Мой дом. Сборник рассказов. 1 сезон - Сергей Краснобород - Страница 5

5

который никогда не давался в руки. Вспоминал яркие шторы в спальне, через которые солнечные лучи бросали пёстрые тени на мягкий ковёр. Вспоминал уютные стены, украшенные рисунками, картами, фотографиями и заметкам чужих мыслей. Вспоминал сладкий чай, который больше нигде не достать. Вспоминал старый кофейник с протёртой ручкой. Вспоминал свою клетчатую рубашку на чужих худеньких плечиках. Вспоминал тонкие пальцы, вечно мёрзнувшие. Вспоминал большие улыбающиеся глаза тёплого цвета кофе. Вспоминал голос, от которого становилось уютно и спокойно. Вспоминал, насколько сильно каждому человеку нужно свое место…

– Уверен, что не поедешь с нами в Голландию? – Марк выжидающе вскинул брови.

– Путешествие вышло весёлым!

Я, смеясь, попрощался с ребятами, уже у подъезда. Запах давно знакомых стен гулко застучал в груди. Я побежал по ступенькам и громко забарабанил в дверь. Соседская собака отозвалась на звук, и я усмехнулся привычным ощущениям. Два оборота ключа. С тихим скрипом открылась дверь. Яркие июльские лучи из кухонных окон полоснули по векам. Меня обдало родным теплом.

– Привет! Я – дома!

* * *

Иван Жердев

Вовчик

«В тюрьме тоже люди живут». Эта цитата в том или ином виде присутствует у любого классика русской литературы. Казалось бы, зачем писать банальность? Ну, люди – и люди. Что тут такого? Были бы звери – жили бы в зоопарке. Ан, нет, не банальность. Есть тут нюансы именно в русском языке…

Вовчик в тюрьму попал как член организованной преступной группировки. При этом он реально был юродивым. Какой-нибудь бес грамотный, дипломированный доктор, без труда поставил бы ему диагноз – сильное отставание в умственном развитии. Следователь же поначалу считал, что Вовчик «косит на дурку». Но уже после третьего допроса его перестали бить и запугивать и стали задавать вопросы, больше относящиеся к смыслу жизни, чем к уголовному делу, и сильно задумываться над ответами.

Дело в том, что Вовчик физически не мог соврать, а когда чувствовал, что чего-то говорить не надо, что словами своими он может предать и причинить зло своим друзьям-подельникам, ему становилось так плохо, что приходилось отпаивать водой и даже вызывать врача. То есть, побои он мог терпеть и с улыбкой, а вот когда наступала необходимость соврать, то вместо слов у него изо рта шла пена.

К бандитам он прибился случайно, когда работал подсобником в ресторане, который бандитам то ли принадлежал, то ли ими контролировался. Вовчик исполнял в кабаке все обязанности, которые начинались словом – «сходи»: «Сходи, принеси… Сходи, купи… Сходи, помой…» Короче всё, что не хотели делать другие, он шёл и делал. Работал он за еду и жильё. Денег ему не давали, а если бы и дали, то он бы не знал, что на них купить. А если бы и купил, то явно что-нибудь совсем не нужное.

В «хате» Вовчик появился утром, получил «пальму» (верхнюю кровать- шконку) и быстро обжился. Ввиду своей не заискивающей услужливости был приближен к смотрящему, Ване-Америке. Поначалу над Вовчиком даже посмеивались и пробовали поизгаляться, но смотрящий попытки быстро пресек, и этим как бы взял его под защиту. А Вовчик защиту принял и к Америке привязался. Но всё также без лести и заискивания, вроде как само собой. Его готовность помочь всем, и даже насмешникам, сначала удивляла, потом обезоруживала…

Решили в тот день забодяжить бражку-однодневку. Через баландёров Америка произвёл нехитрый обмен и получил от Амбара, бригадира обслуги, маленький кусочек дрожжей за весьма приличную сумму. После вечерней проверки замесили мякиш из хлеба на теплой воде, добавили дрожжей и сахара, всё это герметично запаковали в целлофановые пакеты, и назначенный «грелкой» Вовчик улёгся на свою шконку и прижал продукт к животу. Его заботливо укрыли подушками и одеялом и стали ждать.

В тюрьме много «запретов». А брага-однодневка – это не просто хмельной напиток. Это событие, когда лишённые всех прав и возможностей люди произвели и выпили самый страшный запрет – жидкость мутно-коричневого цвета, градусов пятнадцать-шестнадцать…

Рассказывать Вовчик начал уже под конец застолья, почти под утро, когда все уже насквернословили вдоволь. Как-то тихо так начал, а урки замолчали и слушали. И прослушали историю до конца, все двенадцать человек за столом при тусклом свете закрытого картонкой «солнца».

– А меня утка любила, – начал Вовчик, как бы продолжая тему. – А тесть не любил. Я утку Зяблик называл, а она отзывалась. Я как с работы иду, она бежит навстречу и крыльями машет, вот так.

Вовчик встал и показал, как к нему бежит Зяблик и машет крыльями. И даже покрякал немного. Он называл утку то «он», в смысле Зяблик, то «она», в смысле утка.

– Она так подбежит, я ему дам хлебушка, и он рядом идёт до самого дома. А тесть меня не любил, почему-то дураком обзывал. И даже говорил, что Ванька тоже дураком вырастет. А Ванька – мой сынок, ему тогда годик был с небольшим. Он ходить только начал, а Зяблик с ним играл, когда меня не было, и ходить учил. Они по двору когда идут – смешные такие… А Зяблик всё понимал. Он мне навстречу далеко выбегал, и мы пока идем – разговариваем. Ну, я говорю, а он слушает и крякает. Ну, я ему – что на работе было, а он – «кря, кря»… А когда я уходил утром, он меня провожал тоже далеко и не крякал совсем, просто рядом шёл.

Он немного помолчал, будто вспоминая дом, Ваньку и как Зяблик его встречал и провожал.

– А тесть, когда ругаться начинал, я из дома выходил и шёл за огород. Я его не боялся, тестя – просто не хотел, чтоб он ругался. Я всё понять не мог, почему он ругается. И я иду, а он сзади кричит. Всё кричит, кричит, а за мной не идет. За мной Зяблик идёт. Ну, он взял Зяблика и убил. Голову отрубил, когда я на работе был, и его жена, тёща моя, суп сварила. А суп такой жирный получился, наваристый. Утка большая была толстая. А я мяса не ел. Нет, не ел…

Вот и весь рассказ…

Мы с Вовчиком потом много говорили. Он, оказывается, ходил купаться из Краснодара в Джубгу – это километров сто пятьдесят, где-то так. Он просто ходил, пешком. Идёт, идёт, переночует где-нибудь, поест что-нибудь – и дальше идёт. Придёт, искупается – и обратно. Я спрашиваю:

– А когда идёшь, что делаешь?

– Молчу, – говорит…

Мы как-то до утра просидели – о том, о сём. Он очень просто говорил о вещах важных, но я видел, что он не совсем понимает, о чём говорит. И я под