Я тебе верю - Осипова Нелли - Страница 46

– Зажим! Быстро!

Антонина протянула ему зажим, ворча в маску, что так с ней никто никогда не поступал, что ею всегда довольны… и так далее, и так далее…

Иван Егорович сосредоточенно занимался своим делом, словно бы и не слышал глупых слов медсестры. Когда ему наконец удалось остановить кровотечение, высушить рану и приступить к последнему этапу операции, он сказал Антонине те «заветные» слова, что запомнились ей на всю жизнь:

– Чтобы по праву называться хорошей операционной сестрой, надо еще ртом посрать. А пока гляди в рану почаще, тогда будешь знать, что там происходит.

Так закончилась их первая совместная операция. Потом Иван, сидя в ординаторской, ругал себя за невоздержанность и грубость, сам не понимая, почему он так взорвался. Сколько в его жизни было похожих ситуаций, особенно на фронте, когда приходилось работать с помощниками, впервые попавшими в операционную. Это были и зубные врачи, и недоучившиеся фельдшеры, и простые санитарки, даже солдаты, сами прошедшие через его руки и теперь, по инвалидности, оставленные в полевом госпитале в помощь хирургу. Никогда он не позволял себе ни повысить голос, ни высказать вслух свое неудовольствие их работой. Он знал, что каждый делает максимум возможного, старается, учится, от раза к разу приобретая необходимые навыки и опыт. В редкие минуты затишья Иван старался научить их всему, что знал сам, хотя и прошел только четыре курса мединститута. А сегодня вдруг эта девчонка, эта пигалица, расхваленная Анной Васильевной, мало того что в критической ситуации сует в руку не тот инструмент, еще и бубнит что-то, оправдывается и его же укоряет за грубость!

Все равно, думал Иван, я не должен был так. Слава Богу, что пинцет не попал ей в лицо, в глаз… Что это со мной? Совсем с катушек съехал…

И снова мысль, что мог попасть в глаз, привела его в ужас. Он поднялся и побрел в комнату медсестер…

Вот тогда и состоялся тот самый разговор с извинением, положивший начало их долгой совместной работе.

На следующий день по просьбе Пастухова Тоню поставили работать с ним. Те, что присутствовали накануне в операционной и были свидетелями неприятного инцидента, но не ведали о последовавшем разговоре в комнате медсестер, с недоумением и любопытством наблюдали за работой Антонины.

Операция шла гладко, без осложнений. Иван Егорович несколько раз что-то тихо говорил, вроде бы ни к кому не обращаясь. Слова его были слышны хирургу, ассистирующему ему, и Антонине. Она то и дело зыркала глазами на Пастухова, пока он не сказал ей:

– Можно слушать, не глядя на меня.

Тоня едва заметно кивнула и перестала поглядывать на него.

Когда все закончилось и хирурги размывались в предоперационной, ассистент спросил:

– Иван Егорович, что это вы словно комментировали этапы операции?

– Ну да, так оно и есть, только с той разницей, что комментарий всегда идет либо параллельно, либо post factum, а я упреждал каждый этап, чтобы наша молодая сестричка могла лучше ориентироваться в процессе.

В конце рабочего дня, когда Иван вместе с другими врачами сидел в ординаторской над историями болезни, в дверь постучали и вошла Тоня, уже одетая на выход с маленьким дорожным чемоданчиком.

– Я к вам, Иван Егорович, можно?

– Заходите, заходите, – отозвался он.

Тоня вошла, но сесть было негде, и она неловко прислонилась к дверному косяку. Иван поднялся со стула, подошел к ней. И вовсе она не пигалица, подумал он, высокая, стройная, с чего я так ее обозвал? Или не обзывал, а просто подумал…

– Я хотела поговорить с вами, – сказала она, смущаясь, потому что все глаза устремились на нее.

– Знаете что, – предложил Иван, – я освобожусь буквально через пять минут. Если вы подождете меня в раздевалке, мы сможем спокойно поговорить.

– Спасибо, – ответила Тоня и вышла из ординаторской.

Иван закончил свои записи, сложил истории болезни в папку, убрал в стол, снял халат и шапочку, переодел туфли, попрощался со всеми и пошел в раздевалку.

Они вышли из клиники вместе и направились к троллейбусу.

– Так о чем вы хотели со мной говорить? – он обращался к ней на «вы», хотя накануне в операционной тыкал, не думая о вежливости.

– Я хотела попросить вас написать мне порядок… – она запнулась, не зная, как правильно сформулировать свою мысль. – Этапы операции, чтобы я могла заучить. Вот как сегодня вы мне подсказывали.

– Тоня, мне совершенно не трудно это сделать, но боюсь, что вы можете ошибиться, если примете все как нечто незыблемое, как формулу, которой надо всегда следовать. Каждый пациент – новая страница, и ее надо читать не как заученный текст, а всегда ждать неожиданных поворотов сюжета. Есть, конечно, классические варианты, как, например, сегодня, но это редкость. Так что давайте лучше почаще встречаться в операционной и постарайтесь повнимательней следить за ходом операции, учитесь быстро соображать при каждой неожиданности.

Они вышли у метро.

– Вам в каком направлении? – спросил Иван.

– Мне до Красных ворот.

– А дальше?

– Я живу на Садовой-Черногрязской, – пояснила Тоня.

– Я вас провожу.

– Что вы, вам, наверное, не по пути.

– Ничего, я провожу, – спокойно возразил Иван.

И опять он сам за меня все решил, подумала Тоня, но на этот раз почему-то без раздражения и протеста.

Пастухов попросил, чтобы по возможности на его операциях стояла Тоня, и с этого дня они постоянно работали в одной бригаде. Он был доволен ее успехами, она действительно быстро схватывала, запоминала мгновенно, и ошибки все реже и реже возникали в ее работе. Главное, чему в первую очередь научил Тоню Иван, это пониманию, что значит делать быстро.

– Быстро – не значит суетливо или суматошно. Чтобы получилось быстро, скоро, нужно четко, неторопливо делать все необходимые движения, но без пауз между ними. Торопливость приводит к нечеткости, к ошибкам, но если сократить паузы между движениями, а лучше свести их на нет, тогда и получится то, что в музыке называется presto, то есть скоро.

– В музыке? – удивлялась Тоня.

– Да, именно музыка дает ощущение ритма. В работе хирурга тоже очень важно чувствовать ритм. На словах объяснить трудно, но когда втянешься, сама поймешь. Ничего, что я обращаюсь к тебе на «ты»?

Антонина не возражала.

Наконец наступил день защиты. Несмотря на то что все шло гладко, не обошлось без завистников. Когда Иван ответил на все вопросы, поднялся один из ведущих хирургов клиники, врач с большим опытом работы, и с ноткой скептицизма в интонации спросил:

– Уважаемый Иван Егорович, в вашей работе представлен обширный материал, так сказать, с полей военных действий. Мы все знаем, как тяжело пришлось нашим врачам в тех условиях, но вы все-таки ухитрились зафиксировать, записать огромное количество сделанных вами операций. Скажите, вы тогда уже думали о том, что это пригодится вам для диссертации, ибо материал уникальный и, так сказать, абсолютно диссертабельный?

Не успел доктор сесть, как отовсюду раздались возгласы: «Это не имеет отношения к диссертации!» «Какая разница, зачем он это сделал, главное, что материал представлен!» «Вопрос некорректен!» Словом, аудитория протестовала, некоторые голоса требовали, чтобы Пастухов не отвечал на этот бестактный вопрос. Но Иван Егорович, выждав, пока все затихнут, заявил:

– Отчего же, я отвечу. Когда я делал мои записи, я не был даже уверен, что выживу в той мясорубке, и хотя я ушел на фронт, не успев даже получить звание врача, я понимал, что мой опыт в мирное время пригодится для будущих хирургов. А насчет диссертации, так сказать, как выразился коллега, позволю себе привести народную поговорку, весьма актуальную в те дни: не до жиру, быть бы живу. Спасибо.

Ему дружно аплодировали. Защита состоялась…

Сбросив с себя груз забот и волнений, Иван решил откликнуться на давнюю просьбу земляков-калужан, неоднократно приглашавших его консультировать и оперировать пациентов в специализированном госпитале для участников Отечественной войны. Он не отказывался, но просил дать ему возможность закончить диссертационные хлопоты. Через пару недель Иван собрался и поехал в Калугу. Там его встретили с машиной и по ужасной дороге, в колдобинах и рытвинах, отвезли в Павлищев бор, где находился госпиталь. Это была старинная усадьба, когда-то принадлежавшая В.А. Ярошенко, родному брату художника-передвижника Н.А. Ярошенко. Иван слышал об этой усадьбе, но никогда здесь не бывал, а сейчас, сопровождаемый главным врачом госпиталя, осматривал дом, восхищаясь его архитектурой и совершенно потрясающим расположением – на крутом берегу реки Теча. Парадная лестница дома спускалась к запущенному пруду с двумя плакучими ивами по берегам. На закате он выглядел сказочно: казалось, что лучи уходящего солнца прощупывают его зеленоватую воду, ища в глубинах что-то таинственное, давно утерянное. Иван невольно залюбовался, вздохнул, подумал, что давно не выбирался на природу, совсем закостенел в своей клинике.