Трое против дебрей - Кольер Эрик - Страница 8

Третий член нашей семьи по-своему решал этот вопрос. Ли лиан могла шлепками загнать Визи туда, куда шел дым от костра, но удержать его там было невозможно. Стоило Лилиан отвернуться, как Визи вылезал из полосы дыма в звенящую гущу комаров, а так как Лилиан должна была в тот момент помогать мне разгружать фургон и натягивать палатку и одновременно приготовлять ужин, она разумно решила предоставить Визи его собственной судьбе. Что можно было сделать, если ему больше нравились комары, чем дым.

Обычно в глубине Британской Колумбии перед рассветом бывает краткий промежуток времени, когда комары садятся на мох и травы, по-видимому, для того, чтобы передохнуть и набраться сил для новых нападений на живые существа. Но, увы, нет правила без исключения. К сожалению, так было и тогда. От нашего дымокура остались лишь серые угольки, и мы давно уже лежали в палатке, но заснуть было невозможно. Мы слышали шум крылышек, бьющихся о стены палатки, и это было почти также мучительно, как комариные укусы.

Прежде чем лечь, мы связали края расходившейся парусины, однако изрядное количество комаров все же каким-то образом проникало в палатку, и, несмотря на духоту, нам пришлось с головой укрыться одеялами.

Это была почти бессонная ночь. Лилиан следила за тем, чтобы Визи не раскрылся, а меня мучило другое: я слышал странный прерывистый перезвон колокольчиков на наших лошадях. Внезапно я вскочил и сел на кровати.

— Лошади! — воскликнул я. — Они обезумели от комарья.

С вечера я стреножил всю пятерку лошадей и отпустил их свободно пастись, вместо того чтобы оставить их на привязи. Теперь звон их колокольчиков доносился откуда-то из леса, но это был не тот ритмичный звон, который мы слышим, когда лошади спокойно пасутся на траве. Это был дребезжащий резкий звук колокольчиков на шеях бегущих лошадей.

— Если они напали на путь, по которому прошел фургон… — испуганно пробормотал я, зажигая фонарь и глядя на Лилиан.

Она достаточно разбиралась в характере лошадей, чтобы понять мой испуг. Если лошади вышли на проторенный фургоном путь, к рассвету они будут уже за несколько миль от нашей стоянки. Не менее двух суток уйдет на то, чтобы найти их и вернуть обратно.

Эта мысль выбросила меня из постели.

— Я постараюсь поймать и привязать их, пока не поздно и пока не рассвело, — сказал я.

Лилиан тоже встала.

— Раз я все равно не сплю, лучше сложу дымокур. — И она начала одеваться.

Я покачал головой.

— Предоставь это мне. Комары съедят тебя живьем, если ты выйдешь.

Я развязал полотнища, закрывавшие вход в палатку. До вос хода солнца оставалось еще около двух часов. Предрассветная ночь была сырой и непроницаемо темной. В приоткрывшуюся щель с нарастающим непрерывным шумом летели комары.

Звон колокольчиков стал слабее. Десять — пятнадцать минут назад этот звон доносился с западной стороны, теперь же было слышно лишь слабое позвякивание откуда-то с юга.

— Они напали на проторенный путь! — воскликнул я. Любая стреноженная лошадь, приспособившаяся к этому

своему положению (как было и с нашими лошадьми), если уж пустится в путь, может передвигаться со скоростью четырех миль в час. Судя по звуку колокольчиков, лошади находились на расстоянии двух миль к югу от нашей палатки. Лилиан протянула мне фонарь.

— Лучше возьми его, — сказала она, — и ступай за лошадь ми, а я разведу дымокур.

Я сказал:

— Мне не нужен свет. Тебе он больше понадобится, чтобы собрать топливо для костра.

И, взяв из фургона поводья, я выскользнул в темноту.

Из еловой чащи по ту сторону ручья послышался вой фи лина. Несколько секунд спустя оттуда донеслось верещание зайца-беляка.

Трагедия, разыгравшаяся тогда в ельнике, повторялась снова и снова в чаще лесов с первых дней их существования. Иногда в период между восходом и заходом солнца здесь наступало нечто вроде перемирия, но оно всегда было недолгим.

«Уу-хуу, уу-хуу!» На этот раз звуки неслись не с елей, а с сосен, стоявших позади палатки. Из темноты над нашей головой послышалось шуршание крыльев, летящих по направ лению к ручью. Несколько мгновений я прислушивался к вою двух филинов, дерущихся из-за убитого зайца. И тут же я забыл о филинах и зайце, поглощенный собственными заботами.

Небо серело на востоке, когда я привел назад лошадей. Я привязал их к тополям с подветренной стороны дымокура и уселся на бревно рядом с Лилиан.

Мы молча сидели рядом и смотрели, как сероватый оттенок неба уступает место нежно-розовому. Краски, напоминающие цвет розового бутона, сменились золотистыми тонами, и вдруг на верхушки деревьев хлынул солнечный свет. В воздухе не было ни малейшего ветерка, и дым поднимался вверх прямой вертикальной струей. Теперь комары получили возможность возобновить свои атаки.

Тогда я нарушил молчание.

— Знаешь, Лилиан, — сказал я полусерьезно с легким от тенком горечи, — у меня странное чувство: мне кажется, что бог не хочет, чтобы мы были здесь.

Моя жена повернулась ко мне, посмотрела на меня в упор и сказала со всей искренностью, на какую она была способна, придавая серьезное значение каждому слову:

— Может быть, он посылает нам испытание и хочет знать, достойны ли мы оставаться здесь.

И мы пережили эту насыщенную комарами ночь, как пережили потом множество трудностей, посылаемых нам судьбой, когда мы боролись за свое право существовать на полутора сотнях тысяч акров дикой природы, ставших надолго нашим домом. Вспоминая прошлое, мы теперь оба признаемся друг другу, что в долгие часы мучительной первой ночи были мгновения, когда каждый из нас лежал без сна, думая об одном и том же: «Разве мало на свете более легких способов заработать на жизнь? Стоит ли все это начинать?» Но, взглянув утром на пламя костра и на блеск солнечных лучей, золотивших верхушки деревьев, мы оба вздохнули с облегчением. Мы были здесь и никуда не собирались уходить отсюда. И мы готовы были трудиться в поте лица, чтобы вернуть этому краю все, чем была богата его земля в давно прошедшие дни детства Лалы.

Глава IV

— Падает! — громко закричала Лилиан, но упрямое дерево не желало падать. Когда хочешь свалить дерево, надо действовать со знанием дела. Если дерево упадет в лощину, оно переломится пополам, и можно считать его пропавшим. А мы не могли себе позволить лишиться хоть одного спиленного дерева. Если спилить дерево не по правилам, оно будет падать прямо на вас и так зажмет пилу, что вы не сможете ее вытащить. Если де рево слегка не наклонится во время пилки, а будет стоять прямо, как отвес, вы можете пропилить его насквозь, и все-таки оно не упадет.

Так было и с деревом, над которым мы трудились в тот момент. Оно было пропилено насквозь и все-таки не шевелилось. Лилиан, слегка задыхаясь, отступила от него на несколько шагов и с полным недоумением смотрела на верхушку дерева, не понимая, почему оно не валится. Визи, оставленный нами на расстоянии, равном высоте нескольких таких деревьев, а следо вательно в полной безопасности, тоже с недоумением смотрел на дерево, которое не желает падать. У меня был десятифутовый шест, который я приставил одним концом к дереву, чтобы использовать его как рычаг. Я навалился на него, кряхтя и глядя на место последнего надреза, в надежде, что щель приоткроется и я смогу вытащить пилу.

Шест соскользнул с коры, и я чуть не плюхнулся вниз лицом. Выпрямившись, я приставил конец шеста еще выше и, набрав дыхание, надавил на шест изо всех сил.

— Падает! — снова закричала Лилиан. Я увидел, наконец, что щель приоткрывается, и одним рывком вытащил пилу. Дерево грохнулось на землю как раз там, где ему полагалось упасть. Лилиан подошла и села на ствол дерева. Потирая лоб перепач канными смолой руками, она спросила:

— Сколько еще нам понадобится?

Я положил на землю шестифутовую двуручную пилу и сел рядом с Лилиан:

— Если я не ошибаюсь, это дерево даст нам сорокапятифутовое бревно.