Легенда - Геммел Дэвид - Страница 44

И вы тоже принадлежите истории. — Друсс вспотел и почему-то очень устал, он знал, что должен продолжать. Эх, вспомнить бы, какие слова говорил старый воевода из саги Зибена. Нет, не вспоминается. Друсс втянул глубоко в легкие сладкий горный воздух.

— Кто-то из вас, вероятно, опасается, что может дрогнуть и побежать. Нет, вы не побежите! Другие боятся смерти. Да, некоторые из вас умрут. Однако все мы смертны. Из этой жизни никто не выходит живым.

Я сражался на Скельнском перевале, когда все говорили, что нам конец. Говорили, что враг имеет слишком большое преимущество, но я сказал — плевать мне на это!

Я Друсс, и никто еще не сумел меня побить — ни надиры, ни сатулы, ни вентрийцы, ни вагрийцы, ни дренаи.

И я говорю вам, призывая в свидетели всех богов и демонов этого мира, — я и здесь не намерен быть побитым! — во всю мощь проревел Друсс, вскинув над головой Снагу. Топор сверкнул на солнце, и со всех сторон загремело:

— ДРУСС-ЛЕГЕНДА! Д РУСС-ЛЕГЕНДА!

Люди на других стенах не слышали слов Друсса, но слышали крик толпы и подхватывали его. Весь Дрос-Дельнох гудел, и эхо, докатываясь до гор, поднимало в воздух всполошенные стаи птиц. Но Друсс поднял руки, и вопль утих, хотя со второй стены прибежало еще больше народу, чтобы послушать старика. Теперь здесь собралось почти пять тысяч человек.

— Мы — рыцари Дрос-Дельноха, осажденного города. Здесь родится новая легенда, которая затмит Скельнский перевал.

И здесь найдут свою смерть тысячи надиров. Сотни тысяч! ТАК КТО ЖЕ МЫ?

— РЫЦАРИ ДРОС-ДЕЛЬНОХА! — грянуло в ответ.

— Что мы несем?

— СМЕРТЬ НАДИРАМ!

Друсс хотел продолжать, но увидел, что люди поворачивают головы и смотрят вниз, на долину. Вдалеке виднелись столбы пыли — они затмевали небо, точно там собиралась гроза.

Гроза всех гроз. В пыли засверкали копья — надиры вливались в долину со всех сторон и катились вперед темным валом, а за ними следовали новые. Волна за волной показывались они на виду. Огромные осадные башни, влекомые сотнями лошадей; гигантские катапульты; обшитые кожей тараны; тысячи телег и сотни тысяч коней; несметные стада скота и больше людей, чем может постичь разум.

Не одно сердце дрогнуло при этом зрелище. Отчаяние повисло в воздухе, и Друсс тихо выругался. Ему нечего было больше сказать — и он чувствовал, что потерял их. Он повернулся к надирским конникам, несущим сплетенные из конского волоса хоругви своих племен. Уже можно было различить их лица, угрюмые и страшные. Друсс воздел в воздух Снагу и встал, расставив ноги, являя собой воплощенный вызов. Полный гнева, взирал он на надирских захватчиков.

Увидев его, они придержали лошадей и, в свой черед, воззрились на него. Ряды расступились, пропуская глашатая. Он подскакал на своем степном коньке к воротам, осадив под стеной в том самом месте, где стоял Друсс. Конь, фыркая, взвился на дыбы.

— Я привез вам приказ владыки Ульрика, — прокричал гонец. — Откройте ворота, и он пощадит всех, кроме белобородого, оскорбившего его.

— А, это опять ты, брюхан, — сказал Друсс. — Ты передал ему мои слова в точности?

— Передал, Побратим Смерти. В точности передал.

— И он посмеялся, правда?

— Посмеялся. И поклялся лишить тебя головы. А мой владыка Ульрик всегда добивается желаемого.

— Значит, мы с ним одного поля ягоды. И я желаю, чтобы он плясал на цепи, как ученый медведь. Я добьюсь этого, даже если мне придется явиться в ваш стан и самому посадить его на цепь.

— Твои слова шипят словно лед на огне, старик, — шуму много, а толку мало. Мы знаем, сколько вас — тысяч одиннадцать, не больше. И те в основном крестьяне. Мы знаем все, что следует знать. Посмотри на войско надиров! Можно ли противостоять ему? Какой в этом смысл? Сдавайтесь. Отдайтесь на милость моего повелителя.

— Парень, я видел ваше войско, и оно меня не поразило. Я намерен отправить половину моих солдат по домам. Ну кто вы такие? Сборище пузатых, кривоногих северных дикарей. Говорите вы красиво — а вот что вы можете на деле? Покажите мне! И довольно болтать. Отныне за меня будет говорить он. — И Друсс потряс сверкающим на солнце Снагой.

Джилад, толкнув локтем Брегана, затянул:

— Друсс-Легенда!

Бреган и дюжина других подхватили клич. Гонец повернул коня и поскакал прочь, а вслед ему гремело:

— ДРУСС-ЛЕГЕНДА! ДРУСС-ЛЕГЕНДА!

Друсс молча смотрел, как движутся к стене мощные осадные машины: громадные деревянные башни шестьдесят футов высотой и двадцать шириной; сотни баллист; громоздкие катапульты на высоких деревянных колесах. Несметное множество людей тянуло, напрягаясь, за тысячи веревок эти машины, сокрушившие Гульготир.

Старый воин глядел на это войско, высматривая легендарного мастера Китана. Найти его не составило труда. Китан был неподвижным центром кипящей внизу деятельности, оком бури. При малейшем его движении работа приостанавливалась и после полученных указаний возобновлялась с новым пылом.

Китан, в свой черед, посмотрел на высокую стену. Он не мог видеть Побратима Смерти, но почувствовал его присутствие и усмехнулся.

— Меня ты своим топором не остановишь, — прошептал он и рассеянно почесал обрубок на месте правой кисти. Как ни странно, после стольких лет он все еще чувствовал свои пальцы. Боги были добры к нему в тот день, когда гульготирские сборщики налогов нагрянули в его деревню. Ему было тогда двенадцать, и всю его семью перебили. Китан бросился с отцовским кинжалом на защиту матери, и меч отсек ему руку — она пролетела по воздуху и упала рядом с телом брата.

Тот же меч пронзил Китану грудь.

До сего дня Китан не мог объяснить, почему не умер тогда — или почему Ульрик потратил на него столько времени. Конники Ульрика налетели на грабителей и истребили их, взяв двоих в плен. Один из воинов нашел среди трупов чуть живого Китана.

Мальчика увезли в степи, и Ульрик взял его в свой шатер. Обрубок руки залили кипящей смолой, а рану в боку залепили древесным мхом. Почти месяц Китан пролежал в жару, смутно сознавая окружающее. Но одно воспоминание осталось у него с тех страшных дней — воспоминание, которое он унесет с собой в могилу.

Открыв глаза, он увидел над собой лицо, сильное и властное. Лиловые глаза повелевали.

— Ты не умрешь, малыш. Слышишь? — Голос звучал ласково, но Китан, погружаясь вновь в свой горячечный бред, понял твердо: это не обещание, это приказ.

А приказу Ульрика нельзя было не подчиниться.

С того дня Китан посвятил каждый миг своей жизни повелителю надиров. Китан не мог сражаться, поэтому он выучился думать и стал измышлять средства, помогающие его повелителю строить свою империю.

Двадцать лет войн и опустошения — двадцать лет неистовой радости.

...С горсткой своих помощников Китан прошел сквозь гущу суетящихся воинов и вошел в первую из двадцати осадных башен. Они были предметом его особой гордости. Устройство их поражало своей простотой. Берешь открытый с одной стороны деревянный ящик двенадцати футов вышиной. Помещаешь внутрь деревянную лесенку, ведущую на крышу. Потом берешь второй ящик и ставишь его на первый. Скрепляешь их железными штырями. Потом добавляешь третий — вот тебе и башня. Она собирается и разбирается с относительной легкостью, и ее составные части перевозятся на телегах в указанное военачальником место.

Да, замысел прост — но осуществить его на деле крайне сложно. Потолки проваливаются под тяжестью вооруженных воинов, стены рушатся, колеса ломаются — а хуже всего то, что тридцатифутовая вышка очень неустойчива и все время норовит упасть.

Китан помнил, как он бился над этим больше года, как надрывался пуще своих рабов и спал меньше трех часов в сутки. Он укрепил потолки — но это только утяжелило все сооружение и сделало его еще неустойчивее. Впав в отчаяние, Китан обратился к Ульрику, и владыка послал его в Венгрию для обучения в университете Тертуллия. Китан чувствовал себя униженным и опозоренным, однако подчинился. Он и не на такое был готов, лишь бы угодить Ульрику.