Третье открытие силы - Сидерский Андрей Владимирович - Страница 5

В субботу вечером я должен в бассейне со сборной института работать... Хотя, я мог бы позвонить кому-нибудь из ребят, выдать задание и сказать, чтобы тренировались самостоятельно. Я, правда, прикидку перед Кубком хотел сделать, но это можно и в воскресенье...

В понедельник, - поправил он. - В воскресенье ты, вероятнее всего, тоже будешь занят.

- О'кей, - согласился я, - а о каком таком важном деле идет речь?

- Завтра утром мы с тобой - вдвоем - отправляемся на рыбную ловлю, - торжественно объявил Альберт Филимонович.

- Куда?!

- На рыбную ловлю, - повторил он еще раз, и я понял, что не ослышался.

- И только ради этого вы отменили тренировки и требуете, чтобы я не вышел на работу?!

- Это - вопрос жизни и смерти, Миша. Вернее, смерти и истинного бессмертия. Мы с тобой непременно должны попасть на рыбную ловлю.

- Зачем?

- Ну, рыбу, вероятно, ловить... А что тебя смущает?

Я знал, что Альберт Филимонович - большой шутник, поэтому пропустил мимо ушей его пассаж о жизни, смерти и бессмертии. Он - мастер делать подобные ничего не значащие заявления-ловушки, так что это меня не смущало. Меня вообще ничто не смущало. Кроме одного - за двенадцать лет он ни разу даже не заикнулся ни о какой рыбной ловле. Мы все были уверены, что таких растлевающих дух воина вещей, как рыбалка, пиво и преферанс, в его жизни не существует. И потому мне стало изрядно не по себе.

- Я заскочу за тобой рано утром, - сказал он, когда я выходил из трамвая.

- Мне следует как-то приготовиться? - спросил я почти обреченно.

- Ну, разве что морально, - ответил он. – Остальное предоставь мне. Да, и не забудь позвонить своим подводникам. Пускай немного расслабятся. Могу себе представить, как они пашут, когда на бортике бассейна над ними возвышается такая серьезная и преисполненная сознания тренерского долга фигура, как ты...

Засыпая, я все еще пребывал в некоторой растерянности. Однако усталость дала себя знать, и я довольно быстро погрузился в глубокий сон. Там что-то происходило, но запомнить мне ничего не удавалось, потом я откуда-то куда-то летел, потом упал и от удара проснулся. Мама трясла меня за плечо:

- Миша, вставай, уже утро. Там Альберт Филимонович пришел... С удочками...

- С какими удочками? - спросил я и тут же все вспомнил.

Ну да, рыбная ловля с Мастером... Состояние... Вот черт, спать охота... Бред какой-то. Впрочем, ему виднее.

Я встал и, сонно потягиваясь, в одних трусах вышел в коридор. Там стоял Альберт Филимонович в военном ватнике поверх пятнистого комбинезона и в офицерских яловых сапогах. В руках он держал брезентовый чехол, из которого торчали удочки, на голове у него была полковничья папаха без кокарды, за спиной - странного вида рюкзак.

- А что это за рюкзак у вас такой? - неожиданно для самого себя спросил я.

- Это не рюкзак, это - военный гермомешок.

- Военный?

- Доброе утро, Миша.

- Ага. А папаха - чего?..

- Так ведь я же офицер! В душе... И потомственный к тому же дворянин... И вообще - удобно. Тепло...

- А-а... Понятно...

Я направился в ванную, чтобы окончательно проснуться.

Когда я вышел оттуда, в коридоре горел свет. Мне он показался каким-то слишком ярким и чересчур желтым. Прямо под лампой стоял Альберт Филимонович с удочками. На лампе почему-то не было абажура.

- Ой, Альберт Филимонович! - сказал я. - Доброе утро! А кто снял абажур?

- Собирайся скорее, - сказал он, - если мы опоздаем, вся рыба проснется и уплывет...

Я немного удивился, но оделся, и мы отправились в путь.

На улице было промозгло и пусто. Сквозь фиолетовую мглу по рельсам мягко и как-то подозрительно бесшумно скользил трамвай.

Двери открылись, и мы поднялись по ступенькам. В трамвае было светло, хотя лампочки горели явно не в полную силу. Людей внутри не оказалось, я подумал, что еще, видимо, очень рано.

- Который час? - поинтересовался я.

- Рыба просыпается в семь, - сказал Альберт Филимонович.

- Какая рыба? - спросил я.

- Неважно, - ответил он, - главное то, что у нас еще есть шанс.

Мы вышли на конечной остановке. Вокруг был лес. Прямо от трамвая начиналась тропинка. Она струилась между деревьями и терялась в сине-зеленой мгле. Альберт Филимонович шел впереди, я - за ним. Вылинявшая спина его военного ватника была хорошим ориентиром, потому что слегка поблескивала в темноте. Это было похоже на мягкое сверкание свежевыпавшего снега под пыльным фонарем цвета хаки.

Через пару километров лес вдруг неожиданно закончился, и мы оказались на открытом пространстве. Альберт Филимонович остановился и, обведя удочками расстилавшийся перед нами простор, сообщил:

- Это, Миша, - заливные луга. Оболонью зовутся.

- Постойте, постойте, Оболонь ведь - жилмассив. Там не луга, а дома...

- Только не сейчас... Нынче на Оболони - заливные луга.

- Так это что, тропинка через лес привела нас в прошлое? - спросил я, и в груди у меня почему-то вдруг похолодело. Нет, я полностью доверяю своему учителю, но такого поворота событий никак не ожидал...

- Она привела нас прямо на Оболонь, - коротко ответил он и замолчал.

- А метро? - попытался я хотя бы приблизительно определиться во времени и пространстве, но он не отвечал, быстро, по-военному уверенно шагая впереди меня по едва заметной среди сухой травы тропке.

Вокруг были черные пучки голых осенних кустов, там и здесь тускло поблескивали озера и торчали одинокие деревья. Я едва поспевал за учителем и совсем уже выбился из сил, когда он вдруг остановился на берегу продолговатого неширокого озера.

- Здесь будем переходить, - заявил он.

- Как?!

- Ну как - вброд, разумеется...

Необъяснимый, совершенно неадекватный страх сковал все мое тело. Желудок превратился в ледяной камень, и я почувствовал, как к прямой кишке изнутри подступает нечто неостановимое.

- У вас туалетная бумага есть? - спросил я, почти плача.

- Это сейчас пройдет, - сказал он, нужно только решиться и войти в воду.

- Но зачем?! - я был на грани истерики. - Ведь его можно обойти!

- Обойти можно, - согласился он, и я испытал несказанное облегчение. - Но только не нам. Мы должны идти вброд.

- Я воспринял это как приговор. Внутри опять все сжалось. Мне стало ясно, что даже расстегнуть штаны я уже не успеваю.

- В воду!!! - заорал он, страшно выпучив глаза, и я ринулся в озеро.

Отчаяние захлестнуло меня, перед глазами поплыли радужные круги, ледяная вода мгновенно заполнила кроссовки, ноги до колен одеревенели от судорог. Однако, к моей несказанной радости, роковое ощущение в области прямой кишки вдруг пропало.

Теплым потоком растворившись внутри живота, оно ручейком потекло по позвоночнику куда-то в голову, спустилось вниз по груди и затейливым завитком выглянуло наружу сквозь пупок, почему-то так и не завершив свой путь по микрокосмической орбите моего доподлинно физического тела.

Приставив к моей спине чехол с удочками наподобие автоматного ствола, Альберт Филимонович шел сзади. Когда черная вода достигла подбородка, я утратил всякое ощущение реальности. Я чувствовал только сковавший тело холод и помнил о жизненной необходимости переставлять ноги по-очереди.

Наконец, мы оказались на другом берегу. Я с удивлением обнаружил, что все еще жив. Альберт Филимонович сказал:

- Ну, вот мы и пришли... И туалетная бумага тебе, похоже, больше не нужна.

- А вы откуда знаете?

- Я видел, как апана в твоем теле направилась вверх...

- Что направилось вверх?..

- Апана... Этим словом йоги называют один из потоков Силы в тонком теле человеческого существа. Обычное направление его движения - вниз. Он обеспечивает, кроме всего прочего, работу механизмов выделения.

- А-а-а... Никогда к йоге серьезно не относился...

- Ну, это, в общем-то правильно... Правда, лишь постольку, поскольку серьезное отношение к чему бы то ни было в этом мире является роковой ошибкой. Однако, если проводить параллели, то, по сравнению с истинной йогой, все, происходящее у нас в зале, - детские игрушки...