Нэнэй - Марат Муллакаев - Страница 13

13

и до другой версты

Все кресты, угрюмые кресты...

Сколько их раскидано по свету −

Нету им конца и края, нету!

Вдруг в подвальное оконце ворвалась стайка птиц. Воробьи испуганно пометались над головами людей и устроились на провисшем проводе…

- О! Слушателей прибавилось! – воскликнул полковник. Среди солдат прошел смешок:

- От «чехов» удрали.

- Разрешите продолжить? – пошутил Соболев, обращаясь к птицам.

... Через бури, через времена

Пронеслись башкиры и татары,

Русичей звенели стремена...

Ах, какая древняя и старая,

С давних лет родная сторона!

О вражде забыли мы давно.

Вместе веселимся, пьем вино.

Земляки мои, когда погибну

Иль умру − я попрошу одно:

Вы поставьте камень надмогильный,

Крест ли, полумесяц − все равно.

Кап... Кап... Кап... Где-то звонко разбивалась о камень вода. Над головой скрипела и хлопала доска потолочного перекрытия. Бойцы молчали.

− Что скажете, товарищ полковник? − повернул голову Соболев.

− Удивил ты меня, капитан, − улыбнулся тот, поднимаясь. Увидев, как бойцы соскочили на ноги, он поспешил остановить их жестом. − Сидите, сидите! Молодец, Соболев! Родина начинается с порога нашего дома. Рядом соседи, односельчане... Дальше − район, область, край и Россия. В нашей истории всего было достаточно: и крови, и несправедливости... Но проходит время, и, как сказано в этом замечательном стихотворении: «О вражде забыли мы давно...». Как там, Соболев, дальше?

− «Вместе веселимся, пьем вино».

− Во, во... «Вместе веселимся...» Не злопамятные мы, россияне! − подхватил полковник. − Придет время, и с чеченцами будем семьями дружить...

Касьянов встал, повернувшись к полковнику.

− Если не так, то тогда зачем мы здесь? − то ли спросил, то ли подтвердил он мнение командира бригады.

Полковник удивленно посмотрел на прапорщика, но промолчал.

Когда командир бригады в сопровождении капитана покинул расположение роты, Каримов вложил курай в футляр и с сожалением протянул Хаят-апай.

– Cпасибо вам, я сегодня словно дома побывал, – расчувствовался он.

– Оставь, сынок, себе, – легонько отстранила Хаят-апай инструмент. – Вам он здесь нужнее.

Каримов засиял, будто получил отпуск.

– Вернусь домой, обязательно привезу этот курай в вашу деревню, – благодарно проговорил он, прижимая футляр к груди словно младенца…

Глава десятая

На целых двое суток Хаят-апай пришлось задержаться в подразделении Сергея Соболева. Шли беспрерывные перестрелки, но, как говорил Сосин, подражая старшему прапорщику Кузнецову: «Слава богу, наш участок не пригоден для развития наступления и является перспективным разве что для отхода боевиков на тот свет».

Не привыкшая сидеть без дела женщина не находила себе места. Что решили полковник и Соболев о ее судьбе, она не знала. Единственное, о чем она догадалась, полковник этот был командиром над ротой Соболева и еще над несколькими батальонами, расположенными по соседству, и относился к ней, скажем так, неплохо.

Старушка несколько раз порывалась уйти к чеченцам, чтобы узнать судьбу своего внука, но комроты ее задерживал: «Погоди немного, бабушка, вот установится затишье, я сам проведу вас через минное поле. Да и командир соединения обещал прислать человека, который проводил бы вас к ним… Не торопись…»

А пока Хаят-апай поддерживала огонь в «буржуйке», кипятила чай, варила кашу… Женщина уже на следующий день поняла расклад в отношениях внутри этого мужского коллектива. Своего командира Соболева солдаты уважали и даже любили, а прапорщика Касьянова боялись и недолюбливали. Это ощущение постепенно передавалось и Хаят-апай. Особенно после одного случая.

Ближе к обеду началась беспорядочная стрельба. Оказалось, трое чеченцев попытались прорваться в центр города, где власть еще была в руках повстанцев. Машину подбили, двое боевиков погибли, а третьего поймали и доставили в штаб Соболева. Того не было на месте: находился у соседей, уточнял границы соприкосновения частей. При перестрелке руку Сосина царапнуло осколком.

Притащили чеченца. Увидев его, Хаят-апай обомлела: совсем мальчишка, лет тринадцати, к тому же раненый. Она без раздумий оказала ему помощь – промыла рану, перевязала. Тут в помещение ворвался Касьянов и с криком: «Где этот шакал, отдайте его мне!» подбежал к парнишке и начал пинать его. Ошарашенная женщина после секундного замешательства набросилась на прапорщика.

– Что ты делаешь?! Он же против тебя почти ребенок.

Подбежали двое солдат, схватили Касьянова и оттащили подальше.

Хаят-апай зачерпнула воды и хотела напоить мальчика, но снова появился Касьянов.

– Полечили? – угрожающим тоном спросил он. – На этом хватит! Пошли… Пошли, тебе говорят! – заорал он на мальчишку, передергивая затвор автомата. –Бегом!

– Куда его, товарищ прапорщик? – с тревогой в голосе спросил один из бойцов.

– В расход! Пусть не воняет здесь. Я бы их всех к их Аллаху отправил…

Хаят-апай побледнела, резко соскочила с места и обняла чеченца:

– Тогда стреляй и в меня, я тоже мусульманка, – выкрикнула она. – Чего стоишь? Стреляй!

Касьянов растерянно начал оглядываться по сторонам, словно ища поддержку.

– Такие вот мальчишки нескольких наших ребят в могилу отправили! Отойди, бабка, я все равно его в расход пущу! Он в меня стрелял!

Ей показалось, что Касьянов испуган произошедшим.

– Не... Это не он стрелял, – попытался внести ясность Сосин. – Строчил другой, который на том свете…

– Слушай, сынок, – взяв себя в руки, спокойно заговорила Хаят-апай. – Расскажу тебе одну историю. В 1985 году в нашу деревню вернулся из Афганистана Замир Салимов: офицер, грудь в орденах.

– И что? – Касьянов недоумевал, к чему клонит старушка.

– Замир был сильно искалечен, поэтому и отправили его домой. Так вот, он как напьется, а пил он почти каждый день, рассказывал одну и ту же историю.

– Какую еще историю? – Касьянов недовольно посмотрел на женщину.

– Однажды его отряд вошел в какой-то кишлак, как у них называется, для проверки, что ли…

– Для зачистки, – подсказал кто-то из бойцов.

– Да-да, для этого. Так вот, Замир рассказывал, как-то они подошли к одному дому, и он бросил бомбу или гранату, не поняла, а потом вошел внутрь. И увидел женщину с грудным ребенком, в крови, без признаков жизни, старика, сидящего на полу с окровавленной грудью, и мальчишку лет восьми-девяти. Страшно напуганный, ребенок пытался зажечь кремнем фитиль старого ружья, оставленного еще англичанами.

– И что? – раздраженно повторил вопрос Касьянов, ставя автомат на предохранитель.

– Он дал по нему очередью. Когда Салимов вспоминал об этом, плакал, говорил, что мог просто протянуть руку и забрать у пацана эту рухлядь, и тогда уцелел бы хотя бы один человек из этой семьи.

– Что вы этим хотите сказать? – Касьянов с вызывающим видом повернулся к чеченцу, лежащему на полу. – Чтобы я пожалел этого ублюдка? Чтобы он остался жив?

– Ты слушай дальше! – нетерпеливым жестом остановила его старушка. – Месяцев восемь страдал Замир. Потом взял у соседа ружье, будто бы на охоту сходить, и застрелился… Совесть