Мечи Дня и Ночи - Геммел Дэвид - Страница 23

Монах, ничего ему не сказав, улегся спать. Но наутро, когда Скилганнон стал седлать коня, заговорил:

— Я размышлял над тем, что ты сказал об Истоке. Думаю, что ты прав: тебя ко мне послал Он. И не только ради моего спасения. Я состою в учениках при Храме Воскресителей. Сейчас я иду туда и готов взять тебя с собой.

Судьба — странная вещь. Так и в Исток недолго уверовать.

Недолго.

Храм скрывали могущественные защитные чары, исчезнувшие лишь тогда, когда монах подвел Скилганнона к самым воротам. Скилганнон смотрел на то, что было раньше простым черным утесом, и видел в нем множество окон, а на вершине горы сверкал золотой щит.

Скилганнон воспрял духом. Наконец-то его мечта осуществится, и Дайна сможет насладиться недоданными ей годами жизни.

Теперь он вспоминал об этом с грустной улыбкой.

Воскресители приняли его хорошо, но ему пришлось дожидаться месяц, прежде чем настоятель Вестава вызвал его к себе. Худощавый, с добрыми глазами священник сказал ему:

— Твоего желания мы исполнить не можем. Если хочешь, мы возьмем кость, которую ты хранишь, и возродим из нее младенца, девочку. Когда она вырастет, то с виду станет точно такой же, и во многом другом тоже будет походить на твою жену. Но Дайной она не будет.

Скилганнон, потрясенный и разочарованный, сказал:

— Я найду другой храм. Есть же кто-то, способный это сделать.

— Таких людей нет. Мы искали в Пустоте, но ее дух уже прошел в Золотую Долину. Там она пребывает в блаженстве, поверь мне.

— Я не смирюсь с этим! — в гневе заявил Скилганнон.

— Подумай о том, что движет тобой, мой мальчик.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Ты умный человек, мужество твое велико. Но свой поход ты предпринял не затем, чтобы воскресить Дайну, а для успокоения собственной совести. Иными словами, ты делал это не ради нее, а ради себя. Я знаю тебя, Скилганнон, и знаю твою историю. На душе у тебя лежит тяжкий груз. Не в моих силах облегчить его. Позволь спросить: любил ли ты Дайну всем своим сердцем?

— Не твое дело, монах.

— Нет, ты ее не любил. Что же ты стал бы делать, если б я вернул ее к жизни? Жить с ней из чувства долга? По-твоему, женщина не способна понять, что твое сердце принадлежит не ей? Ты просил бы меня вернуть ее из обители блаженства и обречь на несчастливую жизнь с несчастливым человеком в несчастливом мире?

Скилганнон подавил гнев.

— Что же мне теперь делать?

— Ты помог одному из наших братьев, и мы благодарны тебе. Если хочешь, мы оживим кость из твоего медальона. Тогда Дайна вновь воплотится в этом мире. Возможно, с годами она познает любовь, и у нее будут дети. Большинство людей именно так и понимают бессмертие. Это их дар будущему. Они живут в своих детях.

Скилганнон посмотрел в окно на унылую пустыню.

— Мне нужно подумать. Могу я на время остаться здесь?

— Конечно, сын мой.

Еще несколько дней Скилганнон провел в храме, бродя по залам и коридорам. Здесь царил безмятежный покой, и монахи сидели над книгами, никуда не спеша. Каждый предмет мебели, каждая картина составляли часть общей гармонии. Суровый, полный насилия внешний мир казался очень далеким. Выходцы из разных народов учились здесь, не зная вражды. Среди этого покоя ум Скилганнона открылся истинам, которые он прежде скрывал от себя самого.

Слова Веставы не давали ему покоя. Он не мог больше отрицать, что это правда. Он вернулся к настоятелю и сказал:

— Я посвятил этой цели всю свою жизнь. Я говорил, что это ради Дайны. Но ты прав, монах. Я делал это ради себя, стремясь залечить свои душевные раны.

— Чего же ты хочешь от нас теперь?

— Оживите кость. Она была беременна, когда умерла. Так она, или хотя бы ее часть, сможет снова увидеть солнце.

— Мудрое решение, сын мой. Ты разочарован, я знаю. Я посмотрю за девочкой, и она вырастет здоровой, если будет на то воля Истока. Она, как всякий другой ребенок, будет подвержена превратностям судьбы, болезней или войны, но я сделаю все, чтобы она была счастлива. Возвращайся к нам через несколько лет. Ты увидишь, как она растет, и на душе у тебя станет легче.

— Все может быть. — В тот же день он уехал из храма, ни разу не оглянувшись.

Харад, сбросив котомку, подошел к ручью и напился. Скилганнон присоединился к нему. Когда они сели рядом на берегу, Харада вдруг передернуло.

— Что с тобой?

— Никак тот сон из головы не идет. Серое небо, сухие деревья, воды нет, жизни нет. Повсюду демоны. Все как наяву. Раньше мне никогда такое не снилось.

— Ты побывал в Пустоте. Это мрачное, опасное место.

— Откуда вы знаете?

— Я много всего знаю, Харад. Знаю, что ты хороший человек, что ты сильный, что ты будешь носить топор Друсса с честью и не посрамишь его памяти. Знаю еще, что ты вспыльчив, но чист сердцем и благороден душой. Знаю, что ты отважен до безрассудства, что можешь быть верным другом и страшным врагом. И еще: ты предпочитаешь красное вино элю.

— Да, правда. Опять спрошу: откуда вы все это знаете? Скажите мне.

— Ты — Возрожденный, Харад.

— Я слышал это слово, но что оно означает?

— Вряд ли я сумею тебе ответить. Монахи-Воскресители владеют великой магией и способны возрождать героев из мертвых костей. Не спрашивай, как они это делают. Я не маг и не желаю им становиться. Знаю одно: тебя создали из кусочка кости.

— Ба! Я родился от своей матери, как и все люди. Я знаю.

— Когда-то... очень давно... моя жена умерла от чумы. Долгие годы я разыскивал Храм Воскресителей, надеясь, что там смогут совершить чудо и вернуть ее к жизни посредством частиц ее кости и прядки волос. Когда же я наконец нашел этот храм, настоятель сказал мне, что я хочу невозможного и всё, на что они способны — это ее возродить. С помощью костей, волшебства и давшей согласие женщины происходит рождение — вернее, возрождение. Но та Дайна, которую я знал, в мир не вернется, так сказал он. Ее душа уже покинула Пустоту. На свет родится не Дайна, а девочка, во всем похожая на женщину, которую я потерял.

— И у нее не будет души? — спросил Харад.

— В душах я смыслю еще меньше, чем в магии. Я позволил им распорядиться костями Дайны. Несколько лет спустя я вернулся туда и увидел маленькую златокудрую девочку, веселую и счастливую. В последний раз, когда я видел ее, ей минуло шестнадцать, и она была влюблена.

— Шестнадцать? Быть того не может. Ты не старше меня.

— Бесконечно старше, дружище. Я умер тысячу лет назад. Я, как и ты, Возрожденный. Разница в том, что мою душу они нашли. Я через Пустоту не прошел и не мог пройти. Зло, совершенное мною при жизни, помешало мне обрести рай. Все, что я говорю тебе, — правда. Ты еще не понял, почему Ландис Кан подарил тебе этот топор?

Харад побледнел.

— Ты хочешь сказать, что я — Друсс-Легенда? Я не верю тебе.

— Нет, Харад, ты — это ты. Целиком и полностью. Прошлой ночью ты оказался в Пустоте потому, что дух Друсса вернулся поговорить со мной. В той жизни мы были друзьями. Близкими друзьями. Я любил старика, как отца.

— И теперь он хочет забрать свое тело обратно, — с резкими нотами в голосе предположил Харад.

— Ничего подобного. Тело не его, а твое. Он хочет, чтобы ты прожил полноценную жизнь. У Друсса никогда не было сыновей, и ты для него как сын. Думаю, что он смотрит на тебя с гордостью.

Харад вздохнул.

— Зачем Ландис вернул нас в мир? С какой целью?

— Спроси его самого, как увидишь. Меня, кстати, зовут Скилганнон. Ты можешь звать меня Олеком.

— Тебя так Друсс называл?

— Он меня звал пареньком, — улыбнулся Скилганнон, — как, впрочем, и всех мужчин. Наверно, ему просто было трудно запоминать имена. — Он отвязал от своей котомки сверток с Мечами Дня и Ночи. Когда он, размотав ткань, коснулся ножен из черного дерева, настроение у него омрачилось. Нажав на драгоценные камни в костяных рукоятях, он обнажил оба клинка — один ярко-золотой, другой серебристый, цвета зимней луны.