Дети Ананси - Гейман Нил - Страница 15

– В таких старинных местечках встречается приличное вино, если знаешь, о чем попросить, – объяснил Паук. – А может, я просто решил, что оно здесь есть.

Толстый Чарли отпил еще. Вино было крепким и терпким.

– Такое вино не пьют по глотку, – продолжал Паук. – Это траурное вино. Его проглатывают залпом. Вот так. – Он сделал огромный глоток, потом скорчил гримасу. – И на вкус так лучше.

Помедлив, Толстый Чарли отпил побольше. Ему показалось, он чувствует на языке вкус алое и розмарина. Интересно, может, соль здесь и правда от слез?

– Розмарин кладут на долгую память, – сказал, доливая вино, Паук.

Толстый Чарли начал было объяснять, что сегодня ему пить не следует, что завтра ему на работу, но Паук его оборвал:

– Твоя очередь произносить тост.

– Э-э-э… верно, – сказал Толстый Чарли. – За маму.

Они выпили за маму. Толстый Чарли обнаружил, что горькое вино начинает ему нравиться. Глаза у него защипало, все существо пронзило ощущение глубокой, болезненной утраты. Он скучал по матери. Он скучал по своему детству. Он даже скучал по отцу. Паук по другую сторону стола тряхнул головой, по щеке у него скатилась слеза и с плеском упала в бокал. Потянувшись за бутылкой, он налил им обоим еще.

Толстый Чарли выпил.

Печаль бежала по его венам, наполняя душу, само его существо болью утраты, которая поднималась, как приливная волна.

Теперь и по его лицу бежали слезы и плескались в стакан. Он порылся по карманам в поисках бумажного носового платка. Паук разлил остатки вина.

– Тут правда продают такое вино?

– У владельца была бутылка, о которой он даже не подозревал. Надо было только напомнить.

Толстый Чарли высморкался.

– Я даже не знал, что у меня есть брат.

– А я знал, – отозвался Паук. – Все собирался тебя найти, но то и дело что-нибудь отвлекало. Сам знаешь, как это бывает.

– Да нет. Вообще-то не знаю.

– Всякие дела.

– Какие дела?

– Всякие. Возникали. Ведь дела затем и существуют. Чтобы возникать. Не могу же я уследить за всем и вся?!

– Какие, например?

Паук выпил еще.

– Ну как хочешь, сам напросился. В прошлый раз, когда я решил, что надо бы тебя повидать, я – как бы это сказать? – стал планировать все заранее. Хотел, чтобы все прошло лучше не бывает. Надо было выбрать одежду, потом придумать, что скажу при встрече. Сам понимаешь, встреча двух братьев – эпический сюжет, верно? И решил, что лучше всего к такому торжественному случаю подходят стихи. Но какие именно? Отбарабанить рэп? Продекламировать гекзаметр? Не мог же я приветствовать тебя лимериком, верно? Нет, тут требуется что-то глубокое, мощное, эпическое. А потом меня осенило. Возникла первая строчка. Просто потрясающая. Слушай: «Кровь родную кровь зовет, как сирена в ночи». Чувствуешь, сколько она передает? Я сразу понял, что смогу вложить в мои стихи все: про то, как люди умирают в переулках, про пот и кошмары, про мощь несломленного духа. Туда целый мир бы поместился. А потом мне пришла в голову вторая строка, и все полетело в тартарары: ничего, кроме «Там-тампти-тампти-там, замолчи» не получалось.

Толстый Чарли моргнул.

– Кто такой Там-тампти-тампти-там?

– Никто. Просто звуки, чтобы показать, где положено быть словам. Дальше этого у меня не пошло, а ведь не мог же я явиться к тебе только с первой строчкой из эпической поэмы и какими-то там тампти, правда? Это было бы неуважением к тебе.

– Ну…

– Вот именно. Поэтому я поехал на неделю на Гавайи. Как я и сказал, дело возникло.

Толстый Чарли отпил еще вина. Оно нравилось ему все больше и больше. Иногда крепость и пряный вкус подходят для сильных чувств, и сейчас был как раз такой случай.

– Но не обязательно же второй строчке поэмы быть такой… – сказал он.

Паук положил узкую руку на лапищу Толстого Чарли.

– Хватит обо мне, – сказал он. – Как ты жил?

– Да и рассказывать-то нечего.

И Толстый Чарли рассказал брату про, свою жизнь. Про Рози и ее маму, про Грэхема Хорикса и его агентство, а брат все кивал. «Если облечь жизнь в слова, то и не жизнь это вовсе», – подумал Толстый Чарли.

– С другой стороны, – философски заключил он, – мы ведь каждый день читаем про людей в светской хронике и в газетных сплетнях, твердящих о том, какая тусклая, пустая и бессмысленная у них жизнь.

Он опрокинул бутылку над стаканом, надеясь выцедить хотя бы глоток вина, но выкатилась только одна капля. Бутылка была пуста. Она протянула дольше, чем имела на то право, но теперь ничего не осталось.

Паук встал.

– Видел я этих людей, о которых пишут в глянцевых журналах, – сказал он. – Пил с ними виски и чай. Собственными глазами видел их никчемные жизни. Я наблюдал за ними из теней, когда они считали, что, кроме них, в комнате никого нет. И скажу тебе одно: боюсь, ни один из них даже под дулом пистолета с тобой, брат мой, не поменяется. Пошли.

– Да? Куда мы идем?

– Идем. Мы завершили первую часть нашей тройной миссии. Вино выпито. Осталось еще две.

– Э-э-э…

Толстый Чарли поплелся за Пауком на улицу, надеясь, что ночная прохлада прочистит ему мозги. Не прочистила. Толстому Чарли казалось, что голова у него вот-вот уплыла бы, не будь она так крепко приделана к шее.

– Теперь женщины, – сказал Паук. – А напоследок песни.

Наверное, следует упомянуть, что в мире Толстого Чарли женщины не появлялись просто так. Нужно было, чтобы тебя представили. Потом нужно набраться храбрости заговорить. А когда наберешься, найти тему, о чем говорить, а после (когда достигнешь таких высот) ждут новые вершины. Нужно рискнуть спросить, есть ли у нее планы на субботний вечер, а когда спросишь – всегда оказывалось, что ей нужно мыть голову, записать упущенное в дневнике, вычесать спаниеля или просто ждать у телефона звонка кого-то другого.

Но Паук жил в ином мире.

Они направились к Вест-энду и остановились у переполненного паба. Народу там было столько, что часть перебралась с выпивкой на тротуар. И Паук вдруг бросил «привет» девушке по имени Сильвия, чей день рождения (как выяснилось) праздновали. Именинница была польщена, услы-шав, что Паук пообещал в честь такого случая угостить выпивкой ее с друзьями. Потом стал рассказывать анекдоты («…„нескафе“? Да это же лучшая банка для окурков!») и сам над ними хохотал – радостным раскатистым смехом. Он с ходу запомнил, как кого зовут. Он заговаривал с людьми и слушал, что ему рассказывают в ответ. Когда Паук объявил, что пора поискать другой паб, вся вечеринка решила (все до одной женщины), что пойдет с ним…

К третьему пабу Паук походил на рок-певца после концерта: девушки на нем просто висли. Ластились. Несколько наполовину в шутку, наполовину всерьез поцеловали. Толстый Чарли глядел на происходящее с неподдельным ужасом.

– Ты его телохранитель? – спросила одна.

– Что?

– Его телохранитель? Да?

– Нет, – ответил Толстый Чарли. – Я его брат.

– Ух ты! Даже не знала, что у него есть брат. Он потрясающий, правда?

– Правда, правда, – согласилась другая, которая некоторое время прижималась к Пауку, пока ее не оттеснили другие тела с теми же намерениями. Толстого Чарли она только сейчас заметила. – Ты его менеджер?

– Нет. Он его брат, – сказала первая и многозначительно добавила: – Он как раз мне это объяснял.

Вторая пропустила ее слова мимо ушей.

– Ты тоже из Штатов? У тебя такой странный акцент.

– Когда я был маленьким, мы жили во Флориде. Мой папа – американец, а мама… ну, родилась она на Сан Андреасе, но выросла в…

Никто его не слушал.

Когда они двинулись дальше, запоздалые гуляки с дня рождения потянулись следом. Женщины обступили Паука, спрашивая, куда идут теперь, предлагали рестораны и ночные клубы, но Паук только улыбался и шел себе вперед.

Толстый Чарли тащился сзади, чувствуя себя как никогда чужим.

Спотыкаясь, вся компания брела через мир желтых фонарей и разноцветных неоновых вывесок. Паук обнимал нескольких женщин разом. На ходу он целовал их без разбора – как человек, надкусывающий сперва один, потом другой летний плод. Никто как будто не обижался.