Я тебе верю - Осипова Нелли - Страница 6

«Я и сама собиралась так решить, только сомневалась», – оправдывалась Ксения, не желая признать себя побежденной. Иногда Иван в шутку щелкал ее по лбу, приговаривая: «Эх, ты, дубинушка, чего тут мудрить – ничего сложного». Она не обижалась, но обязательно отвечала: «Сам дурак»!

Если у Ивана все было четко расписано – когда тренировка по волейболу, когда надо в огороде картошку окучить, когда в кино сходить, то Ксения просто следовала за ним, не утруждала себя никакими графиками и расписаниями. Если он спрашивал ее, хочет ли она пойти в кино, Ксения неизменно отвечала: «Я – как ты». Если он приносил домой новую книжку, она обязательно вслед за ним прочитывала ее и на вопрос, понравилась ли ей книга, отвечала вопросом на вопрос: «А тебе»? Выслушав его мнение, всегда соглашалась с ним.

Однажды – это было в десятом классе – он рассердился и ляпнул:

– Ну что ты, как Володя Ульянов, всегда твердишь «как ты, как ты»!

Она удивилась:

– При чем тут Ульянов?

– А при том, что в детстве он всегда старался подражать старшему брату и чуть что твердил: «Я как Саша». Я считаю, что и в революцию он пошел из-за желания продолжить дело казненного брата.

– Чего ты мне тут городишь, Ваня! – рассердилась Ксения. – Тоже мне революционер! Может, и мне хочется подражать тебе, как старшему брату, разве нельзя?

– Во-первых, мы с тобой от рождения были ровесниками, так что нечего молодиться раньше времени. Вот когда состаришься, тогда можно.

– А где же твое «во-вторых»? – продолжала злиться девушка.

– Пожалуйста: у тебя это не подражание, а просто какое-то обезьянничанье.

Ксения обиделась, расплакалась и ушла к себе.

Вечером Иван поскребся в ее дверь, вошел с повинной физиономией.

– Ну что ты дуешься, Ксюш? Я же ничего обидного тебе не сказал. Просто мне кажется, что каждый человек должен иметь свое железное мнение обо всем на свете, прислушиваться к своим желаниям, а не тащиться в хвосте у чужого мнения.

– А если у меня нет железного мнения? Я всегда сомневаюсь, не уверена в своей правоте. Что же мне делать?

– Почему надо что-то делать? – удивился Иван. – Не права так не права. Ничего в этом ни страшного, ни обидного нет. Пусть так, но это будет твое мнение, твое решение и твоя ошибка или заблуждение, понимаешь?

– Понимаю… – неуверенно ответила Ксюша. – А если мне неохота ошибаться, если я тоже хочу иметь железное мнение?

– Здрасьте! По-твоему, я всегда прав и никогда не ошибаюсь? Вот, к примеру, я собираюсь поступать в медицинский, но не уверен, что из меня получится настоящий, хороший доктор. Я все еще сомневаюсь. И только когда приму решение, тогда и будет железное мнение. Но это же не значит, что и тебе следует учиться на врача.

– Я тоже хочу в медицинский, – как эхо, отозвалась Ксения.

Иван расхохотался:

– Это ты нарочно, да?

– Почему нарочно? Я на самом деле хочу быть врачом и лечить детей.

– Но ты же ненавидишь химию и с трудом с ней справляешься! Как же ты будешь поступать туда? – недоумевал Ваня.

– Ничего, вызубрю. Ты мне поможешь, – не сдавалась Ксюша.

– А если я передумаю и подамся в юридический, ты тоже пойдешь туда? – Иван с любопытством и удивлением наблюдал за реакцией Ксении.

– Нет, ты не передумаешь, – очень спокойно возразила она.

– Это почему же?

– Потому что я хорошо знаю тебя.

– Ты в этом уверена? – с легкой иронией спросил Иван.

– Да, – подтвердила она.

Он промолчал – в интонации Ксении появилась та уверенность, убежденность в своей правоте, в отсутствии которой он ее только что упрекал. Она вдруг без смущения в упор посмотрела ему в глаза, взмахнув длиннющими ресницами. Он вспомнил, как в шестом классе однажды сказал ей: «У тебя такие длинные ресницы, как у лошади» и засмеялся, а она не обиделась и тоже засмеялась.

Сейчас он не осмелился бы сказать ей такое.

Она не сводила с него глаз, и Иван почему-то смутился.

– Потому что я люблю тебя, – неожиданно произнесла Ксения, как бы завершая начатую фразу.

– Вот это новость… – опешил он.

Несколько мгновений оба молчали, потом Ксения решительно поднялась и заявила, что ей надо готовить уроки, что у нее мало времени, что на носу выпускные экзамены и еще много чего, поэтому лучше бы ему идти в свою комнату и тоже заняться делом.

Уже подойдя к двери, Иван оглянулся на девушку и растерянно спросил:

– А мне что прикажешь с этим делать?

– С чем? – словно не понимая, о чем речь, пожала плечами Ксения.

– С тем, что ты сказала.

– Вольному воля – хочешь, спрячь на память, хочешь, забудь, а хочешь, зарой в огороде.

Иван с досадой махнул рукой и вышел, осторожно затворив за собой дверь, словно боялся спугнуть или разбудить кого-то.

До самого окончания выпускных экзаменов к этому разговору они не возвращались, но из их взаимоотношений ушло, исчезло что-то неуловимое, наверно, простота и естественность. Внешне поведение Ксении оставалось прежним. А вот Иван словно насторожился: стал внимательно наблюдать за подругой, – конечно, так, чтобы она этого не заметила, – как будто видел ее впервые и пытается понять, что же она из себя представляет. Впрочем, точно передать состояние Ивана весьма затруднительно, тут правильного определения не подберешь. Порой он сам на себя злился – какого черта! Все было хорошо, просто замечательно, и надо же было ей ляпнуть такое! Тогда он начинал злиться на девушку, а затем вновь корил себя: ну, сказала и сказала, мало ли что человек может сказать, не подумавши, стоит ли из-за пустых случайных слов огород городить? Сейчас важнее всего думать об экзаменах и не дать этой дубинушке-Ксюшке схватить «посредственно» по химии.

А если слова эти вовсе не случайные?..

Юля стояла на платформе со своими чемоданами и с тревогой оглядывалась. Пассажиры выходили из вагонов, их встречали заждавшиеся родственники, знакомые, носильщики с тележками и, подхватив вещи, они сливались в единую людскую массу. Толпа обтекала девушку с обеих сторон и удалялась, устремившись в город.

Невостребованные носильщики наперебой предлагали ей свои услуги, но Юля только мотала головой и не сходила с места. Собственно, ждать ей было некого, так как никто и не должен был ее встречать, просто она растерялась и стояла, пытаясь адаптироваться к непривычной обстановке. Только на одну минутку пришло раскаяние – почему она не попросила Сильвию встретить ее, а только сообщила в телеграмме, что приезжает в Москву такого-то числа, ни номера поезда, ни времени прибытия не указала. Но Юля быстро отогнала эту мысль, полагая, что поступила правильно. Почему так было правильно – она не стала анализировать, просто знала, что так лучше.

Подъехал еще один носильщик с тележкой, спросил:

– Девушка, тебя не встретили, да?

По смягченному «ли» Юля сразу уловила легкий молдавский акцент и ответила по-молдавски:

– А я никого и не жду.

– Оу! Так ты молдаванка или что?

– Или что, – улыбнулась она. – Только наполовину.

– О’кей, и половина тоже хорошо. Главное, что язык знаешь. Давай, я тебя до такси подвезу. Не бойся, денег не возьму.

– Спасибо. Только деньги у меня есть, зачем же бесплатно?

– Давай, давай, не стесняйся, я в другой раз и в другом месте заработаю, а деньги тебе еще пригодятся – Москва деньги любит. Ты ведь в первый раз в Москве или как?

– В первый… – растерянно проговорила девушка. – Вы что, сговорились все, что ли? Откуда это видно?

– Да уж видно, – улыбнулся носильщик, но не стал уточнять. – Вот поживешь здесь чуток, сама разберешься. – Он подкатил чемоданы к стоянке такси, погрузил их в багажник машины, пожелал Юле успеха и помахал рукой. И только в эту минуту девушка вспомнила, что Алексей не советовал садиться к вокзальным таксистам, но было уже поздно – машина тронулась с места, а водитель привычно спросил:

– Куда едем, красавица?

…Такси притормозило у девятиэтажного блочного дома, на первом этаже которого разместилась парикмахерская, а на третьем снимала комнату внучка их унгенской соседки. Она частенько навещала свою бабушку, и Юля с детства знала ее, но отношения их дружбой вряд ли можно было назвать: во-первых, она была лет на пять старше Юли, что в юном возрасте воспринимается как огромная разница, во-вторых, отличалась какой-то особой, броской, зазывной красотой, и это, видимо, придавало ей уверенности не по годам и даже строптивости, отчего Юля слегка робела и тушевалась даже при недолгом общении с ней. Окончив школу, девушка подалась в Москву, на заработки. В письмах домой писала, что хорошо устроилась, присылала с оказией и по почте деньги, однажды даже фотографию прислала – такая вся из себя модная, ухоженная. Звали ее Сильвией, а домашние – Сибикой. Года три она не приезжала в родной город, а вспомнили о ней Юля с матерью, когда случилась эта беда, перевернувшая всю их жизнь…