Легенда - Геммел Дэвид - Страница 52

— Да, в настоящее время иного пути не представляется. Но мы должны думать и о будущем. Верим ли мы в то, что сможем удержать город? Если да, наш долг биться до последнего. Если же нет, надо заключить почетный мир, как сделали другие города и страны.

— Что вы понимаете под почетным миром? — тихо осведомился Хогун.

— Это означает, что враги становятся друзьями и прежние распри предаются забвению. Это означает, что мы впустим владыку Ульрика в город, заручившись прежде его обещанием не причинять вреда жителям. Все войны в конце концов завершаются этим — свидетельством тому присутствие здесь Сербитара, вагрийского принца. Тридцать лет назад мы с Вагрией вели войну. Тридцать лет спустя мы, возможно, будем подобным же образом совещаться с надирским принцем. Основы будущего закладываются сегодня.

— Я понял вашу точку зрения, — сказал Рек, — и нахожу ее здравой...

— Ты, может, и находишь, а другие нет! — вскричала Вирэ.

— Нахожу ее здравой, — невозмутимо продолжил Рек. — Подобные совещания — не место, чтобы бряцать оружием.

Мы должны, как вы верно сказали, придерживаться здравого смысла. И вот первое, что говорит нам здравый смысл: мы хорошо вооружены, снабжены всем необходимым и обороняем самую неприступную из всех когда-либо построенных крепостей. Истина вторая: Магнусу Хитроплету необходимо время, чтобы набрать и обучить армию, которая сможет противостоять надирам даже в том случае, если Дельнох падет.

Сейчас не время говорить о сдаче, но никто не помешает нам обсудить это на последующих встречах. Есть ли у вас еще вопросы, касающиеся города, — ведь час уже поздний, и мы задерживаем вас чересчур долго, дорогой Бриклин?

— Нет, мой господин, я полагаю, мы обо всем уже поговорили.

— Тогда позвольте поблагодарить вас за помощь и мудрый совет и пожелать вам доброй ночи.

Горожанин встал, поклонился Реку с Вирэ и вышел. Несколько мгновений все прислушивались к его удаляющимся шагам. Вирэ, красная от гнева, хотела было что-то сказать, но Сербитар опередил ее:

— Хорошо сказано, господин мой князь, — однако он не даст нам покоя.

— Это животное политической породы. Мораль, честь и гордость для него ничто, а его место и его нужды — все. Что будет завтра, Сербитар?

— Надиры начнут с обстрела, который продлится не меньше трех часов. Во время обстрела они не смогут наступать, поэтому предлагаю отвести всех людей на Музиф за час до рассвета, оставив на первой стене пятьдесят человек. Когда обстрел прекратится, все вернутся обратно.

— А что, если надиры начнут атаку прямо на рассвете? — спросил Оррин. — Они окажутся на стене прежде, чем наши бойцы успеют вернуться.

— Они не намерены этого делать, — просто ответил альбинос.

Это не убедило Оррина, и видно было, что в присутствии Сербитара ему не по себе. Рек, заметив это, сказал:

— Поверьте мне, друг мой, способности Тридцати превышают понимание обычного человека. Если он так говорит, значит, так оно и есть.

— Время покажет, мой господин, — с сомнением проговорил Оррин.

— Как там Друсс? — спросила Вирэ. — Вечером он показался мне совершенно измученным.

— Женщина по имени Каэсса лечила его, — сказал Хогун, — и говорит, что все будет хорошо. Сейчас он отдыхает в госпитале.

Рек подошел к окну, открыл створки и вдохнул чистый ночной воздух. Отсюда далеко вглубь виднелась долина, усеянная огнями надирских костров. Взгляд Река остановился на госпитале Эльдибара, где все еще не гас свет.

— Каково-то сейчас лекарям, — сказал он.

На Эльдибаре кальвар Син, обвязанный вокруг пояса окровавленным кожаным передником, двигался точно лунатик.

Усталый донельзя, он ходил от койки к койке, раздавая лекарства.

Истекший день стал кошмаром — хуже, чем кошмаром, — для лысого, одноглазого лекаря. За тридцать лет он не раз видел смерть. Видел, как умирают те, кто мог бы жить, и как выздоравливают после таких ран, от которых полагалось бы умереть на месте. И не раз его высочайшее мастерство отгоняло смерть там, где другой не сумел бы даже остановить кровь. Но минувший день был худшим в его жизни. Четыреста славных молодых ребят, еще утром полные сил и здоровья, превратились в груды гниющего мяса. Десятки других лишились рук, ног или пальцев. Тяжелораненых переправили на Музиф, мертвых свезли за шестую стену, чтобы схоронить там.

Усталые подлекари ведрами лили подсоленную воду на окровавленный пол, смывая следы страданий.

Кальвар Син молча вошел к Друссу и остановился над спящим гигантом. Около кровати висел Снага, серебряный убийца.

— Сколько еще, ты, мясник? — спросил Син.

Старик пошевелился, но не проснулся.

Лекарь вышел, волоча ноги, в коридор и поплелся в свою комнату. Он швырнул передник на стул и повалился на кровать, не имея сил даже укрыться одеялом. Но сон не шел.

Картины мучений и ужаса носились перед глазами. Син заплакал. Потом перед его мысленным взором возникло ласковое старческое лицо. Оно росло, утоляя боль и излучая гармонию. Образ становился все больше и наконец укрыл всего Сина, словно теплым одеялом. Син погрузился в глубокий, без сновидений сон.

— Теперь он отдыхает, — сказал Винтар, и Рек отвернулся от окна.

— Это хорошо — ведь завтра ему отдыхать не придется.

Сербитар, не скажешь ли чего нового о предателе?

Альбинос покачал головой.

— Не знаю, как и быть. Мы следим за едой и за колодцами — иным путем он не сможет причинить нам зла. И охраняем тебя, так же как Друсса и Вирэ.

— Мы должны найти его, — сказал Рек. — Нельзя ли проникнуть в мысли всех, кто есть в крепости?

— Отчего же нельзя — месяца через три ты получишь ответ.

— Понятно, — скорбно улыбнулся Рек.

Китан стоял и молча смотрел, как дымятся осадные башни. Лицо его было непроницаемым, глаза точно заволокло пеленой. Ульрик подошел и положил ему руку на плечо.

— Это всего лишь дерево, друг мой.

— Да, мой повелитель. Я как раз думал, что отныне впереди надо ставить завесу из мокрых шкур. Это не должно быть слишком трудно, хотя возросший вес может дурно сказаться на устойчивости.

— Я думал, ты убит горем, — засмеялся Ульрик, — а ты уже строишь новые планы.

— И все-таки чувствую себя дураком. Я должен был догадаться, что они прибегнут к маслу. Я знал, что от одних стрел дерево никогда не загорится, и не подумал о других горючих веществах. Но уж повторить подобное никому не удастся.

— Не сомневаюсь, мой ученый механик, — поклонился Ульрик.

Китан усмехнулся.

— С годами я стал заноситься, повелитель. Побратим Смерти славно потрудился сегодня. Он достойный соперник.

— Это так — но не думаю, что сегодняшний замысел принадлежит ему. В крепости находятся белые храмовники, погубившие учеников Носта-хана.

— Я так и чуял, что тут без чертовщины не обошлось, — пробурчал Китан. — Как ты поступишь с защитниками, когда мы возьмем крепость?

— Я уже сказал как.

— Я помню. Но быть может, ты передумал? Они доблестные воины.

— Да, они достойны уважения. Но дренаи должны знать, что бывает с теми, кто мне сопротивляется.

— Что же ты сделаешь с ними, повелитель?

— Я сожгу их на большом погребальном костре — всех, кроме одного, который должен будет разнести весть об этом.

За час до рассвета Каэсса тихо проникла в комнату Друсса и подошла к постели. Воин крепко спал, лежа на животе, подложив под голову могучие руки. Под взглядом Каэссы он зашевелился и открыл глаза, остановив взор на ее стройных ногах, обутых в длинные оленьи сапоги. Взор передвинулся выше. На Каэссе был плотно облегающий зеленый камзол, широкий кожаный пояс с наборным серебром подчеркивал стройную талию. На боку висел короткий меч с рукоятью из черного дерева. Друсс перевернулся и встретился с ней взглядом — в ее золотисто-карих глазах горел гнев.

— Ну как, закончил свой осмотр?

— Что с тобой, девочка?

Всякое выражение ушло с ее лица — словно кошка отпрянула в темный угол.