Третье открытие силы - Сидерский Андрей Владимирович - Страница 25

И я понял, что летом должен во что бы то ни стало отыскать Мастера Чу среди белых скал на краю раскаленной южным солнцем пустынной холмистой степи. Я знал, что непременно найду его там. Если только успею туда попасть, ибо однажды возникшее в моей жизни ЭТО неуловимым ударом вдруг полностью изменило характер моего восприятия, поменяв местами явь и сновидение...

Было воскресенье - самый трудный для меня день: три тренировки подряд, две в бассейне в качестве тренера, и одна - в зале у Альберта Филимоновича. Поэтому я не пошел домой сразу, а решил немного послоняться по мартовским улицам. Иногда бывает занятно понаблюдать за тем, как в серо-оранжевом с голубизной в тенях мареве монотонно копошится издерганный неурядицами долгой зимы отравленный радиоактивным катаклизмом огромный полусонный древний город.

Я вышел на улицу, перешел через дорогу и не торопясь побрел мимо церкви сквозь тесное междузаборное пространство закоулка, некруто всползавшего на густо утыканный частным сектором бугор.

Наверху был пустырь с лестницей, оттуда открывался изумительно эффектный вид на автостанцию посреди широченной площади, ветвящиеся рельсы Киева-товарного, серую громаду железнодорожного вокзала и бурые дырявые градирни старой привокзальной ТЭЦ. Все это были как бы узлы композиции, заплеванной множеством мелких деталей, среди которых выделялись маячившие в некотором отдалении грязновато-белесые бетонные столбы жилых домов на Соломенке, ступеньки старого города на холмах за железной дорогой, прямо внизу под пустырем - кварталы похожих на курятники частных трущоб на изъеденном оврагами склоне Байковой горы, и раскинувшаяся вокруг промзона. Она обильно дышала на сотоподобные уступчатые дворы испарениями и испражнениями технологических процессов даже во второй половине выходного дня. Еще в этой воскресной композиции присутствовали приглушенный транспортный гул на проспекте внизу справа, стук колес и гудки локомотивов под мостом, по которому, озабоченно подвывая, торопились проскочить светофор облупленные троллейбусы, и НЕЧТО - громадное, прозрачное, неуловимое и пронзительно НАСТОЯЩЕЕ. Из немыслимых далей Бесконечности ОНО подступало со всех сторон, повсюду проникало и заполняло собою самую глубинно-сущностную нутрь всего, и все было словно вплавлено в НЕГО, пронизано ИМ и с НИМ перемешано. Это НЕЧТО пульсировало в пространстве - величественно, медленно, мягко и вместе с тем как-то угрожающе, и оттого вписанная в это пространство картина мира делалась целостной и беспощадно точной. НЕЧТО содержало в себе и являло собою смысл, сущность и истинное значение всей огромной кутерьмы с ее трубами, дымами и градирнями, кислыми серыми клочьями ноздреватого снега, набухающими почками, холодными рельсами, черными поездами, обвисшей колючей проволокой над бетонным заводским забором, визгом бледных раскормленных дешевой вермишелью и радиоактивной картошкой дебильноватых детей возле мусоросборника и буро-зеленого рифленого гаража во дворе рабочего общежития... Опасного вида юноши матерно сидели вареными задницами на газетах, постеленных поверх толстой ржавой трубы, и вяло млели от плано-пьяноватого безделья... И было еще колоссальное сонное множество кого-то и чего-то, и было сквозьоблачное Солнце, и оно пронзало белыми косыми лучами призрачное НЕЧТО и равнодушно ласкало невыразительным мартовским теплом всех нас - загнавших себя в какой-то немыслимый угол, где нет ничего, кроме накопившихся за тысячи лет гигантских куч нашего собственного дерьма и бездарной суеты, которую мы по странному недоразумению привыкли называть жизнью...

И вдруг я остро ощутил, насколько основательно все мы были, есть и будем здесь...

Мы можем сколько угодно обставлять себя и пичкать своих детей разноцветной вылизанной пластмассой, можем, наоборот, скрываться в горах, лесах и прочих дебрях, можем прятаться за благовидными предлогами решения архисложных философских, научных или эстетических задач, можем делать безумные деньги тысячами разных способов или не делать их вовсе и, виня в своих страданиях всех и вся, прозябать в нищете, но все это копошение, топтание, бухтение, бубнение и черт еще знает что соотносится с истинным ДВИЖЕНИЕМ примерно так же, как шевеление волос на голове ветром соотносится с процессом их роста. Это подобно волнам на поверхности океана - невозмутимо могучего и непостижимо загадочного в своей противоречивости безысходной войны и абсолютной гармонии законов и правил, не допускающих никаких исключений. В то же время волосы, лишенные доступа свежего воздуха, неминуемо начинают выпадать, а волны на поверхности океана есть не что иное, как индикация в режиме текущего времени множества явлений и процессов, которыми формируются глобальные течения, и, таким образом, оказываются фундаментальные воздействия на законы и правила, по которым живет и пульсирует океан. И кто сумеет разобраться, где здесь курица, а где - яйцо?

Неожиданно понимание простого факта молнией пронзило все мое существо: в этих кучах дерьма, в мутном хламе нашей повседневности, в тщетности попыток избежать расплаты за глупость, мерзость и свинство кого-то другого где-то далеко или рядом, сейчас или давно - кого-то, о существовании которого вне или внутри нас мы сплошь и рядом не имеем ни малейшего понятия, в бездарной манере нашего коллективного или, если хотите, стадного прозябания - не проклятие наше, но благословение... Предварительное благословение как потенциальная возможность... Ведь во всем том, что мы обреченно зовем жизнью, и что, независимо от интенсивности наших тщетных попыток расписать его лубочными колерами западного комфорта или позы "назад к природе", остается неизменно неприглядным на цвет, запах и вкус, скрыт наш единственный шанс вырваться из фатального угла. Да и сам угол - не более чем тренировочный антураж, заставляющий нас предпринимать попытки. Однако выход - вовсе не там, где в силу привычки ограничивать себя условно приемлемым склонно искать его подавляющее большинство одних из нас, сгребая дерьмо в огромные кучи и подминая их под себя в безрезультатных потугах приподняться над головами ближних и бросить хотя бы один-единственный взгляд "туда". Безрезультатных - потому что в самый-самый тот заветный миг, когда все уже вроде бы сложилось как нельзя лучше, и можно, привстав на цыпочки, оторвать, наконец-то, взгляд от въевшегося за десятилетия в душу дерьма и поднять голову, куча начинает расползаться и растекаться, потому как вокруг - тысячи и тысячи таких же безжалостно гребущих... И счастливчик медленно съезжает или смачно шлепается обратно в вонючие камуфляжные цвета, чтобы в который раз начать все сначала.

Я почувствовал - очень явственно и однозначно - что выход из этого придуманного нами для себя угла есть, причем находится он всегда здесь и сейчас, но раскрывается внутрь каждого из нас и ведет в некое качественно иное состояние пространства. МЫ ВСЕГДА И ВЕЗДЕ НОСИМ С СОБОЮ СВОЙ ШАНС И МОЖЕМ РЕАЛИЗОВАТЬ ЕГО В ЛЮБОЕ МГНОВЕНИЕ. Для этого нам достаточно лишь осознать свою самую непосредственную причастность к тому огромному призрачному НЕЧТО, которое, собственно, и составляет основу всех форм, и кроме которого, в общем-то, ничего и нет, и материя которого столь бесконечно разнообразна и тонка в пределе, что никакими органами чувств, кроме неизмеримой глубины чего-то главного в нашем существе, что само по себе тождественно этому НЕЧТО, мы не в состоянии воспринять и ощутить то, что не может быть ни названо, ни описано, ни определено, но что является единственным доподлинно реальным фактом Бытия, единственной изначально и окончательно непреложной Истиной. И путь к Ней существует, он всегда с нами, всегда в нас, здесь и сейчас, в этом мире, который каждым поворотом коллизий своего существования предлагает нам вполне однозначные подсказки...

Часть вторая

ТЕХНОЛОГИЯ МАСТЕРА ЧУ

Запах чего-нибудь вкусненького из форточки. Елки за подернутыми кристаллической пленкой мороза окнами. Шаркающие шаги прохожих и стук трамвайных колес. Совсем как тогда, когда я был еще маленьким. И смутные воспоминания о чем-то - таком же далеком, неуловимом и безвозвратно ушедшем, как запах детства.