Первый раз - Ольховская Анна Николаевна - Страница 32

Жидкое пламя боли, отчаяния, безысходности разливалось во мне все шире, все дальше. Словно вулканическая лава, оно ползло к мозгу. Я в оцепенении лежала на кровати, не в силах сопротивляться наступлению коллапса.

А потом я вспомнила… Вспомнила, как моя нога проваливалась на педали тормоза. И эта машина посреди дороги. И пустые глаза фон Клотца. И его попытка, пусть и вялая, не пускать с нами Славку.

ОН ЗНАЛ! Эта блондинистая крыса все знала! Все было подстроено, катастрофа должна была произойти – и она произошла.

И сделал это Фридрих фон Клотц.

Леденящая ярость девятым валом поднялась из глубины моей души и обрушилась на расползавшуюся по моему телу лаву боли, мгновенно превратив ее в корку пепла. Боль осталась со мной, она тлела и жгла в груди, но где-то там, далеко, под слоем гнева и холодной сосредоточенности.

Я не знаю, Сашка, чем ты могла помешать фон Клотцу, но обещаю – я разберусь во всем. Чего бы мне это ни стоило!

Значит, мне надо побыстрее встать на ноги. Что ж, я буду самой покладистой и послушной пациенткой в мире.

Следующие два дня я старательно лечилась: терпеливо переносила уколы и капельницы, обработку ран и перевязки, съедала все, что мне приносили, и потихоньку начинала вставать.

Слава богу, мои травмы не имели ничего общего с переломами. Во время перевязок я смогла вдоволь полюбоваться здоровенной зашитой раной на своем левом бедре, сорванной кожей на предплечье и ссадинами на кистях. И что-то еще было у меня на голове, в районе лба. Но что именно, разглядеть мне удалось лишь через два дня, когда я смогла наконец преодолеть гигантское расстояние, разделявшее мою кровать и дверь в санузел.

После утренних процедур и завтрака я минут сорок лежала в постели, кропотливо, как хомяк в защечные мешки, собирая крупицы сил. Насобирав шарик размером с яблоко, я пристроила его к солнечному сплетению и отважно двинулась в путь.

Всего каких-то двадцать семь с половиной минут, и я у цели! Вцепившись дрожащими руками в дверную ручку, я буквально ввалилась в санузел и стекла на унитаз. Не «в», а именно «на»! Потому что фарфоровый трон был, на мое счастье, закрыт крышкой.

Отдышавшись и ласково погладив разбушевавшееся сердце, я встала и заглянула в зеркало.

Только отсутствие в пределах досягаемости тяжелых предметов спасло испуганно блестевшее стекло от зверского уничтожения. Я понимаю, «неча на зеркало пенять, коли рожа крива», но не настолько же крива! Хорошо, что Лешка меня сейчас не видит.

Лешик, где же ты, а? Я так надеялась, что, не дождавшись звонка со сгоревшего вместе с машиной мобильника, ты примчишься сюда сразу же и поможешь мне разобраться во всем. Но тебя почему-то все нет и нет…

И никого нет. За прошедшие два дня я видела только Грету. Ни Вика, ни Слава не появлялись. Голубовский и фон Клотц – тоже, но мне их общество и не нужно сейчас, сил пока еще маловато. А ребят мне хотелось видеть, очень хотелось. Поддержать их, успокоить, защитить.

В том, что детям Саши нужны помощь и защита, я почему-то ни секунды не сомневалась.

Глава 25

Понадобилось еще два дня лечебного заточения, прежде чем я смогла вернуть себе способность передвигаться с относительной легкостью. Я оттачивала свое мастерство, наматывая круги по комнате и устраивая себе детсадовские физкультминутки. На большее меня пока не хватало, даже после десятиминутных подскоков и приседаний я со стоном падала на кровать.

Еще во время первой прогулки по комнате я убедилась, что дверь заперта. Фон Клотц, похоже, привык держать ситуацию под контролем, а я ему явно мешала.

Пятое утро моего домашнего ареста началось как обычно. Могучая Гретхен принесла мне завтрак. Она оказалась неплохой теткой, старательно выполнявшей свои обязанности. Моя покорность и исполнительность ей понравились, и Грета на первых порах даже помогала мне ползать по комнате.

Оставив мне еду, медсестра вышла, чтобы через полчаса вернуться в сопровождении сухопарого высокого типа, на котором белый халат ощущал себя свободно и непринужденно, словно на вешалке. Так, похоже, я вижу врача, который и зашил прорехи в порванной тряпичной кукле Анютке.

– Спасибо вам большое, доктор! – прочувствованно начала было я, но моя благодарственная речь, радужная и напыщенная, словно воздушный шарик, была навылет прострелена недовольным:

– Нихт ферштеен!

Благодарственная речь бесформенной тряпочкой опустилась на пол, где и была окончательно затоптана Гретой, вкатившей следом за доктором стеклянный столик.

Я с отвращением посмотрела на орудия пыток, аккуратно разложенные на его сверкающей поверхности. Что еще со мной собрался делать милейший доктор?

А доктор, как оказалось, явил мне свою персону с единственной целью – снять швы с ран у меня на ноге и на голове. Гм, снять – это не совсем подходящий термин в моем случае. Бесцеремонно выдернуть – ближе к истине. Этот сушеный богомол совершенно не заботился о том, чтобы у меня осталось как можно меньше следов от ран, чтобы шрамы выглядели малозаметными. После такого «снятия швов» раны закровили. Не так, чтобы очень сильно, но я испуганно посмотрела на Грету. А на кого еще мне было смотреть, если доктор, закончив столь филигранную работу, вышел, прокрякав медсестре несколько фраз?

Грета, успокоительно воркуя, вытерла проступившую на месте швов кровь, замазала все йодом и аккуратно заклеила лейкопластырем. Ссадины у меня на руках уже зажили, предплечье тоже чувствовало себя удовлетворительно.

Ну что же, пора действовать.

– Данке, Грета, – смущенно улыбнувшись, поблагодарила я медсестру.

Та просияла так, словно услышала изысканнейший комплимент. Радостно тараторя, она собрала инструменты, посуду и направилась к выходу. Я шла рядом с ней, кивая и улыбаясь.

Но у самой двери Грета опомнилась и, загородив собой выход, мягко развернула меня за плечи.

– Грета, ну пожалуйста! – умоляюще посмотрела я на нее.

– Найн, – покачала головой медсестра и, виновато пожав плечами, собралась уходить.

– Фон Клотц, битте, фон Клотц! – надеюсь, моего запаса немецких слов, насчитывающего аж семь особей, хватит, и Грета поймет, чего я хочу.

Поняла. Через полчаса меня осчастливил, наконец, своим визитом герр Фридрих.

– Грета говорить, вы звать меня, – удобно устроившись в кресле у окна, осведомился он. – Что вы хотеть?

– Что происходит, Фридрих? – Я, опираясь о стену, подползла к креслу, стоявшему напротив, и со стоном опустила себя в него. Пусть герр думает, что я гораздо слабее, чем на самом деле.

– Что вы иметь в виду?

– Я что, арестована?

– Почему вы так думать?

– Дверь моей комнаты всегда заперта, ко мне никого не пускают! Я даже не могу поговорить с мужем! И я по-прежнему не знаю ничего о судьбе Саши! И что с детьми! – оборвав свои вопли на самой высокой ноте, я устало откинулась на спинку кресла, дыша натужно и со свистом.

– Анна, прежде всего – успокаиваться, – процедил сквозь зубы фон Клотц. – Я понимать, вы пережить стресс, вы в плохое состояние, и потому думать и говорить ерунда. Дверь ваша комната закрыта, чтобы вас никто не беспокоить. Я даже полиция к вам не пускать, разобраться без вас.

– Полиция?

– Натюрлих. Они выяснять причина трагедия. Уже находить тот идиот, что бросать машина там, на дорога. Он арестовать, скоро суд.

– А Саша? – с надеждой посмотрела я на мучного червя. – Ее нашли?

– Нет, – отвел глаза тот. – Полиция говорить, она выпасть из машина в река. Искать долго, три дня, тела нет. Александра есть мертвый. Да. Так решить полиция.

– Нет! – Опять гадские слезы! Ну почему вам надо литься в присутствии этой скотины, зачем доставлять ему удовольствие? – Неправда! Так нельзя! Надо искать! Она жива, я знаю, я чувствую!

– Анна, я же просить – успокаиваться! – раздраженно гавкнул фон Клотц. – А вы еще недовольный, что к вам не приходить дети Александра! Они и так в трагедия, а еще вы с ваша истерика!