Чуйский тракт - Кочетков Виктор Александрович - Страница 9

9

довольно просторном темном помещении. Бабка запалила керосиновую лампу, и все вокруг нее осветилось тусклым бледным ореолом.

«Куда меня занесло? Ничего себе!» – Геннадий вертел головой, пытаясь рассмотреть комнату. В центре стоял деревянный стол, по бокам которого шли узкие лавки и несколько высоких стульев с гнутыми спинками. Колдунья подошла к стоящей в углу печке и, открыв дверцу, зачиркала спичками, пытаясь зажечь дрова.

Наконец пламя загудело, повеяло теплом. От печки пошел жар, и стены начали парить, прогреваясь и потрескивая. Над столом низко висело большое тележное колесо с дюжиной подсвечников. Старуха ловко взобралась на колченогий табурет и свечи зажглись, освещая ярким светом бедное убранство крестьянской избы. Вдоль бревенчатых стен шли широкие полати, накрытые чем-то, похожим на звериные шкуры. Видимо на них спали, укрываясь лоскутным одеялом, лежащим тут же. По углам спускалась густая паутина, на стенах висели согнутые дуги, хомуты, подковы и прочая лошадиная утварь.

Над дверями, повергая в жуткий суеверный трепет, прибит череп с рогами и оскаленными в зловещей улыбке зубами.

Гена смотрел на все это, находясь в подавленном состоянии, совсем не зная, что ему делать дальше. Старуха вышла во двор и долго не появлялась. Он одиноко стоял на струганном полу, наблюдая игру огня в печи.

Вернулась бабка. Покопавшись в старинном комоде, подала Геннадию стопку белья:

– Сходи касатик в баньку, погрейся. А уж после я тебя накормлю! – глаза сверкнули из-под седых бровей.

Гене стало страшно. Дрожь пробирала до костей.

– Ну, иди уже, чего стоишь-то?.. – ведьма ткнула его сухим кулачком в спину, и он послушно зашагал на улицу.

Осеннее ненастье утопило все вокруг. Ледяной ветер пробирался под одежду, с темного непроницаемого неба срывались тяжелые капли. Где-то далеко слышался волчий вой, переходящий в одну душераздирающую ноту. Обгоревшие избы стояли тревожными призраками, чернеющими на фоне грозно клубящихся туч.

Он почуял запах березового дыма и пошел к низкой баньке, стоявшей в дальнем конце двора. В предбаннике горела керосиновая лампа. Затянутое пылью и паутиной оконце запотело от идущего из-под щелей двери тепла.

Гена разделся, проверил, на месте ли деньги? Успокоив себя мыслями о будущем, взял лампу и вошел в парилку. Слева находилась раскаленная печь, огонь яростно бушевал в ней, давая стойкий жар. Внизу ведра с холодной водой, на плите бак с кипятком. Возле стены находился невысокий полок и железная шайка, рядом лежали куски пахучего черного мыла.

Сорвал висевший под потолком веник, добавил кипятка и запарил, предвкушая банную радость. Присел на пол, спасаясь от нестерпимого жара, ощущая, как тело прогревается, расслабляясь и принимая тепло. Он любил париться. Дома сам выстроил баню, и раз в неделю хлестался как одурелый, несколько часов кряду.

Напряжение отпустило, мысли потекли гладко:

«И чего я испугался? Обычная старушка. Живет тут одна, родные давно умерли, а соседи разъехались. Здесь даже электричества нет!..» – он стал мыться, тщательно мылясь и обливаясь водой, готовясь до изнеможения исхлестать себя веником. Услышал, как хлопнула входная дверь. «Сюда идет, карга! Чего ей надо?» – подумал с неудовольствием.

Дверь в парилку распахнулась. На пороге в свете керосиновой лампы и клубах пара стояла молодая высокая женщина с распущенными волосами, одетая в длинную исподницу. Глаза пронизывающе жгли синим пламенем, будто просвечивая насквозь. Смуглое лицо горело матовым переливом. Стройное сильное тело угадывалось под тонкой рубахой. Решительный взгляд и властный изгиб ярко-красных губ подчиняли, парализуя волю и смиряя непокорность. У Гены мгновенно ослабли ноги. Он пугливо присел на подогнувшихся коленях, пустым мешком опустившись на полок.

Девушка, не смущаясь, подошла и твердыми руками легонько толкнула в плечо. Гена безвольно распластался на полке, позабыв про стыд. Видел, как она взяла распаренный веник и сначала медленно, едва касаясь листьями, потом настойчивей и крепче стремительным вихрем пронеслась по всему телу. Закрыв глаза в расслабленном изнеможении, он ощущал, как бесконечно, все сильней и сильней, жестче, до боли, до исступления, еще и еще, и еще раз, до потери сознания, полного беспамятства, гибкие тугие ветви хлещут и хлещут его, прожигая каждую клетку, каждый потаенный уголок.

Когда показалось, что жизнь оставила его навсегда, она остановилась. Поддала жару, плеснув на каменку горячей водой. Похлопала пахнущей лесными соками ладонью по щеке, приказывая перевернуться. И все повторилось. Опять он умирал, воскресал, не владея своим телом и в то же время, чувствуя неизъяснимую усладу от забористых резких ударов.

Он не помнил, как долго длилось это нескончаемое блаженство. Очнулся, когда в парной уже никого не было. Кое-как спустился вниз, облился водой и распаренный, красный, выполз в прохладный предбанник.

Тело горело и радостно ликовало, приняв столь необычную сильную встряску. Посидел немного, приходя в себя. Затем натянул сухое чистое белье, которое ему дала старуха. Словно заново родившись, разомлевший, на непослушных ногах медленно побрел в дом.

Отворив дверь и переступив порог, Геннадий остолбенел. Удивительные события все продолжались, сбивая с толку и не давая возможности осознать происходящее.

Чудилось, будто он попал на тысячу лет в прошлое. Странное убранство дома озарялось лучинами. Фиолетово-сизый дым тонкой струйкой уходил наверх в волоковое окошко. Косматые тени беспокойно метались по бревенчатым стенам, превращаясь в пляшущие бесплотные образы.

За уставленным разной снедью и блюдами столом, сидело шестеро рослых, кряжистых мужиков. Густые бороды почти полностью закрывали тяжелые обветренные лица. Из-под лохматых бровей недобрым светом горели черные непроницаемые глаза. Сивые волосы дополняли исполненный молчаливой суровостью мрачный портрет. Одетые в длинные рубахи, подпоясанные кожаными ремешками, мужики неторопливо продолжали вечернюю трапезу, обстоятельно жуя и вытирая о холщовые штаны могучие в узлах синих вен руки.

На вошедшего лишь вскользь взглянули, сосредоточенно продолжая вечерю. У Гены сердце ухнуло глубоко вниз и затихло там, боясь собственным стуком привлечь внимание.

Во главе стола сидел огромный дядя, весь заросший черно-бурым волосом и имеющий такую густую окладистую бороду, что она тяжелой серебристой волной падала на его широкую грудь. Плечи были невероятных размеров и едва влезали в красную рубашку в мелкий горох. Горящие беспощадные глаза с интересом всматривались в гостя, приводя в леденящий ужас сжавшуюся душу.

Рядом стояли четыре молодые женщины в длинных сарафанах отороченных цветной узорной вышивкой. На ногах высокие сафьяновые сапожки, а волосы красавиц украшали затейливые кокошники с драгоценными камнями, сияющими глубоким чистым светом. Темные косы с вплетенными лентами, разрумяненные лица, алеющие губы, лебединые шеи, – все это сразу бросилось в глаза.

В одной из девушек он узнал ее. Ту, которая только что была с ним в бане и так здорово отхлестала его веником. Гена смотрел, лихорадочно вспоминая, где мог видеть ее раньше.

Она взглянула на него, синие глаза сверкнули молнией, и его будто обожгло: это была