Крепостные королевны - Могилевская Софья Абрамовна - Страница 2

КРЕПОСТНЫЕ КОРОЛЕВНЫ

Повесть

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ДУНЬКА И ДУНЕЧКА

Глава первая

В господском саду

Дунька стояла на краю канавы и смотрела на господский сад. Сад этот, зеленый, тенистый, был недоступен и заманчив.

Поодаль за деревьями, чуть на взгорье, белел дом. Там жили Дунькины господа. О них Дунька много чего слышала, а видеть не приходилось.

Еще дальше, тоже на взгорье, сияя голубыми маковками, возвышалась церковь. А тут же, за канавой, рядами росли кусты, щедро осыпанные малиной.

Дуньке лишь недавно сровнялось семь лет. Жила она в деревне, которая отсюда еле виднелась в низине у самой реки. Деревня называлась Белехово и принадлежала тем господам, в сад которых глядела Дунька. Господам принадлежала не только деревня, но все, кто жили в этой деревне. Значит и сама Дунька. И отец ее Игнат. И мать Анисья. И оба братца — пятилетний Демка и меньшой, недавно родившийся Андрюха. И Дунькина старая бабка, которая все больше на печи полеживала, и она тоже была господской.

А сейчас маленькая Дунька стояла на самом краю глубокой канавы, отделяющей господский сад от леса, и прикидывала: шибко ли ее отлупит мать, если она все-таки перепрыгнет канаву и всласть наестся господской малины?

«Отстегаю кнутом, если нос сунешь…» — грозился отец. «Не смей туда ходить!..» — сколько раз твердила ей мать про запретный сад.

Но малиновые кусты, все в ягодах, были красны-краснешеньки и гак манили, что утерпеть не было сил. И Дунькины маленькие ноги, босые, все в царапинах, нетерпеливо топтались у края канавы, а Дунькины глаза, уже метнувшись через канаву, жадно шныряли, высматривая на кустах гроздья крупных ягод. Да в лесу разве такие?

И Дунька наконец решилась. Подхватив подол сарафанчика из синей крашенины, она отступила на шаг, чтобы половчее прыгнуть. И — эх, была не была! — чего еще долго раздумывать…

Но она не прыгнула.

На той стороне канавы листья ближнего к ней куста орешника вдруг зашелестели, шевельнулись, и из них вышла девочка.

— Ой!.. — вскрикнула Дунька и от неожиданности чуть не повалилась на траву.

Девочка была беленькая, кудрявая, в платье уж таком розовом, ну будто бы как заря летним утром. Кивнув в ту сторону, где за деревьями виднелся господский дом, она быстрым шепотом спросила у Дуньки:

— Ее-то не видно?

— Кого? — тоже шепотом спросила Дунька.

— Да няньки же! Ниловны! Я от нее убежала.

Дунька с опаской глянула в сторону господского дома.

— Никого там. Ни душеньки.

— Тогда иди сюда. Прыгнешь?

— А чего ж… Прыгну.

Теперь Дуньке раздумывать нечего. Она отходит назад шагов на пять. Повыше вздергивает длинный, чуть ли не до земли, сарафан, да с разбегу через канаву — скок!

И вот она в господском саду!

Малина — рядом. Вроде бы сама в рот просится. Но Дуняше теперь не до малины. Стоит и на девочку глаза таращит: бывает же на свете такая красота! На шейке бусинки сверкают, как росинки на солнце. А на ногах ботинки. Сроду таких Дуня не видывала. Неужто господа в таких каждый день ходят? Как с утра обуются, так и ходят?

И девочка смотрит на Дуньку. В глазах любопытство.

— Тебя как звать?

— Дуней, — ответила Дунька.

Девочка удивилась:

— Дуней? И тебя?

— Вестимо, Дуней. А чего ж…

— И меня тоже Дуней звать.

— Ну-у… — протянула Дуня, тоже удивляясь. — И тебя?

Девочка кивнула и стала дальше спрашивать:

— Ты откуда? Где живешь?

Дунька махнула рукой на реку:

— Белехово знаешь? Белеховские мы.

— Знаю, — сказала девочка. — Белехово наше. Моего папеньки.

Эх, как же она, Дунька, раньше-то не смекнула, что девочка в розовом платье — барышня Евдокия Степановна, баринова дочка!

— И ты тоже наша, — продолжала девочка, наморщив узкий лобик. — Ты тоже моего папеньки.

Дунька и спорить не стала. А как же? Чья же она? С малолетства знала, что барина Степана Федоровича.

А эта красивенькая барышня, так оно и есть, — баринова дочка. Ее, махонькую, как-то видели они в церкви, когда с матерью туда ходили. Еще мать, наклонясь к ней, на ухо прошептала: «Глянь, Дуня, вон баринова дочка. Ишь какая нарядная! С тобою одинаково окрестили. Тоже Евдокией звать. Дунечкой…» Но тогда Дунька на барышню особо смотреть не стала. Не до того ей было. Уж очень красиво в церкви пели.

А сейчас оттого ли, что Евдокия Степановна была ростом с нее и года, видно, у них были одинаковые, а может, по чему другому, но только Дуне ничуть не было боязно, что рядом барышня. Наоборот, стало ей привольно и весело. А сама барышня, почудилось, будто бы ей подружка.

И, любуясь барышней, камушками, блестевшими на ее шее, Дуня приветливо сказала:

— Давай малины поедим.

— Давай, — согласилась барышня.

Дунька вмиг отыскала глазами самый ягодный куст, снизу доверху облепленный малиной, и крикнула:

— Чур, этот мой! Чур, я с него ягоды буду брать.

И, подскочив к облюбованному ею кусту, давай с него щипать малину — ив рот, и в рот, и в рот… Ну до чего же сладка! Никогда такой не пробовала.

Девочка тоже шагнула к кусту. Положила в рот две-три ягодки, поморщилась. Брезгливо вытерла пальчики о подол платья и отошла прочь.

— Ты почему не ешь? — спросила Дунька. А у самой рот полон ягод, еле язык ворочается и весь подбородок в малине.

— Не хочу. Невкусные.

Дуньку обида взяла за господскую малину.

— Невкусные? Да ты что? Очумела?

— И ты не ешь, — вдруг сердито сказала девочка. — Не надо, я не велю.

Дунька возмутилась:

— Почему это—не надо? Надо. Жалко тебе, что ли? Ишь жадная! Буду есть! Буду, буду…

Девочка нахмурила светлые бровки.

— Вот возьму да папеньке нажалуюсь.

— Пуганую нашла… Думаешь, я не могу? Тоже нажалуюсь. Мой батя здоровый! Здоровее всех на деревне. Мой батя коли Захочет…

— А мой папенька, если я захочу, прикажет твоего кнутом засечь.

Тут уж Дунька не стерпела. Начисто забыв, что перед нею не кто-нибудь, а все-таки господская дочка, она вдруг пострашнее вылупила глаза и завопила истошным голосом:

— Аи, ой!.. Волк бежит… Вон, вон… прямо из лесу.

Барышня вздрогнула и обернулась. А Дуньке того и надобно было.

Торжествуя и приплясывая, она громко запела:

Хорошенькое барышнино лицо перекосилось. От обиды чуть ли не слезы у нее выступили, глаза покраснели. Она крикнула:

— Не смей дразниться! Слышь, я не велю…

Но Дуньку разве остановить? На весь господский сад поет ее звонкий голос:

Однако торжествовать ей пришлось недолго.

Откуда ни возьмись, возле них оказалась девушка в нарядной телогрейке. Одна из дворовых, чаю прислуживает в господском доме. Оттолкнув в сторону Дуньку, она кинулась к барышне. Затараторила:

— Ах, господи! Да что ж такое… Весь дом обыскали, с ног сбились, а она тут. Разве так можно, барышня? Маменька в креслах лежат. Ниловна слезами изошла. Сам барин, папенька ваш… А плакать-то чего изволите? Или зашиблись?

Девочка отняла от лица ладони. Исподлобья, покрасневшими от слёз глазами, посмотрела на Дуньку. Сказала с обидой:

— Она… она меня задразнила. Дурой обозвала… Скажу вот папеньке…

Девушка в телогрейке накинулась на Дуню:

— Соломенная твоя башка! Дурману, что ли, объелась? Ты понятие имеешь? Убирайся, пока цела…

И, угостив Дуньку изрядным подзатыльником, горничная снова взялась утешать барышню.

Что там дальше было, Дуньке узнать не пришлось. Перескочив канаву, она сперва плашмя растянулась на траве. А потом подхватилась и — бежать. Скорей, скорей, лесом да в деревню, да домой! Только бы отец с матерью не проведали, что побывала она в господском саду, что господскую дочку до слез довела…