Американские боги - Гейман Нил - Страница 132

Лед. Он ударился об лед, которым, как крышкой, было накрыто озеро. Он начал молотить по льду кулаками, но в руках у него не осталось силы, и не за что было зацепиться, негде найти точку опоры. И мир растворился в ледяной черноте озерной воды. И не осталось ничего, кроме холода.

Бред какой, подумал он. А потом подумал еще, вспомнив старый фильм с участием Тони Кертиса, который видел еще ребенком, нужно перевернуться на спину, толкнуть лед вверх и прижаться к нему лицом, и тогда образуется пузырь воздуха, который я смогу вдохнуть, гдето здесь подо льдом наверняка должен быть воздух, но он просто бесцельно барахтался подо льдом, и замерзал все больше и больше, и вот уже практически не в силах был пошевелить ни единым мускулом, даже если бы от этого зависела его жизнь – а она, кстати, именно от этого и зависела.

А потом холод как-то разом отступил и стал вполне сносным. И даже – теплым. И он подумал – я умираю. И на сей раз на него нахлынул приступ ярости, глухой и темный, и он собрал в кулак всю боль, всю ярость, все отчаяние, и рванулся, сам не понимая, куда, замолотил по льду руками, и заставил двигаться мышцы, которые уже решили, что не станут больше двигаться никогда.

Он вытянул руку вперед и почувствовал, как она засеклась за край льда и выскочила наружу, на воздух. Он попытался уцепиться хоть за что-нибудь, и тут почувствовал, как чья-то рука ухватила его за запястье и потянула вверх.

Он ударился головой об лед, он проехал лицом по шершавой нижней поверхности льда, а потом голова его оказалась вдруг на воздухе, и он почувствовал, как его тело поднимается вверх через полынью, и какое-то время он не был способен ни на что другое, кроме как дышать, и черная озерная вода текла у него из носа и рта, и он щурил глаза, которые не видели ничего, кроме ослепительно яркого света и каких-то темных пятен, а ктото все продолжал и продолжал его тянуть, и только теперь, уже вытащив его из воды, принялся говорить что-то насчет того, что ты же, мол, замерз до смерти, и – давай, мужик, давай, толкайся, и Тень принялся ворочаться и дергаться всем телом, как выползающий на берег морж, дрожа, откашливаясь и отфыркиваясь.

Он хватал ртом воздух, он вытянулся на потрескивающем тонком льду, и, даже понимая, что оставаться здесь нельзя, что и этот лед долго его не выдержит, ничего не мог с собой поделать. Мысли всплывали тяжело и вязко, будто сквозь густой сироп.

– Все в порядке, не надо мне больше помогать, – попытался выговорить он. – Со мной все в порядке.

Слова сбились в один неразличимый ком, и все в этом мире начало останавливаться и застывать.

Ему и нужно-то было совсем немного: чуть-чуть передохнуть, совсем чуть-чуть, а потом он встанет и пойдет сам, своими ногами. Понятно же, что он не собирается залеживаться здесь на веки вечные.

Рывок: в лицо ему плеснули водой. Кто-то поднял ему голову. Тень почувствовал, как его волоком тащат по льду, на спине, и хотел было возмутиться, объяснить, что ему нужно просто отдохнуть – ну, может, вздремнуть немного, неужели это трудно понять? – и он скоро придет в себя. Если его просто оставят в покое.

Он искренне верил в то, что не спит, но вот уже он видит себя стоящим посреди бескрайней равнины, а перед ним – мужчина с головой и плечами бизона, женщина с головой чудовищно большого кондора, а между ними Виски Джек, который смотрит на него печально и качает головой.

А потом Виски Джек развернулся и пошел от Тени прочь. И человекбизон пошел за ним следом, и женщина-гром-птица, но только она, сделав всего несколько шагов, вдруг подпрыгнула в воздух и пошла вверх по широкой плавной дуге.

Тень почувствовал, что только что лишился чего-то очень важного. Ему захотелось окликнуть их, попросить, чтобы они не бросали его вот так, не оставляли одного, но все вокруг начало сыпаться и утрачивать всякую форму и всякий смысл: они ушли, равнина погрузилась во мрак, и ничего не осталось.

Боль была ужасная: такое впечатление, будто каждая клеточка тела, каждое нервное окончание понемногу оттаивали и, просыпаясь, заявляли о своем присутствии жжением и болезненным спазмом.

На затылке у него лежала чья-то рука и держала его за волосы, другая рука была у него под грудью. Он открыл глаза, ожидая увидеть белые стены какой-нибудь больничной палаты.

Он был босой. На ногах – джинсы. Выше пояса – голый. В воздухе стоял пар. На стене, которая оказалась у него перед глазами, висело небольшое зеркало, а под ним – раковина и синяя зубная щетка в стакане со следами засохшей зубной пасты.

Информация перерабатывалась еле-еле, по биту в секунду.

Пальцы у него горели. На руках. Впрочем, и на ногах тоже.

Он начал тихонько поскуливать от боли.

– Тихо, тихо, Майк. Все в порядке, – сказал знакомый голос.

– Что? – спросил он. Или, скорее, попытался спросить. – Где я?

Голос у него был какой-то придушенный и звучал странно.

Он лежал в ванне. Вода была горячая. То есть ему показалось, что она горячая, хотя в действительности она могла быть какая угодно. И доходила она ему до самого горла.

– Самая большая глупость, которую можно сделать, если человек замерз и умирает, – положить его к огню. Вторая по очередности – это завернуть его в одеяла: в особенности если на нем холодная и мокрая одежда. Одеяла заизолируют его полностью и не позволят согреться. Третья – но это уже мое личное мнение – это выкачать из него всю кровь, согреть и закачать обратно. Хотя медики сейчас именно такую процедуру и предпочитают. Сложно и дорого. И просто глупо.

Голос шел откуда-то сверху и сзади.

– Ну, а самая быстрая и эффективная вещь, которую можно в подобной ситуации предпринять, известна морякам уже не одну сотню лет – и они пользуются ею, когда поднимают на борт тонущего в холодном море человека. Нужно положить его в горячую воду. Не слишком горячую. Просто горячую. А ты, кстати – просто к сведению, чтобы ты знал – был уже практически на том свете, когда я тебя вытащил. А теперь как ты себя чувствуешь, Гудини?

– Болит, – сказал Тень. – Все тело болит. Вы мне жизнь спасли.

– Ну, если на то пошло, трудно спорить против очевидного. Ты, кстати, голову сможешь сам держать?

– Попробую.

– Тогда я сейчас тебя отпущу. Ну, а если начнешь уходить под воду, выдерну снова.

Рука, которая держала его за волосы, ослабила хватку.

Почувствовав, что начал сползать вниз, он раздвинул руки в стороны, прижал их к стенкам ванны и положил затылок на бортик. Ванная комната была маленькая, сама ванна – металлическая, с проржавевшей и поцарапанной эмалью.

Потом в поле его зрения попал сам старик. Вид у него был озабоченный.

– Ну что, получше стало? – спросил Хинцельманн. – Расслабься и просто полежи так немного. У меня здесь тепло и уютно. А как будешь готов – скажешь. Есть у меня один халат, который даже на тебя налезет, а джинсы твои я тем временем положу в сушилку, ко всякой прочей твоей одежке. Как тебе такие перспективы, Майк?

– Меня по-другому зовут, на самом деле.

– Ну, это тебе, конечно, виднее. – Сморщенное, как у гоблина, старческое лицо сложилось в недовольную гримаску.

Чувство времени у Тени исчезло: в ванне он лежал до тех пор, пока не прошло жжение по всему телу, и пока он не смог сгибать и разгибать пальцы на руках и ногах, не испытывая при этом слишком сильной боли. Хинцельманн помог ему выбраться из ванны и слил теплую воду. Тень сел на белый эмалированный край, и они – вдвоем – принялись стягивать с него джинсы.

Потом он – в самом деле без особого труда – втиснулся в тесный махровый халат, после чего с помощью старика перебрался в жилую часть квартиры и рухнул на древний диван. Чувствовал он себя изможденным и вялым: он устал смертельно, но по крайней мере остался в живых. В камине горели настоящие дрова, полуполешки. Со стен с немым удивлением взирали на него с полдюжины пыльных оленьих голов, которые делили все свободное пространство с несколькими крупными, покрытыми лаком рыбинами.