Американские боги - Гейман Нил - Страница 71

Я сказал Даррену, что у него есть все шансы провести эту ночь за решеткой. На секунду мне показалось, что он меня сейчас ударит, но он был еще достаточно трезв, чтобы сдержаться. Я отвез его в трейлерный парк на южной окраине города, посоветовал взять себя в руки. И если он только пальцем ее тронет... Короче, на следующий день он уехал из города.

А через две недели пропал Сэнди. Просто не сел в школьный автобус, а своему лучшему другу сказал, что скоро повидается с отцом, что тот готовит ему какой-то особый подарок, чтобы возместить неудавшуюся поездку во Флориду на Рождество. С тех пор никто его больше не видел. Хуже нет, чем похищение ребенка родителем, лишенным права опеки. Нелегко найти ребенка, который не хочет, чтобы его нашли, понимаешь?

Тень согласился. Он понял кое-что еще: что Чэд Маллиган влюблен в Маргарет Ольсен. Интересно, сам-то он отдает себе отчет в том, насколько это очевидно?

Маллиган еще раз вырулил на дорогу с зажженными мигалками и остановил каких-то тинейджеров, которые ехали на скорости шестьдесят миль в час. Им он штраф выписывать не стал, а «просто нагнал на них страха Божьего».

Вечером Тень сидел на кухне за столом и ломал голову над тем, как превратить серебряный доллар в пенни. Об этом фокусе он вычитал в «Домашнем иллюзионисте», но описание было настолько расплывчатым и бесполезным, что только разозлило его. Чуть ли не в каждой фразе встречались формулировки типа «а потом пенни исчезает обычным способом». И что в таком случае подразумевалось под «обычным способом», недоумевал Тень. Что, нужно уронить монету по-французски? Спрятать в рукаве? Или крикнуть «Боже мой! Берегитесь! Пума!» – и уронить монету в боковой карман, пока зрители оглядываются по сторонам?

Вспомнив про луну и про женщину, подарившую ему этот серебряный доллар, он подбросил его в воздух, поймал и снова попытался проделать фокус. Кажется, ничего не получилось. Он пошел в ванную, снова повторил его перед зеркалом и убедился, что прав. Фокус – так, как он был описан, – не мог получиться. Он вздохнул, положил монету в карман и сел на диван. Потом укрыл ноги дешевым толстым пледом и раскрыл «Протоколы заседаний городского совета Лейксайда за 1872—1884 гг.» Текст, напечатанный в две колонки мелким шрифтом, был практически нечитаем. Он листал страницы, рассматривая фотографии того времени с изображением членов городского совета Лейксайда: длинные бакенбарды, глиняные трубки, потертые и лоснящиеся шляпы. Многие лица казались ему до странности знакомыми. Он не удивился, когда увидел, что в 1882 году секретарем городского совета был некий внушительного вида господин по имени Патрик Маллиган: ему бы побриться, сбросить фунтов двадцать – получилась бы точная копия, скорее всего, пра-пра-правнука Чэда Маллигана. Интересно, был ли на фотографиях дед-первопоселенец Хинцельманна? Кажется, он все-таки не был членом городского совета. Когда Тень листал страницы, рассматривая фотографии, ему показалось, что имя Хинцельманна там упоминалось, но когда стал пролистывать книгу обратно, не смог его отыскать, а от мелкого шрифта у него заболели глаза.

Он пристроил книгу на груди и вдруг понял, что клюет носом. Глупо заснуть вот так на диване, здраво рассудил он, когда спальня буквально в двух шагах. С другой стороны, спальня с постелью и через пять минут никуда не денутся, да он и не собирается спать, просто чуточку прикорнет...

Тьма рокотала.

Он стоял на открытой равнине. Рядом с тем местом, откуда недавно выбрался, откуда вытолкнула его земля. С неба по-прежнему падали звезды, и каждая звезда, коснувшись земли, превращалась в мужчину или женщину. У мужчин были черные волосы и высокие скулы. А женщины все были похожи на Маргарет Ольсен. Это были звездные люди.

Они гордо смотрели на него своими черными глазами.

– Расскажите мне о гром-птицах, – попросил Тень. – Пожалуйста. Не ради меня. Ради моей жены.

Один за другим они поворачивались к нему спиной, и когда он переставал видеть их лица, исчезали и сами люди, попросту растворяясь в пейзаже. И только самая последняя из них, черноволосая, с седыми прядями женщина, прежде чем отвернуться, указала пальцем на бордовое небо.

– Спроси у них сам, – сказала она.

В небе вспыхнули зарницы, на мгновение высветив пейзаж до самого горизонта.

Рядом возвышались скалы: плотный песчаник, остроконечные вершины и гребни между вершинами. Тень стал карабкаться на самую ближнюю. Вершина была цвета старой слоновой кости. Он хватался за выступы и чувствовал, как они врезаются в руки. Это кость, подумал Тень. Это не камень. Старая высохшая кость.

Это был сон, а во сне не бывает выбора: здесь либо вообще нельзя принимать решений, либо кто-то уже принял их за тебя задолго до того, как начался сон. Тень продолжал карабкаться. Руки у него уже были изранены. Кость трещала, ломалась и крошилась под его босыми ногами. Его сдувало ветром, но он прижимался к скале и продолжал штурмовать вершину.

Он понял, что она сплошь состояла из костей одного и того же типа, плотно подогнанных одна к другой. Кости были высохшие, шаровидные. Он подумал, что, может быть, это все скорлупа от яиц какой-нибудь огромной птицы. Но очередная вспышка молнии дала ему понять, что он неправ: у костей были глазницы и зубы – безразличный оскал, без намека на улыбку.

Где-то кричали птицы. По лицу катились капли дождя.

Он висел в нескольких сотнях футов от земли, крепко вцепившись в башню, сложенную из черепов, а вокруг вершины кружили призрачные птицы – гигантские, черные, похожие на кондоров, с воротником белых перьев вокруг шеи, – и на крыльях у них вспыхивали молнии. Это были огромные, благородные птицы, они внушали страх, они били крыльями, и ночной воздух сотрясался от грома.

Они кружили вокруг вершины.

А размах крыльев у них – футов пятнадцать-двадцать, подумал Тень.

А потом первая птица легла на крыло, вошла в пике и полетела прямо на него, и на крыльях у нее переливались синие электрические разряды. Тень вжался в расщелину между черепами, пустые глазницы уставились на него, со всех сторон ему улыбались зубы цвета слоновой кости, но он продолжал карабкаться, лезть вверх по горе черепов, царапая кожу об острые края, чувствуя разом и отвращение, и страх, и ужас.

К нему подлетела вторая птица, и коготь длиной с человеческую ладонь вонзился ему в руку.

Он вытянул руку и попытался с ходу выдернуть перо из крыла птицы – ведь если он вернется в свое племя без пера, то будет опозорен и никогда не станет мужчиной, – но птица взмыла вверх, и он не успел ухватиться за перо. Гром-птица разжала когти и улетела, подхваченная ветром. Тень стал карабкаться дальше.

Да тут их тысячи, этих черепов, подумал Тень. Тысячи тысяч. И далеко не все человеческие. Наконец он забрался на вершину, а величественные гром-птицы медленно кружили над ним, едва заметным движением крыла ловя порывы ветра, почти не тратя сил.

Сквозь ветер он услышал голос – голос человека-бизона: он звал его, он рассказывал, чьи это были черепа...

Гора начала обваливаться, и самая большая птица, в глазах у которой сверкали слепящие сине-белые зигзагообразные молнии, обрушилась на него с высоты, оглушая раскатами грома. Тень упал и покатился вниз...

Пронзительно звенел телефон. Тень понятия не имел, что эта штука вообще подключена. Пошатываясь, нетвердым шагом он подошел и снял трубку.

– Ебицкая сила! – орал Среда. Таким злым Тень его не помнил. – Какого ляда лысого ты там вытворяешь?

– Я спал, – оцепенело пробормотал в трубку Тень.

– Ты думаешь, на хера я тебя прячу в Лейксайде? Чтобы ты всех на уши поставил? Да ты и мертвого из могилы поднимешь!

– Мне снились гром-птицы... – сказал Тень. – И скала. Черепа... – Ему казалось очень важным пересказать свой сон.

– Знаю я, что тебе снилось. Все теперь прекрасно знают, что тебе снилось. Боже всемогущий! На кой хер я тебя прячу, если ты выставляешь себя на всеобщее обозрение – вот он я, вашу мать!