Эхо Великой Песни - Геммел Дэвид - Страница 32

— Я сказал правду, только и всего.

— Правду! Почему люди считают правду чем-то твердым и неизменным, наподобие кристалла? В том, что ты называешь высокомерием, другие видят гордость. Ты хочешь правды, но не можешь иметь ее, потому что на нее, как на красивую женщину, все смотрят по-разному. Одни видят шлюху, другие — ангела.

Что видят в тебе члены Совета, когда ты говоришь о нашем высокомерии? Человека, презирающего собственный народ!

— Не правда! — возмутился Талабан.

— Опять ты за свое. Что ты, собственно, имеешь в виду?

Для кого это не является правдой — для Никлина или для тебя? — Раэль жестом помешал Талабану ответить. — Не имеет значения. Советники видят перед собой человека, который не хочет даже выглядеть, как аватар. Почему ты не красишь волосы? Почему отказываешься походить на одного из нас?

Потому что тебе стыдно? Или из-за твоей вагарской крови, о которой все знают? Выходит, то, что говорят о твоей матери, — правда? Как видишь, мы вернулись к твоему любимому слову.

Так вот, позволь сказать: меня тошнит от чужой правды! Пойми меня правильно, Талабан. Я ценю тебя высоко и поэтому поддерживаю, но ты должен осознать, что мы все живем в кольце врагов, под постоянной угрозой уничтожения. Такое состояние у многих порождает болезненную подозрительность.

— Вы правы, — тихо признал Талабан. — Я действительно презираю то, чем мы стали теперь. Прежде мы правили миром, а нынче превратились в паразитов, сосущих кровь из вагаров. Что мы даем им взамен? Ничего.

— Напротив, очень много, — засмеялся Раэль. — Мы поддерживаем в этой местности стабильность. Мы олицетворяем собой врага и даем им повод объединиться. Без нас здесь не прекращалась бы междоусобица. Всеобщая ненависть к нам обеспечивает им мир.

— Мне думается, вы сами не верите в то, что говорите, — улыбнулся Талабан.

— Это мое дело, во что я верю, а во что нет. На то я и маршал. Знаешь, почему Ро принял твою сторону?

— Нет. Он меня удивил.

— Ничего удивительного тут нет. Он поддержал тебя, потому что умертвить твою команду требовал Никлин, которого Ро терпеть не может. Я знаю, что ты действительно ударил Ро: он сам приходил ко мне и сам просил, чтобы матросов казнили.

Я уговорил его отложить это дело до заседания и подгадал так, чтобы вопрос поднял Никлин. Если бы об этом заговорил Ро, Никлин выступил бы против.

— Спасибо, — кивнул Талабан. — Я снова у вас в долгу.

— Ты умный человек, Талабан, но твое проклятие — или благословение — романтический склад ума. Они видят в нас тиранов и верят, что с нашим падением мир станет лучше и справедливее. Они не понимают, что этот мир создан для тиранов. Так было всегда. Ты изучал историю — можешь ты назвать мне время, когда народами никто не правил? Никто не устанавливал законов? — Раэль налил себе разбавленного вина. — Всякое общество подобно пирамиде. Беднейшие слои составляют основание, а затем все сооружение постепенно сужается до единственного камня на вершине: короля, императора, бога. Иначе и быть не может.

— Я в этом не убежден.

— Еще бы — ведь ты романтик, — хмыкнул Раэль. — Обратимся опять к истории. Три тысячи лет назад, в юные годы империи, когда в ней господствовала жесткая классовая система, произошло несколько революций. Самой интересной для нашего спора была третья, когда народ казнил своего короля и учредил сенат без единоличного правителя.

— Тот век мог бы стать золотым. Законы стали мягче, открывались университеты.

— Все так, но через десять лет появился новый король.

— Не совсем. Периак получил титул Верховного Сенатора.

— Какая разница? Если бы он назвался четвертой овцой с краю, суть бы от этого не изменилась. Титул сам по себе ничего не значит. Периак обладал абсолютной властью, правил как король и предавал своих врагов смерти. Бедные оставались бедными, богатые богатели. Я говорю это к тому, что без вождей люди обходиться не могут. Так же, как волки, лоси, олени и мамонты. Во главе стада всегда стоит вожак. В наше время человеческое стадо возглавляют аватары. Когда-нибудь их сменят другие. Может быть, это несправедливо, зато естественно. — Раэль налил Талабану вина и протянул кубок. — Но в твоем случае меня больше всего беспокоит не политика, а нечто другое. За всю мою жизнь я любил по-настоящему только двух людей: жену Мирани и дочь Криссу. Когда Криссу поразила кристальная болезнь, мне расхотелось жить. Я с радостью пожертвовал бы собой, чтобы спасти ее, будь это возможно. Но когда она умерла, я смирился с этим. Я похоронил ее и стал жить дальше — так полно, насколько мог. Пора тебе сделать то же самое.

— Я и сам понял, что пора, — кивнул Талабан. — Понял на пути домой. Скажи, что я должен делать?

— Для начала подсини волосы, — с усталой улыбкой сказал Раэль. — И отдохни несколько дней, а потом собери свою команду. На полностью заряженном «Змее» никому из них сражаться не приходилось. Выйди в море и проведи с ними учения. В придачу я выдаю тебе тридцать аватарских солдат.

— Мне нужно подзарядить корабельные орудия. На это потребуется больше ста кристаллов.

— Я отправлю их на корабль.

— Вы думаете, пришельцы захотят воевать с нами?

— Это неизбежно, — все так же устало улыбаясь, ответил Раэль. — Они столь же высокомерны, как и мы, и верят в свое превосходство и в божественное право на власть.

Едоки разошлись, таверна опустела, но Софарита не ложилась спать. Напряженная и испуганная, она сидела на подоконнике, глядя на тихую площадь внизу. Когда она пыталась расслабиться, в уме у нее начинали струиться образы незнакомых людей и неизвестных мест, а в ушах звучали разговоры, которые она слышала впервые.

Каждый раз, когда видения захлестывали ее, ей казалось, что она тонет в море чужих жизней. Однажды в детстве она сорвалась с глинистого берега в Луан. Какой-то крестьянин вытащил ее из воды, но некому было спасти ее из реки людских мыслей, страхов и грез.

Софарита не понимала, почему с ней происходит такое. Раньше ее никогда не посещали видения. Быть может, она сходит с ума, и то, что она видит, лишь плод ее воображения? Или у нее горячка? Софарита пощупала лоб — жара не было. Она слезла с подоконника и напилась воды. Усталость одолевала ее, и она жаждала забыться сном.

Но что, если она больше никогда не проснется? Что, если река грез унесет ее?

Она не знала в городе никого, к кому могла бы обратиться за помощью. «Ты должна полагаться только на себя», — подумала Софарита, и эта мысль, как ни странно, ее успокоила.

Это верно: надеяться ей не на кого, зато и на нее никто не надеется. Впервые в жизни она обрела свободу. Она не зависит больше от прихотей отца, в грош не ставившего женщин, или мужа, которого она уважала, но никогда не любила по-настоящему. Исчезли цепи, приковывавшие ее к узкому деревенскому мирку.

А пугающая река грез по крайней мере не давала скучать.

Софарита положила голову на подушку, укуталась одеялом, закрыла глаза…

…И очутилась в подвале таверны. Бадж сидел за столом, уронив голову на руки, и плакал. Напротив него сидел пожилой мужчина с пшеничными, прошитыми сединой волосами и такой же бородой. На койке у стены спала маленькая девочка с золотистыми кудряшками. Сначала Софарита наблюдала за этой сценой бесстрастно, но горе Баджа трахнуло ее. Она хотела утешить его и поняла, что парит где-то вверху, оставаясь невидимой для мужчин.

— Перестань плакать и расскажи, что случилось, — сказал пожилой.

— Он убил их. Это было ужасно. — Бадж поднял искаженное мукой лицо. — А я ничего не сделал, Бору. Стоял в темноте как вкопанный.

— Он и тебя убил бы. Вы совершили вопиющую глупость, напав на Вирука.

— Фориал видел, как он шел в Совет без оружия. Если бы я вступил в бой…

— Но ты не вступил, — отрезал Бору.. — Фориал сказал что-нибудь перед смертью?

— Сказал только, что когда-нибудь Вирука убьют. Он не выдал тех, кто послал его. Но что, если тела будут найдены?