Подполковник медицинской службы - Герман Юрий Павлович - Страница 24

– Отыщется, – сказал майор Воронков.

– Он теперь отстаиваться будет, – сердито сказал Бобров, – я ихние повадки знаю. Как увидит, что разведчик повис, – так под стенку в фиорде и там в тени отстаивается. Неделю может стоять.

Калугин не согласился с пилотом. Нынче не те времена, чтобы отстаиваться. Фюрер небось приказал поскорее везти солдат в Германию, там тоже аврал, земля горит. Нет, сейчас они отстаиваться долго не будут.

– "Букет", «Букет», я – «Ландыш», – спокойно произнес голос из репродуктора. – «Букет», я – «Ландыш». Вижу корабли противника. Буду считать. Прием, прием!

– Это Паторжинский, – сказал командующий Петрову, – у него глаза похлестче всякого бинокля. Уже увидел.

И стал жадно слушать.

По лестнице быстро поднялся Зубов, повернул к себе микрофон и официальным голосом заговорил:

– "Ландыш", я – «Букет», «Ландыш», я – «Букет», на тебя наводят истребителей противника, внимание, «Ландыш», внимание, прием, прием!

– Что там такое? – спросил командующий.

– Перехват, – сказал Зубов. – Шесть «фокке» вышли на охоту. Дежурный, воды сюда пришлите напиться!

Опять сделалось тихо. Только в репродукторе как бы кто-то дышал и даже, может быть, ругался. Потом вновь Паторжинский, назвав себя «Ландышем», заговорил: "Шесть транспортов противника и внушительный конвой". Он пересчитал их: "Четыре эсминца типа «маас», пять «охотников» и четыре тральщика".

– Давайте! – сказал командующий, взглянув на ручные часы. – Пора!

– Есть! – ответил Зубов.

Петров стоял неподвижно, навалившись руками на балюстраду вышки. Телефонист соединил и подал трубку начштабу.

– В воздух, – негромко сказал Зубов. – Желаю удачи! – И еще тише спросил: – Полковник? Давайте!

Зина принесла воды в графине и стаканы. Начштаба выпил залпом стакан, потом еще половину. И когда ставил стакан на поднос, в воздухе со стороны большого аэродрома завыли моторы.

Командующий смотрел молча, подняв кверху бронзовое в лучах вечернего солнца лицо. Синие глаза его потемнели, маленькой ладонью он постукивал по балюстраде, точно барабанил костяшками пальцев. Потом, не глядя в микрофон, сказал:

– Шестой, убрать ногу! Ногу убрать, шестой!

– Та не убирается, ну шо ты будешь делать! – ответил шестой отчаянным голосом.

Командующий улыбнулся.

– Спокойно! – сказал он в микрофон.-Спокойно, шестой!

"Нога" наконец убралась.

– Волнуется, – сказал Петров, – это Ноздраченко, знаете? Крученый парень, испугался, что на посадку обратно пошлете!

Командующий все смотрел вверх. После штурмовиков пошли бомбардировщики. Тяжелое гудение наполнило все небо, машины шли низко, над самой вышкой, точно прощаясь с командующим. Он снял фуражку, хотел положить ее на балюстраду, но промахнулся и положил мимо. Зина тотчас же подняла, отряхнула о коленку и положила на круглый столик.

Краснофлотец принес бланк с радиоперехватом: противник объявил тревогу на всем побережье. Эскадрильи группы «Викинг» и «Германия» уже пошли в воздух.

С залива потянуло холодным ветром.

В третьем перехвате было написано, что противник поднял в воздух всю группу «Норд». Одно за другим передавались сообщения с постов. Зубов сел на табуретку, вытянул ноги и замолчал.

– Нахожусь в районе цели, – опять заговорил «Ландыш», – конвой следует по своему маршруту. Имею незначительные повреждения, был обнаружен противником. Прием, прием!

– Если можете, оставайтесь в районе цели, – сказал командующий в микрофон. – Я – «Букет». Вы слыщите меня, «Ландыш»? Оставайтесь в районе цели….

– "Ландыш" слышит, – ответил Паторжинский и покашлял. – «Ландыш» понял.

Опять наступила тишина. Зина громко дышала. Связист осторожно продувал трубки телефонов. Никто не говорил ни слова. И вдруг громкий, резкий, напряженный голос загремел из репродуктора:

– Вижу корабли противника! Вижу корабли противника! «Левкои», вперед, «Левкои», вперед!

– Это Сухаревич, – сказал Петров, – у него глотка болит, ангиной заболел, боялся, что никто не услышит. Вот тебе и не услышали.

В репродукторе покашляло, потом Паторжинский сказал:

– "Букет", я – «Ландыш». Наши самолеты вышли в атаку. Противник оказывает сопротивление. Противник оказывает серьезное сопротивление. Наши истребители над конвоем. Все нормально, идет большой воздушный бой. «Букет», я горю! «Букет», я загорелся! "Букет"..

Начштаба попил воды. Командующий насупившись смотрел на репродуктор. Репродуктор молчал. Потом чей-то грубый голос крикнул из репродуктора:

– Саша, атакуй верхнего! Саша, атакуй верхнего!

И опять, как ни в чем не бывало, заговорил "Ландыш":

– "Букет", вы меня слышите? Вы меня слышите? Все нормально, я потух. «Букет», я – «Ландыш». Вышли в атаку штурмовики.

– Вот мальчик, а? – весь просияв, сказал командующий. – Ну как это вам понравится: он потух! – И сердито закричал в микрофон: – «Ландыш», следовать на клумбу, «Ландыш», следовать на клумбу немедленно. Прием, прием!

Теперь репродуктор говорил непрерывно. Сражение разворачивалось.

17

Это были голоса сражения, и Бобров слушал их жадно, почти не вникая в смысл происходящего, ничего не оценивая, думая лишь об одном: "Меня там нет. Они дерутся без меня. Они бьют врага, и погибают, и вновь бьют, а я здесь, и теперь я всегда буду здесь".

Александр Маркович в унтах и в капке, в очках, сдвинутых на кончик носа, спросил у него что-то, он не взглянул на него и не ответил. Радист приглушил звук, – он крикнул на него: "Чего ковыряетесь?" – и радист исуганно отдернул руку от регулятора.

Втроем, тесно сгрудившись головами, они стояли в душной радиорубке корабля и слушали голоса сражения, все шире разворачивающегося воздушного боя, голоса разведчиков, командиров больших машин, голоса штурмовиков, истребителей, слушали как на командном пункте и молча переглядывались.

– Хвост прикрой, – сказал в эфире грубый голос. – Не зевай, Иван Иванович!

Потом спокойно, точно па земле, низкий голос произнес:

– Подтянуться, друзья, за мною пошли ходом…

– Торпедоносцы, – прошептал Бобров. – Плотников повел.

А Плотников продолжал низким хрипловатым голосом:

– Не растягивайся, готовься, давай, друзья, давай, дорогие…

– У него на борту Курочка, – сказал Бобров, – оружие испытывает.

– Я – «Ландыш», – закричал разведчик, – я «Ландыш». «Букет», я – «Ландыш». «Маки» выходят в атаку. «Букет», «Букет», один корабль охранения взорвался. Ничего не вижу за клубами пара. «Букет», один корабль охранения взорвался. Больше его нету. Прием, прием!

В это время в рубку просунулась голова майора Воронкова. Секунду он помолчал, потом сказал сердитым голосом:

– Ну, спасатели, давайте! Командир, слушай маршрут!

Бобров повернулся к Воронкову. Рядом кто-то пробежал, мягко стуча унтами, и тотчас же заревели прогреваемые моторы. Левин, поправив очки, пролез к себе в санитарный отсек. Вода уже хлестала по иллюминатору, стекло сделалось матово-голубым, огромное тело корабля ровно и спокойно ибрировало. Военфельдшер Леднев отложил книжку и вопросительно поглядел на Левина.

– Шутки кончились, Гриша, – сказал ему подполковник, – сейчас вылетаем.

И, словно подтверждая его слова, машина два раза сильно вздрогнула и медленно поползла в сторону от пирса по гладкой воде залива.

В санитарном отсеке было жарко. Леднев снял меховушку и повесил ее на крюк. Вода грохотала под брюхом машины. Или, может быть, они уже были в воздухе?

– Все нормально, – сказал Левин, нечаянно подражая какому-то знакомому пилоту, – все совершенно нормально. Если за штурвалом сидит Бобров, значит можно быть спокойным.

Залив повернулся под крылом самолета, делающего вираж. Солнце ударило в иллюминатор. Голые скалы, кое-где поросшие красноватыми лишаями, пронеслись внизу, и вновь блеснуло море – серое и злое, холодное военное море. Стрелок поднялся по низкому трапу, долго там отсмаркивался и резко повернул турельный пулемет. Навстречу, словно черточки, в бледно-розовом свете шли самолеты, возвращающиеся из боя, А может быть, это чужие? И стрелок еще два раза повернул пулемет, на всякий случай, – бдительный старшина второй статьи, его не проведешь!