Дюна - Герберт Фрэнк Патрик - Страница 131

— Гурни, отчего ты настаиваешь, чтобы Атрейдесы убивали тех, кого любят?

Она мягко вытянула из пальцев Халлека края бурнуса и застегнула их.

Гурни, совершенно сломленный, выдавил:

— Но… я… я же…

— Ну да. Ты думал, что делаешь это ради Лето, — сказала Джессика — и за это я могу лишь восхвалить тебя…

— Госпожа моя!.. — простонал Гурни и, уронив голову, зажмурил глаза, пытаясь сдержать вскипающие слезы.

— Давай будем считать все случившееся небольшим непониманием между старыми друзьями, — сказала Джессика, и Пауль услышал в ее голосе успокаивающие, утешающие нотки. — Ну всё-всё, теперь всё уже позади, и мы можем только радоваться, что больше такое непонимание между нами не повторится,

Гурни открыл блестящие, мокрые глаза и преданно посмотрел на нее.

— Гурни Халлек, которого я запомнила, был искуснейшим мастером клинка и струн, — продолжала Джессика. — Он был лучшим исполнителем на балисете, которого я знала и которым восхищалась. Может быть, этот Гурни Халлек помнит, как любила я слушать, когда он пел для меня?.. Ты сохранил свой балисет, Гурни?

— У-у меня теперь новый, — пробормотал Гурни. — Он с Чусука — чудесный инструмент, звучит, как подлинный Варота, правда, подписи на нем нет. Я склонен полагать, что это работа одного из учеников Вароты, который… — Он умолк. — Но что это я, миледи! Что я могу сказать?! Вот мы болтаем о…

— Вовсе не болтаем, Гурни, — возразил Пауль, подошел к матери и встал, глядя в лицо Гурни. — Это не болтовня, а то, что приносит радость друзьям. И я прошу тебя — сыграй нам. Планы битвы могут и подождать немного, Все равно до завтра мы не выступим.

— Я… я сейчас принесу балисет, — заторопился Гурни. — Он там, в коридоре. — Он выскочил в коридор, только занавески взметнулись.

Пауль коснулся руки матери, ощутил, как она дрожит.

— Уже всё, мама, — сказал он.

Она, не поворачивая головы, искоса взглянула на него: — Всё?..

— Ну да. Гурни…

— Гурни?.. Ах… да. — Она опустила глаза.

С шорохом разошлись занавеси — вернулся Гурни с балисетом. Не глядя в глаза Паулю и Джессике, он принялся настраивать инструмент. Драпировки глушили эхо, и балисет звучал негромко и задушевно, даже интимна

Пауль усадил мать на подушки, она откинулась на толстые драпировки. Его внезапно поразило, что она выглядит сильно состарившейся — Пустыня превратила ее кожу в пергамент, проложила морщины в уголках залитых синевой глаз.

Как она устала, подумал он. Мы должны как-то облегчить ее ношу.

Гурни взял аккорд…

Пауль глянул на него:

— Извини, Гурни, мне надо кое-что срочно сделать. Подожди здесь…

Гурни кивнул. Он был уже где-то далеко, может быть, под ласковым небом Каладана, а на горизонте кучерявились тучки, обещая дождь…

Пауль заставил себя повернуться, вышел в боковой проход, отбросив тяжелые занавеси. За его спиной Гурни начал мелодию, и Пауль помедлил немного, слушая приглушенную песню.

Из-за угла появился курьер-федайкин. Его капюшон был отброшен за плечи, а завязки дистикомба свободно болтались на шее — значит, он только что из Пустыни..

Пауль жестом остановил его, отошел от входа в комнату и подошел к вестнику.

Тот поклонился, сложив перед собой руки — так обычно приветствовали Преподобную Мать или сайядину, исполняющую обряды.

— Муад'Диб, вожди уже начали прибывать на Сбор, — проговорил он.

— Так скоро?

— Это те, за которыми Стилгар послал раньше — когда думали, что…

— Ясно. — Пауль оглянулся туда, откуда раздавались звуки балисета. Старая песня, которую так любила мать, странное сочетание радостной мелодии и печальных слов. — Стилгар скоро подойдет сюда вместе со всеми остальным. Покажешь им, где их ожидает мать.

— Хорошо, Муад'Диб, я буду ждать здесь.

— Да… да, пожалуйста.

Пауль оставил федайкина у входа, а сам зашагал к месту, какое было в каждой подобной пещере, у подземного водохранилища. Там, в прочной камере, содержали небольшого — не длиннее девяти метров — Шаи-Хулуда. Окружавшие червя каналы с водой не давали ему ни расти, ни бежать. Податель, как только отделялся от «маленьких», всеми силами избегал воды — для него это был яд. А утопление Подателя — величайший секрет фрименов, так как при этом выделялось вещество, объединявшее их, — Вода Жизни, яд, преобразовать который могла только Преподобная Мать:

Решение пришло к Паулю, когда он столкнулся со смертельной опасностью, грозившей матери. Ни одна из временных линий, виденных им, не содержала угрозы от Гурни Халлека. Будущее — туманное, темное будущее, в котором Вселенная неслась в кипящий водоворот, — окружало его, словно пелена призрачного мира.

Я должен видеть, Повторял он.

К этому времени его организм уже выработал некоторый иммунитет к Пряности, и пророческие видения все реже посещали его… и были они все более смутными. Решение казалось очевидным.

Я сам утоплю червя. И тогда мы увидим, действительно ли я — Квисатц Хадерах, способный пережить испытание, которому подвергаются Преподобные Матери.

~ ~ ~

Выходя из котловины Хаббанья в предрассветной мгле, Чани слышала, как посвистывают крылья орнитоптера, который, доставив ее сюда, улетел теперь в укрытие в Пустыне. Охранники, держась на почтительном расстоянии от нее, рассыпались веером, проверяя, нет ли какой опасности в скалах, и заодно предоставляя женщине Муад'Диба и матери его первенца возможность пройтись одной: как она и попросила их.

Зачем он вызвал меня? — думала она. Ведь раньше он говорил, что я должна оставаться на Юге с маленьким Лето и Алией.

Она подобрала бурнус и, легко перепрыгнув каменный порожек, начала подъем по крутой тропке — только тот, кто был привычен к жизни в Пустыне, мог бы отыскать эту тропу в темноте. Из-под ног покатились мелкие камешки, но Чани шла, словно танцуя, с привычной легкостью.

Быстрый подъем одновременно освежал и слегка пьянил, кружил голову, помогая очиститься от страхов, вызванных молчаливой отстраненностью эскорта и тем, что за ней послали один из бесценных топтеров. Но ее сердце радостно билось от близости встречи с Паулем Муад'Дибом, с ее Усулом. По всей Пустыне гремело боевым кличем — «Муад'Диб! Муад'Диб!» — но это не было имя отца ее сына и нежного любовника. Она и называла-то его иначе.

Впереди над скалами воздвигалась долговязая фигура — махала рукой, призывая поторапливаться. Чани заспешила. Действительно, утренние птицы уже перекликались и поднимались в небо, приветствуя приближающуюся зарю. Над восточным горизонтом занялась бледная полоска рассвета.