Подполковник медицинской службы - Герман Юрий Павлович - Страница 23

А Левин вдруг сказал грустно:

– Знаете, Бобров, мне иногда надоедает вас всех веселить и забавлять. И еще когда вы делаете такие непроницаемые лица. Посмотрите на него – он грустит, и посмотрите на меня – я веселюсь.

Летчик улыбнулся кротко и виновато.

– А я ничего особенного, – сказал он, – просто, знаете, скучно без самолета. Все наступать начнут, а я тут останусь. И главное, что сам виноват, вот что обидно. Не увидел, как он, собачий сын, из облака вышел. Надо же такую историю иметь. Хорошо, что вовсе не срубил, – плохой стрелок. Кабы мне такой случай, я бы сразу срубил. Нет, я б ему дал!

И, как бы наверстывая потерянное в разговоре время, он стал быстро ходить по ординаторской из угла в угол. Потом остановился и осведомился:

– Вот история, да? А ведь мне командующий сказал: "Теперь пойдешь на машину к подполковнику Левину. На спасательном самолете поработаешь".

Левин, стараясь сохранить равнодушие, промолчал.

– Так что вы теперь вроде мой начальник, – сказал Бобров. – Чем скорее подлечите, тем скорее летать с вами начну. Самолет-то готов?

– Разные доделки делают, – сказал Левин, – так, ерунду. В общем, можно летать хоть завтра.

И зашумел.

– Кто так ходит? Так ходить – все равно что лежать! Надо быстро ходить и аккуратно. Вот смотрите на меня. Вот я иду! Вся нога работает! Вся нога действует! Ничего не выключено! Ну-ка, сейчас же идите со мной! Дайте руку! Вот идут двое мужчин. Вот какая у них энергичная походка! Раз, два, три! Еще! Раз, два, три! Еще! Теперь быстро сядьте. В пояснице не болит? Нисколько? Сейчас вы отдохнете два часа и сегодня же начнете заниматься лечебной гимнастикой. Я к вам пришлю Верочку, это ее специальность.

Проводив Боброва до палаты, он надел старый, истертый, рыжего цвета реглан и отправился вниз – туда, где расчаленный тросами у самого ската на залив стоял огромный серый поплавковый самолет. Там, на ящике, покуривал Курочка и рядом с ним грелся, как большой кот на солнце, Калугин. Солнце здесь, за полярным кругом, еще вовсе не грело, но Калугин для самого себя делал такой вид, что греется, и даже ворчал, в том смысле, что нынче сильно припекает и не пойти ли в тень.

– Привет! – сказал Александр Маркович. – Как идут наши дела? Кстати, я думал насчет красного креста. Все-таки имеет смысл нарисовать. Знаете, на фюзеляже и на плоскостях…

– Вы считаете? – спросил Калугин угрюмо и насмешливо.

– Я учился в Германии, – сказал Александр Маркович, – и немного знаю этот народ. Так невероятно, так дико себе представить…

– А вы не слишком задумывайтесь! – по-прежнему угрюмо посоветовал Калугин. – Сейчас не время задумываться. Всю эту сволочь, которая лезет к нам, надо бить беспощадно. Авось придут в себя…

– У меня был профессор-немец, – грустно и негромко продолжал Левин. – Патологоанатом. Светлый ум и…

– Вот для него вы и хотите налепить на самолет красный крест? – перебил Калугин. – Так он не увидит вашего креста. Потому что, если он порядочный человек, то сидит в концлагере и ждет, покуда мы его освободим. Во всяком случае, я лично не советую вам рассуждать насчет красного креста нынче…

– Да, да, это, конечно, так, – согласился Левин и задумался, вспоминая своего патологоанатома.

Все втроем они сидели и курили, щурясь на блестящую воду залива, и на далекие дымки кораблей, и на противоположный берег, слегка розовеющий своими снегами.

– Да, война-войнишка, – сказал вдруг Калугин и опять замолчал.

У него была такая манера: произнести одну, оторванную от всего фразу и опять надолго замолчать.

А Курочка насвистывал. У него был удивительный слух и никакого голоса, но свистел он отлично – тихо, едва слышно и необыкновенно мелодично, будто не человек свистит, а где-то далеко-далеко играет большой оркестр, и слышно не все, что он играет, а только самое главное, самое трогающее и самое нужное в эти мгновения.

– А потом все мы возьмем и умрем, – опять сказал Калугин со злорадством в голосе. – И тот, кто жил. как свинья, исчезнет навеки, как будто его и не было.

– А тот, кто жил человеком? – осторожно и негромко спросил Левин.

– Надо, товарищи, надо жить по-человечески, – опять сказал Калугин, не отвечая на вопрос Левина, – а то вот этак и прочирикаешь.

И опять надолго замолчал, угрюмым взглядом глядя на спокойные воды залива.

– Боброва к нам назначили на нашу машину, – сказал Левин, – скоро подлечится, и можно будет начинать работу. Он пилот первоклассный.

Курочка с интересом посмотрел на Левина. Потом потянулся и, окликнув сержанта из аэродромной команды, пошел к самолету.

Одевал Александра Марковича майор Воронков у себя в комнате. Тут же на стуле сидел Бобров и говорил, что ничего этого не нужно, что в машине тепло, отсеки отапливаются, а в унтах доктор не сможет работать.

– Еще парашют ему прицепите, – сказал Бобров, когда майор надел на Левина желтую капку, – чудак, ей-богу, человек. Все равно подполковник там все это скинет.

– Ну и пусть скидывает, а я делаю как положено, – сказал Воронков сердито. – Подполковник человек в годах, мало ли что может случиться. А капка не помешает.

Машина стояла на воде, – в окна комнатки Воронкова было видно ее огромное, китообразное, как казалось Левину, тело. Механики прогревали моторы. Из серой «санитарки» два незнакомых матроса носили тюки на катер, с катера их втаскивали в самолет.

– Одного оборудования таскаем, таскаем, – сказал Бобров. – Богадельня, а не самолет.

Он считал своим долгом ворчать по поводу спасательного самолета и всячески критиковал все, что там делалось.

– Ты погляди, майор, – сказал он Воронкову, – ты погляди, сколько всего таскаем. Очень теперь легко будет в воду падать, если что случилось. Товарищ подполковник к каждому боевому самолету в сопровождение такое чудо-юдо назначит. Касторка там, клистир, все, что от науки положено.

– И очень неостроумно! – сказал Левин. – Тяжело шутите, товарищ Бобров.

Он закурил папиросу и сел. Майор Воронков смотрел на него издали.

– Если не знать нашего подполковника, – сказал Воронков, – то можно подумать, что он какой-нибудь там отец русской авиации или там дедушка русского парашюта, верно?

– Дедушка, бабушка, – пробурчал Левин, разглядывая себя в маленькое бритвенное зеркальце Воронкова. – Мне лично кажется, что я как раз очень похож на бабушку. В моем возрасте вообще как-то так случается, что некоторые особи мужского пола становятся похожими не на дедушек, а на бабушек…

– Это как же? – не понял Воронков.

– А очень просто. Впрочем, я шучу. Скажите, ожидается сегодня какая-нибудь операция? Воронков кивнул.

– Что ожидается?

– Воевать сегодня будем. Имеются такие сведения, товарищ подполковник, что немцы свою живую силу и технику погрузили на транспорты и угонять собрались из северных вод. А наша авиация постарается эти транспорты утопить. Ясно?

– Неужели эвакуируются? – спросил Левин.

– А чего же им дожидаться?

– Туда бы с бомбочками подлетнуть, – сказал Бобров, – а мы вот летающую больницу построили. Вынем из воды товарища летчика в нашу больницу и сейчас ему температуру смерим. И анализы начнем делать.

– Вот видите, как он меня ненавидит, – кивнул Левин на Боброва. – Просыпается с чувством ненависти ко мне и засыпает с таким же чувством. И все потому, что на спасательный самолет назначен.

– А вы на него не обращайте внимания, – посоветовал Воронков, – или призовите к порядку. Разболтался парень. Ну и характер, конечно, кошмарный. Бобров, верно у тебя кошмарный характер?

Александра Марковича слегка познабливало, и хотелось лечь, но сегодня ожидалась возможность вылета спасательной машины в первый рейс, и он не мог не полететь. Ждали долго – часа два. Потом заглянул Калугин, вытер ветошью руки и рассказал, что будто бы разведчик Ведерников первым засек караван, но транспорты скрылись в фиорде и сейчас их не могут обнаружить. То, что караван был, это подтверждено снимками, Калугин сам видел снимки – караван серьезный, вымпелов пятнадцать, если не считать кораблей охранения.