Комбинации против Хода Истории (Сборник повестей) - Гергенрёдер Игорь - Страница 43

Конский храп сзади, скрип полозьев. Оборачиваюсь. Подъезжают лёгкие санки, запряжённые одной лошадью, ею правит усатый поручик. Встал в санях, с усов свисают сосульки.

– Как я вижу, гимназисты? Кто командуеть? – у офицера южнорусский выговор.

Паштанов вылез из своего окопчика, идёт к саням пригибаясь, согнув раненую руку; кисть спрятана под борт шинели.

– А кто будет честь отдавать? – насмешливо спрашивает поручик.

– Извините, я ранен. – Паштанов назвал себя, просит офицера представиться.

– Поручик Кучерявенко! Из штаба украинского куреня имени Тараса Шевченко[4]. Почему, ... вашу мать, понапрасну тратите патроны? Противник на месте стоить!

Паштанов ответил, что патронов мы зря не тратим: отбита атака, сейчас окапываемся.

– Ата-ака? – офицер расхохотался; видать, выпивши. – Слухайте сюда, птенчики! За вами стоять мои хлопцы, – указал в тыл, в сторону, куда, полого повышаясь, убегало белое пространство. – Будете тикать – вот вам крест! – не погляжу, что желторотые: постреляю!

– А-ааа!!! – звонкий, острый, бешеный крик. Возле саней Джек Потрошитель. – Не сметь! – судорожно хватает ртом воздух, оступается в снегу, водит перед собой винтовкой с примкнутым штыком. – Не сметь так разговаривать! – Вскинул трёхлинейку: – Извинитесь!

Поручик срывает перчатку, спешит расстегнуть кобуру. Осокин, стоя в окопчике, прицеливается в него. Я целюсь тоже. Чувствую нестерпимый позыв убить его. Убить – за то, что он из тыла и издевается над нами; за то, что мы, окоченевшие, голодные, оставлены в голой степи без подкреплений, а он грозит нам своими хлопцами, которые, вероятно, расположились в тепле на станции Донгузской.

– Зверянский! – дико кричит Паштанов. – Вернитесь в окоп! – Приказывает нам: – Обезоружьте его!

– Убью... мерзавца... – у Джека Потрошителя от ярости перехватило горло. – Дуэль на винтовках... с тридцати шагов... немедля!

Поручик, видя нацеленные в него стволы, оставляет в покое кобуру; стоит в санках, свесив руки вдоль туловища. Ему очень неуютно.

Билетов схватил Джека Потрошителя сзади:

– Юрка, хватит тебе...

На помощь Вячке подоспел Селезнёв. Вдвоём держат Зверянского, он остервенело вырывается. Вячка, задрав его винтовку вверх, кричит офицеру:

– А вы что? Принимаете вызов?

Паштанов встал между санями и Потрошителем. Поручик Кучерявенко вдруг сжал кулаки, взмахнул ими:

– Да разве ж у меня подымется рука на птенца?! – бухнулся в санки, рванул вожжи. – Да пошло оно к бису! – Развернулся так круто, что сани едва не опрокинулись. Нахлёстывая лошадь, погнал её рысью туда, откуда его принесло.

– После боя найду! – сорванным голосом прокричал вслед Зверянский. – С тридцати шагов...

Паштанов, хоть и горбится из-за раны, возвышается над Потрошителем на голову. Приблизил к нему белое как снег лицо:

– Ещё один такой поступок, Зверянский, и будешь стреляться со мной! Но не с тридцати шагов, а с пятнадцати. – Морщась от боли в руке, вернулся в свой окопчик.

С Потрошителя уже схлынуло. Стоит, расставив утонувшие в снегу ноги, задумчиво смотрит в сторону красных. До чего ужасно его лицо, изуродованное шрамами. То ли от мороза, то ли от пережитого волненья шрамы почернели, а кожа между ними пошла белыми, красными, синими пятнами.

– Как он перед тобой сдрейфил! – восклицает Вячка, зачем-то трогая Джека за предплечье, ощупывая локти. – Если б не я, ты бы его застрелил.

– Никогда! – оборвал Потрошитель. – До тех пор, пока он сам не поднял револьвер, до счёта «два» я стрелять бы не стал!

– Знаешь, ты кто? – кричит Осокин. – Помесь Долохова с Андреем Болконским! В самом лучшем, конечно, смысле.

Группкой человек в шесть мы уселись вокруг окопчика Джека Потрошителя. Нам радостно, что мы всыпали красным и отогнали их, что наш товарищ обратил в бегство наглого поручика Кучерявенко.

– А у меня вино есть! – объявляет Вячка, причмокивает, лезет в вещевой мешок. – Давеча в городе гуляка подзывал – сунул мне... – достаёт две бутылки портвейна. – О-оо?..

Портвейн превратился в лёд, бутылки даже треснули от мороза. Саша Цветков смеётся:

– Досадно? А у меня цела! Я коньяк взял! – Подбрасывает над головой и ловко ловит бутылку.

Первый глоток предлагается Потрошителю.

– За Мишу Семёнова! – провозглашает Цветков.

– За Колю Студеникина!

– За Власа Новоуспенского!

Пьём за товарищей, убитых красногвардейцами Пудовочкина, пьём за погибших сейчас, передаём бутылку друг другу. Мы слегка опьянели. Ругаем убийц самыми страшными ругательствами.

– Если не победим, – вырывается у Джека, – чем при красных жить... лучше застрелиться!

– А я к ним с того света приходить буду... – сдавленно-ломким от чувства голосом выдыхает Осокин, – я сниться им буду, я в их снах убивать их буду, чтоб в холодном поту просыпались! Так я их ненавижу...

Саша Цветков обнял Петю. Мне хочется обнять их обоих. Я чувствую: внутри каждого из нас – одно.

Молчим – но как пронзительно-кричаще наше молчание! Молчание – это оглушающая, неизбывная ненависть к красным.

Сколько времени не двинулся никто из нас?

Наконец:

– Кончайте заупокойную! – это Селезнёв.

Встряхнулись, толкаем друг друга, стремясь согреться.

– А я вот что... – посмеивается Вячка, плутовски подмигивает то мне, то Потрошителю, то Осокину. – От отца получил весточку... Для меня переданы деньги... да вот-с!.. одному саратовскому кооператору. Он остановился в «Биржевой». Сменят нас тут, вернёмся в город – я к нему. Беру деньги и всех веду в «Люкс»!

– Анекдот, как и митральезы! – остудил Джек Потрошитель.

– Это почему? – вскинулся Билетов. – Да, я слышал про митральезы не давеча, а ещё примерно в сентябре. Но ведь это правда!

Передразнивая Вячку, Селезнёв издал губами неприличный звук. Хохочем. Билетов ругается, сплёвывает, машет руками. Божится, что его действительно ждут деньги у кооператора, что мы их прокутим, как только окажемся в городе.

– Ну? – поочерёдно хватает нас за плечи. – Что ты закажешь, ну?!

В конце концов мы поддались.

– Я – поджаристые котлеты, чтоб шипели, с хреном... – мечтательно говорит Селезнёв, – и яблочного ликёрцу...

– Я – бульон, голубцы в соусе и какого-нибудь красного вина, – сообщает Осокин. – А лучше б всего – вишнёвки горячей с мёдом.

– А Лёнька, немецкая душа, что?! – восклицает Билетов, причмокивает, заглядывает мне в лицо. Остальные тоже смотрят с любопытством. – Небось, русский борщ и пельмени?

– Он закажет, – объявляет Осокин, – хитрые няни, какие готовили у Собакевича.

– Ха-ха-ха!!! – всем ужасно смешно. Чувствую, что друзьям как-то даже очень приятно за меня, будто вдруг открылось нечто хорошее, чего во мне не предполагали.

– Я рекомендовал бы Лёне груздяночку с телячьей вырезкой, – улыбается Саша Цветков, – а пить – что будет. С напитками теперь туго.

Так и не успеваю решить, чего бы я заказал: у Билетова пропало терпение; кричит:

– А потом пойдём к женщинам!

– О-оо-хо-хо-хо!! – от смеха падаю на бок. «К женщинам!» Я-то знаю, как развязный, нахальный Вячка теряется, ни с одной заговорить не может. Встанет к ней боком, уставится на носки ботинок. И куда только девается вся его бесцеремонность?

Его физиономия красней свёклы. Сипя, втягивает в себя воздух, выдыхает с бешенством:

– Ах, ты так... – Ему хочется изругать меня как можно обиднее, но тут Джек Потрошитель произносит:

– Артиллерия!

Вглядываемся в снежную даль. Там скопление человеческих фигурок, лошади, какая-то возня. Лошадей отводят от чего-то чёрного: это, кажется, не сани.

– Рассредоточьтесь! – кричит нам Паштанов из окопчика.

Разбегаемся по нашим ямам в снегу...

Вдалеке рокотнуло, переходя в надсадный, с шипением, с режущим присвистом вой. Рвануло позади правого фланга, словно небывало свирепо грохнул гром. Как страшно встал грязно-зеленоватый «тополь» разрыва! Ужас вжимает меня в окопчик. Эх, был бы он не в снегу, а в земле! Хватаю лопатку и рою, рою. Удалось углубиться в промёрзшую землю дюймов на десять, не больше...