Фаворит. Том 2. Его Таврида - Пикуль Валентин Саввич - Страница 106

Все дела были оставлены – ждали известий из Кинбурна!

Французы, бывшие советниками при Эски-Гасане, мыслили тактически верно: нет смысла штурмовать Севастополь, если взятие Кинбурна поневоле заставит русских удалиться из Крыма, а Черноморский флот будет вынужден при этом искать спасения на мелководье Азовского моря, где его можно запечатать, как тараканов в бутылке… Двое суток Кинбурнская коса была под обстрелом Очакова и эскадры, на рассвете Суворов повелел:

– Батареям нашим зря ядер не кидать…

Корабли капудан-паши высаживали десанты.

– Не мешайте им! Пусть всем табором вылезут…

Морская пехота противника стала прокапывать косу ложементами от самого лимана до моря. В действиях турок чуялась опытная воля европейских советников и хорошая палка в руках офицеров султана, ибо турка словами копать траншеи не заставишь. Среди османов работали и «неверные» запорожцы, татары с ногаями, раскольники-некрасовцы, жаждавшие в этом бою мародерской поживы. Копали основательно – в пятнадцать линий. Суворов решил:

– Пусть кротам помогают! Скорее вымотаются…

Корабли Гасана, высадив около шести тысяч войска, убрались к Очакову – за новыми десантами. Прикинув на глаз обстановку, Суворов указал гарнизону крепости выйти в поле для баталии.

– Не рано ли? – возражали офицеры. – Резервы не подоспеют.

– Резервы сейчас и не нужны…

Первая атака захлебнулась в крови, бомбы и ядра турецкой эскадры перемешивали людей с землей. Потеряв пушки, русские бежали обратно в крепость. Лошадь под Суворовым пала, его самого ранило в бок картечью, второй лошади ядром оторвало морду, он лег на землю – перед бегущими:

– Лучше растопчите меня, но… стойте! Еще один шаг назад – и смерть ваша. Десять шагов вперед – позволяю!

Воодушевясь, русские взяли турецкие ложементы.

«Я начал уставать, два варвара на своих лошадях – прямо на меня… мушкатер Новиков возле меня теряет свою голову, я ему вскричал; он пропорол турчину штыком, его товарища застрелил, бросился один на 30 человек… наши поправились». Но полтысячи пушек эскадры Гасана выкашивали русские флаги, просверливая косу насквозь. Суворов ощутил слабость руки – от удара пулей! Казачий есаул Кутейников шарфом перекрутил раненую руку аншефа. «Я омыл на месте руку в Черном море… Спасибо! Мне лучше…» Подоспел Самойлович с аптекарем, наложил крепкие повязки на раны. Но турки, ободрясь паузой боя, в рукопашной – на саблях! – вернули себе утерянные позиции. Все надо было начинать сначала: с первого шага, с начального геройства…

К вечеру коса Кинбурна представляла жуткое зрелище: трупы лежали грудами, еще теплые и дряблые, среди мертвецов иногда поднимались живые, их тут же добивали выстрелами, уже не разбираясь, кто там ожил – свой или чужой. Необходимо было решение такое, какое принимается единожды в жизни: вдохновенно!

Суворов окликнул есаула Кутейникова:

– Бери кавалерию, скачи через море – в обход!

Неслыханное дело: эскадроны, как сказочные дружины витязей, шли по волнам, взрывая воду лимана конскими грудями, отрезая туркам пути отступления. А галера «Десна», ведомая доблестным Ломбардом, разгоняла турецкие шебеки с подкреплениями, и турки, боясь абордажа, отошли от косы в сторону крепости.

– А нам – в третий раз! – указал Суворов к атаке.

Под Суворовым храпела новая лошадь, тоже раненная. Время от времени он прилегал к ее холке, – обмороки от потери крови навещали аншефа почасту. Воспрянув, он снова все видел, все предугадывал, руководя битвою. Но вот последние лучи солнца скользнули по волнам лимана, на Кинбурнскую косу опустилась тьма…

– А куда делись турки? – спросил Суворов.

Ему показали густые заросли камышей, растущих в самом конце Кинбурнской косы: там и укрылись остатки десанта.

– Сколько ж их там?

– С полтыщи будет. К ночи от холода заколеют…

Турки, боясь показаться из камышей, сидели в холодной воде по самые уши. Они ждали, что Эски-Гасан, отважный «крокодил» султана, пришлет за ними свои корабли и спасет их. Но капудан-паша вывел эскадру в море, крейсируя между Очаковом и Гаджибеем. Сидящие в камышах слушали, как ритмично стучит в темноте сигнальная пушка Очакова: каждый выстрел ее означал, что Гусейн-паша повесил еще одного «счастливца», сумевшего с Кинбурна перебраться в Очаков… Суворов в этот момент точно определил обстановку:

– Вот именно сейчас Войновичу бы и выйти с эскадрой!

Но Войнович Севастополя не покинул, а Мордвинов выслал в море лишь плавучую батарею Веревкина. Одинокая, она попала в окружение турецкого флота. На помощь ей поспешила галера рыцаря Ломбарда; он и Веревкин, два лейтенанта, сами встали к орудиям. Эски-Гасан прижал горящие корабли к отмели напротив Гаджибея, откуда набежали татары и стали вязать израненные команды… Потемкин не простил этого Мордвинову.

– Где ты был во время боя? – спросил он его.

– Ожидал донесений о его результатах.

– На берегу торчать и дурак умеет, – отвечал Потемкин, – а мне нужны адмиралы в море…

Суворову он писал: «Ты подтвердил справедливость тех заключений, которые Россия всегда имела о твоих военных дарованиях…» Уже холодало. Турецкий флот, явно посрамленный, ушел на зимовку – в Варну. Потемкин велел Попову приступать к заселению Буга в том его месте, где была древняя Ольвия, свозить туда лес и рабочих, а Курносову наказал закладывать фрегаты.

– Заодно и Херсону станет легше, – сказал он сюрвайеру. – А турок не бойся: на Буге стоит Голенищев-Кутузов и ему, чай, одного глаза хватит, чтобы за неприятелем уследить…

Раненых было очень много. Потемкин-Таврический дворцы свои (Никопольские и Бериславский) передал доктору Самойловичу для размещения в них госпиталей. Екатерина переслала Суворову знаки ордена Андрея Первозванного, и Потемкин сказал:

– Александр Василич, рад за тебя! Но, горячий характер твой зная, прошу нижайше – не вздумай без моего ведома на стены очаковские карабкаться. Себя погубишь, а делу не поможешь. Давай побережем людей…

Днепровский лиман застывал, уже схваченный первыми заморозками. По тонкому льду с баграми в руках переходили из Очакова в Кинбурн «неверные» запорожцы, становясь «верными». Из запорожцев Потемкин образовал Черноморское казачье войско – Сидора Белого и Антона Головатого, их подкрепляли донские казаки под атаманством молодого героя Матвея Платова.

– Очаков брать сразу! – утверждал Суворов, не согласный с Потемкиным, и это несогласие образовывало в их отношениях первую трещинку, едва заметную, которая и будет потом расширяться, пока меж ними, двумя гордецами, не образуется зияние пропасти – полного непонимания!

По случаю победы при Кинбурне столица служила благодарственные молебны, всюду поминалось имя Суворова… Безбородко в один из таких дней поманил к себе Сегюра:

– Граф! Мы не хотели бы враждовать с Францией, но все-таки вы сообщите в Версаль, что, когда Кинбурнскую косу разгружали от трупов, средь множества разных мертвецов обнаружили и офицеров вашего славного королевства. Впредь мы таких «героев», если живьем попадутся, будем в Сибирь высылать…

Оповещенный об этом Версаль потребовал от графа Шуазеля-Гуфье отозвать французов из турецкой армии. Кинбурнская виктория и бесславное возвращение флота Эски-Гасана погрузили столицу Блистательной Порты в тяжкое уныние. Шуазель-Гуфье добился у визиря свидания с Булгаковым в Эди-Куле:

– Султанша Эсмэ обеспокоена вашим здоровьем, она меня спрашивает: как вы отнесетесь к побегу из замка?

– Отсюда никто еще не убегал.

– В таком случае приоритет будет за вами…

В беседе с визирем посол рассуждал логично: Турции не победить России, войну лучше кончать сразу, нежели продлевать ее в бесполезных кровопролитиях. Первым шагом к перемирию может послужить освобождение русского посла. Хотя бы под видом его побега! Выслушав Шуазеля-Гуфье, визирь Юсуф-Коджа молча кивнул. Для этого кивка у него были основательные причины. Абдул-Гамид, 27-й султан Турции, до такой степени истощил себя в гареме, что едва передвигал ноги, начиная уже заговариваться. Престол падишаха, если Абдулы не станет, перейдет к 28-му султану – Селиму, а Селим обожает свою сестру Эсмэ, – так не лучше ли кивнуть головой, тем более что подобные кивки в протоколах дипломатических бесед никак не отмечаются.