Плутония. Земля Санникова - Обручев Владимир Афанасьевич - Страница 10

Эта полоска тумана закрывала лежащую за полыньей снеговую равнину, но на самом горизонте на севере виднелось что-то темное, выдававшееся над туманом.

– Вот, кажется, виден остров Беннетта! – воскликнул Ордин, первый обративший внимание на это место горизонта.

Горюнов и Костяков взглянули в указанном направлении, и первый сейчас же взял засечку по компасу.

– Это не остров Беннетта, – сказал он. – Остров находится много восточнее и с Котельного не виден – он слишком далек. Если это не мираж, то мы видим Землю Санникова. По Толлю, она должна быть в этой стороне.

Двое вытащили бинокли, а третий – старую подзорную трубу, подарок Шенка «для поисков Санниковой Земли». Темные массы то исчезали за туманом полыньи, то появлялись. Тем не менее удалось рассмотреть, что это целая цепь довольно острых темных вершин, на которых белели полосы и целые поля снега, рассекавшие цепь на отдельные части. Эта цепь тянулась на некоторое расстояние, а затем быстро исчезала, понижаясь в обе стороны. До нее по прямой линии было не меньше ста двадцати – ста тридцати километров.

– Несомненно земля!

– Да, и очень высокая и гористая.

– Почему же она не вся в снегах?

– Очевидно, склоны гор слишком круты, чтобы на них повсюду мог удержаться снег.

– Но на таких крутых горах не может быть места ни для гусей и уток, ни для онкилонов.

– Среди гор есть и долины.

– Во всяком случае, это не мираж, а Земля Санникова! – заявил Горюнов. – Она расположена в той части горизонта, где ее видели и Толль, и сам Санников. Мираж не может быть всегда на одном и том же месте. Он образуется над полыньями, а последние меняют место, как мираж меняет свои очертания.

Подзорная труба оказалась лучше хороших биноклей, и Костяков, обладавший ею, заявил, что различает две гряды: переднюю пониже и почти сплошь белую, а заднюю выше, с черными скалами.

– А между грядами, несомненно, есть долина, и, может быть, очень широкая!

– И в ней онкилоны, живущие вне досягаемости! – заметил Ордин.

– А мы хотим нарушить их мирное существование своим появлением! – прибавил Костяков. – Трудно даже представить себе людей, которые несколько веков уже оторваны от всего мира.

Визг, вой и лай собак, донесшиеся на холм снизу, прервали беседу и напомнили, что пора отправляться в путь. Если нет пурги или жестокого мороза, то собаки с нетерпением ждут отъезда и по-своему выражают радость, когда видят, что все готово. Горюнов еще раз взял по компасу направление на таинственную землю, и все трое спустились к поварне.

– Однако, землю сегодня видно? – встретил их вопросом Горохов.

– Отлично видно, никакого сомнения быть не может! – сказал Горюнов.

– Надо поглядеть! Пока вы пьете чай, я успею сбегать. Я ведь только раз видел, и то плохо.

Взяв у путешественников бинокли, оба промышленника отправились на холм. Собаки, заметив, что одни люди ушли в поварню, а другие на гору, затихли и улеглись в своих упряжках на снег.

Спустившись с холма, Горохов и Никифоров подтвердили, что Землю Санникова отлично видно и на том самом месте, на котором они наблюдали ее раньше.

Вскоре маленький караван спустился с мыса на море и пошел почти прямо на север. Собаки, отдохнувшие за три дня, везли бойко, несмотря на то что нарты получили добавочный груз в виде дров, запасенных на целую неделю. Хотя переход до земли можно было сделать дня в три, но пурга могла опять разразиться и задержать движение; ночевать же без возможности согреть чай и пищу при жестоком морозе очень тяжело.

Подвигались то быстро по ровным местам, то медленно, преодолевая торосы. К вечеру прошли километров сорок и остановились на ночлег среди широкой полосы торосистого льда, выбрав ровное местечко под защитой больших глыб. Быстро раскинули палатку, зажгли костер, сварили ужин и потом посидели часок у огня, который бросал красные отблески на зеркала льдин. Солнце исчезло на западе; на юге сквозь легкую пелену туч то показывалась, то исчезала прибывшая луна; на севере слабо играли сполохи – северное сияние – в виде желтоватых дуг и столбов, хорошо заметных, только когда луна скрывалась за тучей.

Перед тем как лечь спать, Горюнов вскарабкался на гребень тороса осмотреть горизонт. Показалась луна, и снеговая равнина, валы торосов и глыбы засияли мягким голубоватым светом. С юга тянул холодный ветерок, и там на горизонте чернели тучи, на фоне которых плоским горбом чуть выделялся Котельный остров.

На следующий день погода была хмурая и южный ветер усилился. Горохов и Никифоров ждали пургу и подгоняли собак. Но лед стал очень неровным, широкие пояса торосов встречались чуть не на каждом километре, и вперед подвигались медленнее, чем накануне. На сером небе впереди с утра уже ясно выделилась темная полоса, указывавшая широкую и длинную полынью. К вечеру последняя была уже настолько близко, что можно было расслышать шум волн. С перевала через высокий торос наконец увидели в полукилометре открытое море, покрытое беляками волн и отдельными плавающими льдинами; оно уходило на север, казалось, до горизонта. Назавтра предстоит переезд через него, если не помешает пурга.

Поэтому решили подъехать ближе к краю льда для более быстрого спуска байдары и удобной ее нагрузки; так как ветер дул с юга, то нельзя было опасаться, что море начнет ломать лед с этой стороны. На ночлег устроились среди льдин последнего тороса, шагах в полутораста от открытой воды, выбрав ровную площадку, на которой с трудом уместились нарты, собаки и палатка; с юга и запада эта площадка была защищена огромными отвесными и наклонными льдинами, и вообще этот торос изобиловал ими, свидетельствуя о том, что при последнем северном ветре здесь был страшный нажим ледяных полей друг на друга.

Под защитой льдин и с огоньком у входа в палатке было тепло и уютно. Между тем ветер к ночи усилился и пурга разразилась. При свете костра видно было, как в темном небе на пять-шесть метров над палаткой несутся целые потоки снежинок, сложенные из изгибающихся, переплетающихся, волнующихся струй и струек. Под напором ветра толстые льдины содрогались, а сквозь свист и гул по временам раздавались как будто резкие выстрелы.

– Это что такое? – испуганно воскликнул Костяков, когда такой выстрел послышался впервые.

– Во льду образовалась новая трещина, – ответил Горюнов.

– Лед трещит, – подтвердил Горохов спокойно.

– А наше убежище не может разломать?

– Если ветер повернет кругом и подует с севера, тогда пожалуй, потому что волна будет бить в край нашего ледяного поля и начнет поднимать и ломать его. А пока ветер с юга – опасаться нечего.

– А жутковато здесь, Матвей Иванович, – сказал Никифоров, – что ни говорите! Подумать только: сидим мы спокойно, трубочки потягиваем, калякаем, а под нами всего аршина два льду и бездонная бездна! Там, промеж островов, все-таки спокойнее – море неглубоко, земля близко.

– Не все ли равно, сколько глубины под нами, – двадцать ли, сто ли метров! – засмеялся Ордин. – И там и тут утонем, если лед провалится.

– Все-таки здесь страшнее, потому что моря и земли не видно.

– А ты залезь под шубу и засни, может, и увидишь! – пошутил Горюнов.

– И то правда, заляжем-ка, проспим до утра, там на свету спокойнее будет.

Но спали все-таки тревожно, потому что, лежа на льду, слышали еще лучше, как то ближе, то дальше образуются трещины. Собаки также, против обыкновения, спали беспокойно, и то одна, то другая начинала ворчать или завывать. Горохов несколько раз вставал и выглядывал из палатки, чтобы убедиться, не меняется ли направление ветра. Когда рассвело и все проснулись, он успокоил остальных словами:

– Ни зги не видно, задувает по-прежнему, можете не вставать.

Провалялись до позднего утра, когда голод поднял всех. Развели огонь, поставили чайник. Горохов и Никифоров пошли кормить собак, сбившихся в кучу между двумя нависшими льдинами, где ветер совсем не чувствовался. Пурга начала менять свой характер – то затихнет минут на пять, на десять, так что небо начинает проясняться, то заревет с удвоенной силой. Во время одного затишья Горохов вскарабкался на высокую льдину, огляделся кругом, протяжно свистнул и закричал: