Дюна - Герберт Фрэнк Патрик - Страница 130

— Вот и он, ма… — Увидев, что происходит, Пауль замолк.

— Стойте на месте, милорд! — велел Гурни.

— Какого… — Пауль не смог даже договорить, только головой потряс.

Джессика попыталась сказать что-то, но рука лишь сильнее сжала ее горло.

— А ты, ведьма, будешь говорить, когда я тебе позволю! — рявкнул Гурни. — Причем ты только одно скажешь — чтобы твой сын слышал. И поверь, я вгоню этот нож в твое сердце, если замечу малейшее сопротивление… Итак, пусть твой голос остается ровным и монотонным. Не напрягай мышцы. Веди себя очень осторожно, если хочешь выиграть еще несколько мгновений жизни… а можешь мне поверить, у тебя остались именно секунды…

Пауль шагнул вперед:

— Гурни, старик, да что это тебе…

— Стойте на месте! — оборвал его Халлек. — Еще шаг — и она мертва!

Рука Пауля скользнула к рукояти ножа. Тихим голосом, в котором звучала смерть, он проговорил:

— Лучше тебе объясниться, Гурни.

— Я поклялся убить того, кто предал твоего отца! — Гурни яростно выплевывал слова. — Как вы… как ты думаешь — мог я забыть о человеке, который спас меня из харконненских подземелий, — дал мне свободу, жизнь и честь?! Который дал мне свою дружбу — самое дорогое из всего?! И вот предательница. — под моим ножом, и никто не помешает мне…

— Гурни, сильнее ошибиться ты не мог, — покачал головой Пауль.

А Джессика подумала: Так вот в чем дело! Какая чудовищная ирония судьбы!

— Ошибаюсь?! — взвыл Гурни. — Ну так пусть она сама скажет! И не забывает при этом, что я давал взятки, шпионил, обманывал — и все ради того, чтобы подтвердить это обвинение! Я даже купил — за семуту — капитана баронской охраны, и значительную часть этой истории я знаю от него!

Все-таки его захват чуточку ослаб. Но раньше, чем Джессика сумела что-то сказать, Халлеку ответил Пауль:

— Предатель — Юйэ. Это точно, Гурни. Свидетельства тому исчерпывающи и неоспоримы. То был Юйэ. Не важно, почему ты заподозрил мою мать — а это, повторяю, не более чем пустое подозрение. Но если ты причинишь ей зло… — Пауль вытянул крис из ножен, выставил его перед собой, — … тогда я убью тебя.

— Юйэ был кондиционированным медиком, допущенным к работе в правящем Доме, — яростно возразил Гурни. — Как же он мог предать?!

— Я знаю способ преодолеть кондиционирование, — ответил Пауль.

— А доказательства?!

— Здесь у меня их нет. Они — в сиетче Табр, это далеко к югу отсюда, но если…

— Это трюк! — прорычал Гурни, и его рука с новой силой сжалась на горле Джессики.

— Не трюк и не обман, Гурни, — ответил Пауль, и такая печаль прозвучала в его голосе, что у Джессики сжалось сердце.

— Но я сам видел сообщение, перехваченное у харконненского агента! — воскликнул Гурни. — И там определенно говорилось о…

— И я его видел, — перебил Пауль. — Отец показал его мне и объяснил, почему он был уверен в том, что это не более чем харконненская уловка, цель которой — заставить герцога подозревать любимую женщину.

— А! — выдохнул Гурни. — Но ты не…

— Замолчи, — велел Пауль — и в спокойной монотонности его голоса прозвучала большая сила приказа, чем Джессике когда-либо приходилось слышать.

Он овладел Великим контролем; подумала Джессика. Рука Гурни на ее шее задрожала. Неуверенно шевельнулся нож за ее спиной…

— Да, ты подкупал, шпионил и обманывал; но вот чего ты не делал — так это не слышал, как рыдала ночами моя мать, потеряв своего герцога. Ты не видел, каким огнем горят ее глаза, когда она говорит о смерти для Харконненов.

Так он слушал тогда! — Глаза Джессики застилали слезы.

— Чего ты не сделал, — продолжал Пауль, — так это не вспомнил ни разу уроки, полученные тобой в харконненских темницах и казармах для рабов. И ты ещё с такой гордостью говорил о дружбе с моим отцом! Да разве не понял ты разницу между Атрейдесами и Харконненами — не понял настолько, что до их пор не научился узнавать харконненские уловки по одному их зловонию? Или не усвоил ты, что Атрейдесы платят за верность любовью, а харконненская монета — ненависть? Как же ты не сумел понять, в чем самая суть этого предательства?!

— Н-но… а Юйэ?.. — пробормотал Гурни.

— Доказательство, о котором я упомянул, — это собственноручно написанное Юйэ письмо, где он признается в совершенном предательстве, — ответил Пауль. — Клянусь тебе в том моей любовью к тебе — любовью, которую я буду питать, даже если придется убить тебя и ты ляжешь здесь, на полу, мертвым.

Слушая сына, Джессика чувствовала восхищение — какая собранность, какая проницательность разума!..

— У отца, было настоящее чутье на верных друзей, — продолжал Пауль. — Не всякому давал он свою любовь, но при этом не ошибся ни разу. А слабость его была в недопонимании природы ненависти: он считал, что тот, кто ненавидит Харконненов, не сможет его предать… — Пауль взглянул на мать. — Она знает это. Я передал ей слова отца, его завещание… он велел сказать, что всегда верил ей и ни на миг в ней не усомнился.

Джессика почувствовала, что теряет контроль над собой, и прикусила губу, стараясь справиться с эмоциями. По напряженно-формальному тону сына она поняла, чего стоили ему эти слова. Ей захотелось подбежать к нему, прижать его голову к груди… чего она никогда не делала. Но рука, обвившаяся вокруг ее шеи, перестала дрожать, а острие ножа вновь неподвижно уперлось ей в спину.

— Один из самых ужасных моментов в жизни ребенка, — сказал Пауль, — это миг потрясения — миг, когда он понимает, что между его отцом и матерью существуют отношения, внутрь которых ему доступа нет. Он никогда не сможет разделить с ними эту любовь. Это потеря. Это — первое осознание факта, что мир — это не ты, а то, что окружает тебя, и что ты одинок в нем. Ты сознаешь, что это правда, и не можешь уйти от нее. Я слышал, как отец говорил о матери. Она — не предатель, Гурни, и не может быть им.

Джессика почувствовала, что может говорить, и сказала:

— Отпусти меня, Гурни.

Она не использовала Голос, не играла на слабости Гурни — но рука его упала. Джессика подошла к Паулю и стала рядом, не прикасаясь к нему.

— Пауль, — сказала она, — жизнь знает и иные потрясения. Так, я сейчас вдруг поняла, как жестоко я использовала тебя, пытаясь управлять тобой, согнуть тебя, и все это ради того, чтобы направить тебя по тому пути, который я сама выбрала для тебя… пути, который я должна была выбрать, потому что так уж меня учили… если это хоть как-то меня оправдывает. — Она проглотила комок в горле, заглянула сыну в глаза. — Пауль… я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня. Нет, не так…Обещай мне — ты сам должен выбрать путь своего счастья. Твоя женщина из Пустыни… женись на ней, если хочешь. И не дай никому и ничему помешать тебе. Но главное — сам выбирай свой путь. Я…

Она замолчала, услыхав за спиной невнятное бормотание.

Гурни!

Увидев, что Пауль смотрит через ее плечо, повернулась и Джессика.

Гурни стоял все там же, он только нож убрал в ножны, да еще распахнул на груди бурнус, открыв серую, лоснящуюся ткань дистикомба стандартного выпуска — контрабандисты покупали эту модель во фрименских сиетчах.

— Вонзи свой нож в мое сердце! — еле выговорил он. — Рази, прошу — и покончим с этим! Я покрыл позором свое имя! Я предал своего герцога! О, лучше…

— Да замолчи ты, — сказал Пауль.

Гурни уставился на него.

— А теперь застегнись и кончай валять дурака, — проворчал Пауль. — На сегодня я уже, кажется, сыт глупостями по горло.

— Убей меня, говорю я! — взвыл Гурни в неистовстве.

— Тьфу… — вздохнул Пауль. — Я-то думал, хоть ты меня лучше знаешь. Да что вы меня все — идиотом считаете?! И почему я должен повторять эту комедию с каждым человеком, который мне нужен?!

Гурни перевел взгляд на Джессику и жалким, безнадежным и умоляющим голосом — так не похоже на старину Гурни! — попросил:

— Ну тогда вы, миледи… пожалуйста… вы меня убейте. Джессика подошла к нему, положила руки ему на плечи.