Фаворит. Том 2. Его Таврида - Пикуль Валентин Саввич - Страница 107

Шуазель-Гуфье снова навестил Булгакова в тюрьме:

– Я все устроил! Стража не закроет дверей вашей темницы, она будет крепко спать, когда вы решитесь выйти на свободу. Фрегат моего посольства доставит вас прямо в Ливорно… Все это сделано мною с явного согласия визиря султана.

– Нет! – отвечал Булгаков. – Бежать по своей воле я бы и согласился, но свободы по соглашению с врагами отечества моего не принимаю. Или пусть я здесь помру, или стану свободен благодаря успехам русского оружия.

– Сожалею об этом, – отозвался Шуазель-Гуфье. – Тогда вам предстоит очень долгое ожидание. Насколько мне известно от моих инженеров, Очаков неприступен, а без взятия Очакова ваша армия не продвинется далее – для взятия Измаила, стены которого намного прочнее и выше стен очаковских.

– Какие новости из Вены? – поинтересовался Булгаков.

– Для вас плохие: Австрия еще не объявила войну Турции, Иосиф находится в разладе с канцлером Кауницем.

– Прошу вас, передайте мою записку интернунцию…

Из тюрьмы Эди-Куля он умудрился возобновить свои связи с агентурой, которая обслуживала его посольство: в ставку Потемкина тайно потекли секретные сведения о турецких делах. Давно жаждущий припасть губами к Кастальским водам, Яков Иванович только здесь, в тюрьме, обрел время для литературных занятий. Турки ему не мешали: пишет? – ну и пускай пишет. Булгаков работал над «Всемирным путешествователем» аббата Делапорта, каждый месяц переводя на русский язык по одному тому. Это сочинение охотно печатал в своей московской типографии Николай Иванович Новиков. Когда двери тюрьмы откроются перед Булгаковым, он вынесет из камеры Эди-Куля 27 томов. Но это еще не все! Узнав о тяжелой болезни Дениса Фонвизина, дипломат, сам страждущий в заключении, посылал Фонвизину в Петербург веселые, остроумные письма: смех лечит…

Да, крепок был человечище! Очень крепок.

7. На флангах истории

Зимою шведский король Густав III навестил Данию, желая отговорить ее от давних союзов с Россией; датчане на это не согласились. Но казна Швеции много лет пополнялась субсидиями из Англии, Франции, Пруссии, наконец, даже Турция, у которой пиастры давно плакали, обещала подзанять деньжат у соседей, чтобы укрепить короля в его вражде к России… Как ни прикидывал Густав, а лучшего момента для нападения на Россию еще не возникало: русская армия занята войной с турками! Петербург оставался без защиты, и Густав сказал Армфельду:

– Пора уже свалить этого скачущего Петра, которого безумный паралитик Фальконе установил на берегу Невы…

Андрей Разумовский был заранее извещен, что эскадра Грейга весною проследует через Датские проливы в Греческий архипелаг ради борьбы с турками. Его любовница, графиня Вреде, в феврале 1788 года впервые намекнула ему, что король что-то зачастил в Карлскрону – главную оперативную базу шведского флота.

– И в каком настроении он возвращается?

– Король весел и бодр, – отвечала женщина…

После встречи в Неаполе и король и посол поняли, что ошиблись в дружеских чувствах, а совместное проживание в Стокгольме сделало их непримиримыми врагами (на что, кстати, и надеялась Екатерина). Разумовский удостоверился в том, что в гаванях Карлскроны собран большой флот, солдат обучают грести галерными веслами, и в марте посол четко информировал Петербург об активной подготовке Швеции к морским операциям. Екатерина, прочтя его донесение, сказала Безбородко:

– Не совсем-то рыцарски ведет себя brat мой. Как гуляка, набил себе карманы золотом и спешит растратить его… Не смешно ли это? Однако и Разумовский может ошибаться. Когда море освободится ото льда, надо сказать адмиралу Грейгу, чтобы послал фрегат для разведки у берегов Швеции…

Грейг зимовал в Ревеле, держа свой флаг на «Ростиславе». Через масонские каналы он узнал о предстоящей войне раньше Разумовского. Самуил Карлович принадлежал к ложе «Капитула Феникса» шведской системы, подчиняясь, таким образом, герцогу Карлу Зюдерманландскому, брату шведского короля. Извечная истина: всякий, вступающий в масонскую ложу, хочет он того или не хочет, втайне обязан принадлежать не интересам своего государства, а лишь тайной внешнеполитической силе, цели которой ему не всегда известны, но Приказы которой всегда обязательны. Масонские идеи космополитичны, они отвергают чувство патриотизма. Балтийская ложа «Нептун» находилась на флагманском «Ростиславе», в ее составе были почти все офицеры корабля и даже (не удивляйтесь!) матросы, которых, наверное, соблазняли не столько масонские «градусы» познания, сколько конкретные градусы того вина, что выставлялось на столы в конце заседания. Лед еще не сошел, когда Грейг объявил в ложе собрание.

– Братья, – сказал он, опоясав чресла свои масонским запоном, – высокий мэтр священного «Капитула Феникса», наш брат герцог Зюдерманландский, нарушив спокойствие в ложах наших, преступил законы миролюбия вольных каменщиков. Надо решать: подъять ли мечи свои на мэтра нашего Ордена?

И вся ложа «Нептуна» решила – подъять! После заседания адмирал Грейг сказал командиру «Ростислава» князю Долгорукому:

– «Капитул Феникса» никогда не простит мне того, что я сделал сегодня, и смерть моя наступит внезапно, и я никогда не узнаю имени убийцы, как не увижу и лица его…

Не выдержав напряжения политических страстей, испанский посол в Петербурге Нормандес сошел с ума. Екатерину это нисколько не удивило.

– А что тут странного? – сказала она. – Близ моей персоны находиться опасно, не всякий выдержит…

Мадрид срочно выслал в Петербург психически здравого дипломата Гальвеса, который (то ли по доброй воле, то ли за деньги) стал передавать Екатерине секретную информацию о делах Турции, что очень помогало Кабинету дополнять сведения, исходившие от Булгакова. Иосиф II обещал Екатерине выступить в поход, но с места не двинулся, погрязнув в спорах с канцлером. Император желал бы сразу идти на Белград, утверждая свою империю на берегах Адриатики, Кауниц же доказывал ему, что лучше сразу штурмовать Хотин, и спускаться не к Средиземному, а к Черному морю, противодействуя влиянию русских на Дунае:

– Стоит ли вашему величеству ссориться с султаном? Не объявляя войны, попробуйте взять Белград потихоньку.

Но «потихоньку» городов никто не берет, и в феврале 1788 года Иосиф все-таки был вынужден объявить войну Турции:

– Однако я не стану спешить, если не спешат и русские…

Визирь собрал в Молдавии громадную армию; она то увеличивалась за счет пополнений, то уменьшалась за счет дезертиров, и сам Юсуф-Коджа не мог сказать, сколько в его «таборе» человек. Австрийцы не спеша заняли Яссы, принц Иосия Кобургский блокировал подходы к Хотину, а сам император тронулся к Белграду. Румянцев, лишенный прежней самостоятельности, не ожидал активности от турок, и сам активности не проявлял; его Резервная армия располагалась в Подолии, готовая действовать в двух направлениях – или против «табора» Юсуфа, или против Пруссии, залезавшей в дела Польши, как в свои собственные… Петр Александрович не раз говорил:

– Пусть сначала Потемкин возьмет Очаков!

Потемкин, проводя зиму в Елизаветграде, принимал у себя делегации поляков. В Европе блуждали слухи, что он желает сделаться королем Речи Посполитой, а если Екатерина умрет, он скроется там от гнева Павла. Но полонизм князя Таврического имел совершенно другую подоплеку: Потемкин просто желал спасти Польшу, как великое государство славян, родственных русскому народу… Из Петербурга его поддерживал принц де Линь, писавший друзьям в Варшаву: «Россия не должна лишаться вашей дружбы потому только, что князь Потемкин, принимая многих из вас в Елизаветграде, вышел к вам без панталон. Кто знает светлейшего близко, как знаю его я, тот поймет, что с его стороны это – большой знак доверия…»

В ставку Потемкина приехал князь Николай Васильевич Репнин – весь в черном, застегнутый на все пуговицы, как англиканский пастор; нервным жестом он потянул с бледных и тонких рук черные перчатки, сшитые из змеиной шкуры. В дружеской беседе с Потемкиным он сказал, что Фридрих всегда боялся России и потому с этим стариком можно было иметь дело: