Шеломянь - Аксеничев Олег - Страница 71

– Шеи посворачиваю! – заорал Михаил. – На коней!

Крепостные ворота распахнулись, и суздальские дружинники, присланные сюда князем Всеволодом, помчались на еще различимый в сгущающейся тьме вымпел с родовым знаком Мономашичей, развевавшийся над гридницей, местом суда и торга, фасадом выходившей на вечевую площадь.

Навстречу воинам валил обезумевший от страха народ. В зеленоватых сумерках призрачными казались белые рубахи из холста, неживыми – искаженные в ужасе лица.

– Оборотень! – орали в толпе. – Волкодлак!

– Дикари, – свирепел воевода Михаил, охаживая плеткой тех, кто мчался прочь от площади, кидаясь точно под копыта коня.

– Волкодлак! – продолжали орать в толпе.

Боярин Борис ничего не понимал и старался держаться поближе к брату.

Когда дружинники пробились к вечевой площади, та была уже практически пуста. Только несколько человек оставались здесь, не пораженные общим психозом страха.

А еще на площади был волк.

Боярин Борис никогда не видел хищника таких размеров. Зверь, прижавшийся к утоптанной земле, казался в сгущавшихся сумерках уже не крупным псом – теленком, что ли…

С креплений на стенах дружинники сноровисто поснимали заготовленные к ночи факелы, зачиркали кремнями, и вскоре с треском разгорелось пламя, вернув в город хоть какой-то свет. Волк обеспокоенно вздрогнул, повернув голову в сторону пришельцев.

– Сейчас я его… – прошептал воевода Михаил, вынимая из чехла на седле боевой топор.

– Не торопись, воевода, – произнес старик, неслышно подошедший к дружинникам. – Его сталь не возьмет.

– Кто таков? – ощетинился Михаил. – Как смеешь под руку говорить?

– Человек, – с достоинством ответил старик. – И смею, раз говорю.

Взгляд Михаила зацепился за темный посох, что держал старик в правой руке. Навершием посоха служила человеческая голова, искусно вырезанная и раскрашенная, если свет факелов не обманывал, темной охрой. На старце были длинные свободные одежды и – весной-то! – легкие сандалии из тонких кожаных ремешков, надетые прямо на босые ноги.

– Кудесник? – пролаял Михаил. – Сгинь, не то подпалю, не хуже факела!

– С волкодлаком тебе без меня не справиться, воевода, – настаивал старик. – А потом мы уйдем, не беспокойся.

Московь для соседей-язычников продолжала оставаться городом священным, хоть и оскверненным христианами. По древним праздникам сюда отовсюду приходили паломники, и никому не секрет, кто на самом деле были эти купцы без товара и ремесленники без инструментов. Но московские воеводы закрывали на все глаза. Во-первых, только бунта в этой глуши и не хватало. Во-вторых, стоило ли ссориться с силами, чье могущество проявлялось так ясно? Не далее как прошлой ночью – плохо все же начинается май! – опять видели люди, как со стороны Ваганьково на Кучково поле летел на свой сбор хоровод ведьм.

Воевода Михаил был обязан, по долгу службы, пригрозить кудеснику. Но и он, и сам кудесник хорошо знали, что угрозами все и ограничится.

– Волк – он и есть волк, – заметил Михаил и, размахнувшись, метнул боевой топор прямо в голову хищника, не торопившегося покидать середину вечевой площади.

Промахнуться воевода не мог. И опыт, и расстояние тому порукой. Тем не менее топор рухнул у ног волка, глухо ударившись оземь.

– Не попал! – изумился Михаил.

– Сталь его не возьмет, – повторил кудесник. – Дозволь, боярин, теперь нам.

– Пробуй, – протянул воевода, поглядев на двух юношей, связывавших что-то при свете зажженных факелов. Затем, обернувшись к своим дружинникам, распорядился: – Окружить площадь!

Воины, стараясь не отступать от линии окружающих площадь построек, растянулись по ее периметру. Кони испуганно прижимали уши и тихо фыркали, не сводя глаз с огромного хищника.

Меж тем кудесник мелкими неспешными шагами направился прямо к волку. Он шел безоружным, и только протянутый вперед посох, украшенный резной головой, мог стать защитой человеку от ярости зверя. Защитой, собственно, призрачной, поскольку оскаленные зубы хищника были способны перекусить такую палку за один раз.

Кудесник заговорил, и Михаил подтолкнул брата, державшегося все время рядом, в бок. Вот, мол, послушай это варварское наречие! Славянские слова у кудесника переплелись с финскими и бог весть какими еще, как береста в лукошке опытного мастера, когда не найти ни начала лыка, ни завершения.

Волк слушал, замерев, словно понимал, в отличие от бояр, что говорит старик. Кудесник подходил к нему все ближе и ближе, и боярин Борис с отвращением ждал тот неминуемый миг, когда огромное тело распрямится и волчьи зубы разорвут горло слишком много возомнившего о себе человека.

За кудесником потянулись юноши, то ли внуки старика, то ли его ученики. Один из них держал толстый канат, позаимствованный, видимо, у какого-то рыбака; второй же растягивал в ладонях привязанную к канату широкую волосяную петлю, в которую не без изящества были вплетены разноцветные нити.

В это время на землю пала тьма.

Солнечный диск завершил свой оборот, и мрак праздновал победу. Только горящая неугасимым огнем корона Дажьбога, окружавшая черный диск, отгоняла темноту рядом с ним, но справиться с ней не могла. В темно-синем небе проступили звезды. Пришла ночь, словно настало ее время.

Настало время зла!

Но кудесник не убоялся; и юноши шли твердо, даже с охотой, словно перед ними были не волчьи глаза, светившиеся зеленым ярче звезд, не пасть, усеянная острыми зубами, а брачный алтарь.

Все свершилось за время, достаточное для вдоха.

Старик прикоснулся к ощеренной волчьей пасти своим посохом. Казалось, что резной человек жаждал поцеловать зверя. Юноши в то же мгновение набросили на шею волка волосяную петлю и отбежали зверю за спину, изо всех сил натягивая привязанный к петле канат.

Волк встал на дыбы.

И что это?

Там, где только что был свирепый хищник, оказался невысокий тщедушный человек, совершенно голый, точно только сейчас родившийся. От сильного рывка наброшенной на шею петли он неловко пошатнулся и завалился на спину, болезненно вскрикнув от удара.

Волкодлак – оборотень. Человек, по ночам превращающийся, зачастую без своего желания, в волка. Затмившееся светило обмануло волшебную сущность волкодлака, и с приходом тьмы столпившиеся на вечевой площади московляне с ужасом заметили среди себя огромного волка.

Снова ставшего теперь человеком.

– Прости нас, – сказал кудесник тихо, но услышали его все на замершей полутемной площади.

Старик поднял с земли боевой топор, взмахнул им над головой и опустил лезвие на голову голого мужчины. Заботливо выкованная сталь расколола кости черепа оборотня и воткнулась в землю, очищаясь от налипших частиц мозга.

– Господи, – выдохнул боярин Борис.

– Иначе нельзя, – сказал старик, приближаясь. – Перевертыша в волчьем обличье не взять, а зла причинить он может много.

– Почему же тебя не тронул? – поинтересовался воевода.

– Тояга у меня… Жезл волшебный, – взмахнул старик своим посохом.

По взмаху ли, собственной ли волей, но в это время выглянуло солнце. Диск его завертелся в обратную сторону, возвращая на землю день и надежду.

Воевода, боярин и дружинники задрали головы кверху, впервые, быть может, не раздражаясь от слепящего солнечного света, а когда опустили глаза, то на вечевой площади уже не было ни кудесника, ни его учеников.

Был только труп с расколотой пополам головой.

Волкодлак.

Ночной мрак окутал, вопреки всем законам, природным и божеским, торговый город Тмутаракань. Сильный ветер нес неповоротливые и тяжелые, но могучие и безжалостные водяные валы со стороны Эвксинского Понта к бухте, и многие купцы недосчитались за злосчастные минуты затмения своих кораблей, разбитых в щепы, и грузов, канувших в алчной глубине.

Мрак посреди дня был порождением неведомого бога, чей идол горделиво возвышался в последние месяцы в центре когда-то забытого, а теперь восстановленного святилища. Духом своим, а точнее, тем, что было у него на этом месте, неведомый бог почувствовал, где сердце солнечноликого Дажьбога, и сжал его.