Когда цветет полынь - Марат Муллакаев - Страница 64

64

жалел, говорят…

Через день, когда уезжал, я зашел попрощаться к ребятам, у которых начались

осенние каникулы. Нашел их в том же зале читающими как молитву «Моральный

кодекс…». Рядом конечно же стоял директор с неизменным прутиком, бичующим

свои яловые сапоги. Он угрожающе сделал шаг в мою сторону, и из его уст готовы

были сорваться оскорбления, но, увидев, как я со сжатыми кулаками шагнул к нему

навстречу, вовремя спохватился…

Я ушел, махнув ребятам на прощание рукой, с трудом выбивая из себя улыбку. На

улице было холодно, моросил осенний дождь. Группа из пяти озябших девочек

белила гашеной известью фасад здания. В детском доме полным ходом шли

приготовления к достойной встрече сорок пятой годовщины Великой Октябрьской

Социалистической революции…

…СПУСТЯ ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ

…И вот я стою на холме, где когда-то возвышался красивый особняк бывшего купца

и где располагался наш, тоже бывший, детский дом. От здания ничего не осталось,

одни ямы и бугорки. Видимо, местное население даже фундаментные кирпичи

выкопало для своих нужд.

С тоской смотрю в сторону реки, куда мы – Зухра, Данис и я – бежали от

унижений, безвыходности, злобных людей. Хотели найти дом, где дети живут как

дети – счастливо, в любви.

– Дед, давай поставим палатку на другое место, – прерывает мои мысли шестилетняя

внучка, собирающая палатку со своей матерью. – Тут запах…

– Бесполезно, – не соглашаюсь я. – Поверь, здесь везде пахнет полынью. Сейчас, в

июне, когда она цветет, ее запах особенно сильный, от него не спрячешься. Но, как

только разведем костер, аромат травы исчезнет, обещаю…

С той самой минуты, когда наш «ЗИС-5» выехал за ворота детского дома, у

меня было ощущение, что когда-нибудь я сюда вернусь.

Прошло более пятидесяти лет. Я вернулся.

Говорят, с годами вспоминается только хорошее. Наверное, это так. Все мои детские

душевные раны уже давно затянулись, тем более во мне нет злости, ненависти. Со

временем кажется, что пережитое мною в детском доме – всего лишь кошмарный сон.

Будто это было вовсе не со мной, а с кем-то другим. Но бывают дни, минуты, когда ни с

того ни с сего меня вдруг, словно одеялом, накрывает волна невыносимой тоски и

возникают перед глазами образы моих друзей детства. В те минуты, когда встречаю

72

Повесть

любящую пару, всегда она кажется мне чем-то похожей на Зухру и Даниса. А если

натыкаюсь на нехорошего, злобного человека, сравниваю его с бывшим директором.

Видимо, не все плохое, совершенное против тебя, забывается. Оно транспортируется

наряду с хорошим в особо охраняемую ячейку твоей матрицы – память, позволяющую

тебе в дальнейшем распознавать белое от черного, доброе от худого, друга от

предателя. И иметь не только человеческое лицо, но и считать себя Человеком.

Через три года, как я уехал, наш детский дом расформировали. Когда в другом

сиротском учреждении я заканчивал восьмой класс, к нам привезли четверых

знакомых ребят. Они, испуганно озираясь, рассказывали, что после бурного

празднования воспитками в пионерской комнате Дня учителя баянист увел

воспитанницу за территорию и изнасиловал. До этого случая, летом, еще одна

отчаявшаяся девочка бросилась в реку, но мальчишки, нырнув, успели ее вытащить

с трехметровой глубины. Кто-то из учителей школы, где мы учились, еще раз

написал жалобу, но уже в Москву, о бесчинствах, творимых в детском заведении.

На этот раз наверху отреагировали. Начали приезжать какие-то люди в шляпах, в

каракулевых шапках. Когда они проверяли, детей кормили до отвала. Уезжали – снова

давали квашеную капусту. Потом сообщили о расформировании детского дома. Дети

кричали: «Ура!», а воспитки плакали и ругали директора. Чуть его не побили.

Прибывшие пацаны боязливо спрашивали меня: «Как тут, бьют?». Услышав, что это

исключено, удивлялись и радовались. Все же здесь нравы сильно отличались от моего

первого, расформированного детского дома. Конечно, сам способ организации

воспитания был един для всей страны. Порядки в детском доме немногим отличались от

режимов исправительных лагерей. Только конвоиров не было, их вполне успешно

заменяли воспитатели.

Слушая ребят, я радовался за них, что они попали в этот, не совсем плохой детский

дом, но почему-то не испытывал радости, что расформировали прежний. Наоборот,

мне стало грустно и уныло, что нет этого дома, где я провел самые трудные и самые

длинные в моей жизни пять с лишним лет. Не знаю почему, но мне до сих пор жалко,

что исчез старинный купеческий трехэтажный дом с тремя балконами,

возвышающийся величаво на берегу старицы реки, не