но этот мальчик так плачет!

— У вас всегда мальчик такой крикучий? — спросила я.

Тут мама мальчика обиделась. Она стала говорить, что вот её-то мальчик хороший. А другие дети очень часто невоспитанными растут, хотя мамы у них научные работники.

— Хочешь, я тебя нарисую! — сказал Маринкин брат.

Я ему сначала не поверила. Как же он нарисует, когда карандаша нет?

И бумаги? Но Маринкин брат, оказывается, на окне может рисовать. Он ткнул пальцем в стекло, и сразу вышел нос. Потом вдруг глаза. Чёрные. И толстые палочки — брови. Как у Дзахова. Нисколько на меня не похоже! Тогда Маринкин брат чёлку нарисовал и бант сверху. И все увидели, что это я.

И мальчик, который плакал, тоже увидел. Он сразу захотел, чтобы его мама тоже нарисовала. Чтобы на него было похоже. Но мама мальчика совсем не умеет рисовать. У неё всё вышло криво, просто смешно.

— Копия, — сказал мальчику Маринкин брат. — Ты когда плачешь, то воо-оот такой кривой.

— Почему? — спросил мальчик.

— Потому что рёва, — сказал Маринкин брат.

И вот мы уже приехали.