Шеломянь - Аксеничев Олег - Страница 9

– Пробивайтесь к пристани! – крикнул Игорь. – Вас не бросят, мы продержимся, пока вы не подойдете!

Новгородцы одобрительно загудели. Игорь заметил, что из строя кто-то помахал на прощание рукой, махнул в ответ и поскакал вслед за Кончаком.

Давайте повнимательнее рассмотрим одного из берендеев. На первый взгляд он ничем не выделялся среди остальных – те же доспехи, то же оружие, обычный конь. Наше внимание должно остановиться на колчане этого берендея, точнее, на одной из стрел в колчане. Обычная стрела: сосновое древко, тщательно закрепленные лебединые перья оперения, кованый наконечник в форме ласточкиного хвоста.

Берендей решил выстрелить еще раз по беглецам и больше не тратить стрел. Можно было не выпускать и эту стрелу, но больно уж велико оказалось его возмущение позорной трусостью противника. Почему они не умерли в бою, а постыдно бежали?

Стрелял берендей не целясь; главным было посильнее натянуть тетиву, чтобы стрела улетела подальше.

Стрела летела бесшумно. Подхваченная попутным ветром, она плавно поднялась на воздушном потоке, осторожно опираясь на виртуальный путь, и помчалась вслед беглецам. Оперение оказалось ненадежным, и скоро стрела замедлила свой подъем и стала снижаться.

И почему так бывает: лучник тщательно выцеливает мишень и промахивается с десяти шагов, зато бесцельно пущенная стрела находит свою жертву? По всему выходило, что берендеевская стрела должна была зарыться в выгоревший ковыль и пропасть навсегда.

Но на самом деле на излете она все же дотянулась до цели. Бить по человеку не хотелось, стрела ослабела и не смогла бы пробить доспех. И она вгрызлась в шею коня, как ратай в землю в первый день пахоты.

Князь Игорь увидел, как конь Кончака споткнулся и осел на передние ноги. Кончак перелетел через конскую шею, тут же поднялся на ноги, но видно было, что падение не прошло бесследно. Хан прихрамывал.

Игорь понял, что Кончак обречен. Раздобыть запасного коня во время бегства было негде, а уйти в одиночку пешком от таких преследователей еще никому не удавалось. Для черных клобуков же убить половецкого хана стало бы праздником, по сравнению с которым меркла даже перспектива выкупа.

Клобуки опоздали. Князь Игорь успел первым добраться до Кончака, и хан запрыгнул на конский круп позади княжеского седла, зашипев от боли в ноге. Благородный арабский скакун недовольно заржал и просел на задние ноги.

– Трравяной мешок, – с чувством сказал князь Игорь, оглядываясь на погонявших своих коней черных клобуков. – Трогай, милый, не так уж тебе и тяжело.

Конь всхрапнул, явно показывая хозяину, что не поверил, но все же перешел сначала на шаг, а затем и на рысь. Клобуки, выпустив вслед несколько стрел, отвернули в сторону, предпочитая погоню за русско-половецким войском охоте за двумя незадачливыми всадниками. Видимо, никто из берендеев так и не понял, кого они могли бы легко захватить.

Игорь направил коня в сторону от дороги к перевозу, туда, где пыльно зеленела у днепровского берега дубрава. За спиной тяжело идущего коня осталось и место сражения, и брошенные станы половцев и дружины Игоря, где шел оживленный грабеж – киевские дружинники добирали свое, восполняя вчерашний страх поражения.

Тысяцкий Лазарь хмуро глядел на мародеров. Остановить своих воинов он даже не пытался, знал, что бесполезно. Тащили все, что попадалось под руку, часто ненужное. Лазарь с недоумением наблюдал, как два тщедушных дружинника грузили на разбитую телегу закопченные листы войлока со сгоревшей половецкой вежи. Войлок не годился ни в хозяйстве, ни на продажу, но дружинники тащили обуглившийся войлок с таким усердием, словно от этого зависела их жизнь или благосостояние.

Со странным чувством в душе ехал Лазарь по остаткам стана Кобяка. Лукоморцы были врагами, и покинутый в бегстве лагерь должен был внушать радость – кстати, а как можно радость внушить? – но вид разбросанных здесь и там панцирей и кольчуг, еще хранящих форму тел своих хозяев, порождал стыд, необъяснимый после победы.

Юрта Кобяка была разобрана до деревянного каркаса. Внутри него было так чисто, как не было, наверное, никогда – вынесли все, до последнего клочка ткани и черепка. Зато перед юртой праздник обогащения был в разгаре. Десятки людей, то ли дружинники, снявшие, чтобы не мешали, доспехи, то ли набежавшие из Киева любители пограбить, набивали под завязку седельные мешки.

Лазарю показалось странным, что в куче добра практически нет половецкой одежды и оружия, только киевское или восточное, персидское и арабское. У лукоморцев не было традиции стаскивать награбленное в одну кучу и затем делить поровну. Зачем же Кобяку понадобилась эта демонстрация богатства?

Подъехав поближе, тысяцкий увидел уже знакомую картину – войлочные безрукавки под кольчугами, исподние рубахи под халатами и кафтанами, пояса, повязанные на несуществующие талии.

И Лазарь понял.

Перед ним было то, что осталось от рынка рабов. Туман застал ночью врасплох и торговцев, и предложенный половцами людской товар. Судя по тому, что большинство одежды было заботливо, воистину как на продажу, разложено на подостланных на землю плащах, Лазарь решил, что люди погибли, даже не осознав опасности, во сне. Среди погибших были сотни киевлян, многих из которых тысяцкий знал по имени или в лицо.

Такова была цена, заплаченная туману для победы над врагом, – сотни воинов, умерших во сне и без оружия, воинов, чьи последние мысли были не о славе и чести, а о скорой рабской участи.

– Какая славная победа, – раздался за спиной Лазаря вкрадчивый голос. – М-м-м… Не будет ли великий воин так милостив, чтобы уделить немного драгоценного внимания недостойному?

– Аль-Хазред! – рявкнул Лазарь.

– Я счастлив, что мое неблагозвучное имя осталось в памяти такого могучего витязя.

– Зачем ты явился?

На лице араба, успевшего уже раздобыть и коня, и халат получше, хотя и явно с чужого плеча, проступило откровенное недоумение.

– М-м-м… Не прогневайся, о храбрейший, но мне кажется, что настало время побеспокоиться о награде за ту скромную услугу, что мне посчастливилось оказать вашему воинству…

– Скромную услугу, говоришь? – Голос тысяцкого был тих, и это предвещало грозу. Араб попятился и дернул за поводья, отводя подальше коня.

– Вот цена твоей скромной услуги! Взгляни на нее!

Лазарь соскочил с коня, схватил Аль-Хазреда за шиворот халата, немилосердно выкручивая рвущуюся у него под руками дорогую ткань, и ткнул араба в еще не растащенную гору одежды. Аль-Хазред пытался принять силу удара на руки, но тысяцкий еще и еще опускал лицо араба вниз, так что вскоре лоб, щеки и ладони купца покрылись множеством ссадин и кровоподтеков.

– Ближе, ближе смотри, что осталось от людей, каждый из которых стоит больше целого города таких поганых, как ты! – неистовствовал Лазарь. – Не хочу марать боевое оружие, не то убил бы здесь же, где ты убил их всех!

– Мы же договорились, – жалобно канючил, едва приоткрывая разбитые в кровь губы, Аль-Хазред.

– Мы? Нет, мы договоримся только сейчас. И слушай внимательно, от этого будет зависеть твоя жизнь! В Киеве больше не появляйся. Увижу – прикажу отвести на скотобойни. Видел когда-нибудь свиные туши на крюке? Так же освежую и повешу.

При упоминании о свиньях Аль-Хазред передернулся, а после обещания тысяцкого вскочил на коня и повернул к выходу из разграбленного половецкого стана.

Лазарь побрезговал даже проводить его взглядом.

И зря.

На коне араб совсем не выглядел тем жалким трусом, как мгновение назад. Прямая неподвижная посадка выдавала опытного воина, привычного к седлу и сражениям. Лицо Аль-Хазреда было угрюмым, и только изредка появлявшаяся ухмылка оживляла его. Так улыбается нильский крокодил, завидев антилопу на заболоченном, заросшем папирусом берегу.

Черные клобуки не собирались преследовать беглецов в дубраве. Степняки чувствовали себя неуверенно среди деревьев, где угроза могла исходить отовсюду. Игорь перевел коня на шаг, отпустил поводья, предоставляя скакуну самому выбирать дорогу. Кончак ерзал у князя за спиной, пытаясь поудобнее устроить зашибленную ногу на конском крупе.