Шеломянь - Аксеничев Олег - Страница 30

Кончак остался один. Усиливающийся ветер бросал в лицо хану пригоршни снега, торопя к возвращению.

Но Кончак еще долго стоял, подняв лицо к каменной статуе на вершине обледеневшего за день кургана. Мерзлая земля поблескивала, словно насыщенная самоцветами, а грубо раскрашенный идол мертвенной серостью известняка напоминал труп, побывавший в руках сирийских бальзамировщиков.

Кончак думал о чем-то, но мысли эти остались для нас неведомы.

В Шарукани Кончака ждали гости. По столпившимся у конюшен воинам хан понял, что пожаловал кто-то из диких половцев, как с некоторой долей презрения называли тех, кто держался за обычаи старины и кочевал на границах Половецкого поля. Иногда они нападали на соседние русские крепости, но в последнее время это стало небезопасно. Молодой курский князь Всеволод, почтительно прозванный половцами Буй-Тур, Большой Господин, со своими пограничниками-кметями уже не раз устраивал облавы на беспокойных соседей, и дикие половцы всерьез подумывали откочевать в более гостеприимные места.

В приемной зале Кончака ждал Гзак, провозгласивший себя ханом диких половцев. Он, как и всегда, был в шапке, закрывавшей темные волосы, говорившие о нечистоте крови. Светловолосый и голубоглазый Кончак выглядел выходцем из другого мира рядом со смуглым Гзаком, карие раскосые глаза которого выдавали тюркских предков.

– Ты опоздал на похороны и тризну, Гзак, – с порога заявил Кончак.

Фраза содержала намеренное оскорбление, и не одно. Кроме серьезного упрека в пренебрежении одним из главных обычаев, Кончак позволил себе назвать Гзака без титула.

– К нам поздно доходят вести, хан Кончак. – Гзак выделил слово «хан», но Кончак пропустил намек мимо ушей. – А гонцы не добираются вообще. Или, возможно, их и не было?

– Гонцов направили ко всем признанным ханам. – Голос Кончака был бесстрастен.

– Значит, – стараясь не давать воли гневу, сказал Гзак, – я для тебя не хан?

– Ты – вождь, – ответил хан Кончак. – Вождей избирают люди. Титул хана дается от богов, и не нам спорить с их волей.

– Я – хан! – гордо сказал Гзак. – Боги покарали бы меня за присвоение титула, не принадлежавшего мне по праву.

– Боги не должны карать за любое прегрешение. Это излишне. Ты ведь не оплодотворяешь сам всех женщин своего племени, хотя, возможно, и физическая сила позволяет, и желание тоже есть. Но, согласись, есть занятия важнее, не так ли, вождь? Возможно, так и с богами…

– Возможно, – Гзак не рискнул втягиваться в спор с Кончаком. – Но я приехал сюда не для разговора о богах. Мои подданные собрали дары хану Кобяку. Надеюсь, ты разрешишь отвезти их к кургану?

– Это мой долг. – Весь разговор Кончак простоял, опираясь плечом о дверную притолоку. Теперь же он подошел поближе к стоявшему в центре приемной залы Гзаку. – Вам немедленно будут предоставлены провожатые. Я распоряжусь, чтобы нашли и проводников, которые выведут затем тебя и твоих людей к границе ханства кратчайшим путем.

Кончак немного склонил голову, одновременно недвусмысленно указывая Гзаку рукой на открытую дверь.

Вождь диких половцев вышел, пестуя в душе месть. Кончак не пожелал даже пригласить Гзака разделить еду. Диким дали ясно понять, что они здесь нежеланные гости, которых терпят только по обязанности.

Гзаку указали его место. По мнению урожденного хана, это конюшня или хлев, но сам Гзак надеялся в будущем доказать Кончаку обратное.

Побыть в одиночестве Кончаку было пока не суждено. Не успев выпроводить одного нежеланного гостя, хан вынужден был общаться с другим.

Во внутреннем дворе дворца, засунув зябнущий нос в меховой воротник тулупа, хана Кончака ждал долговязый человек со смуглой кожей. При появлении хана человек засуетился и быстро заговорил, с заметным акцентом произнося тюркские слова.

– Прошу благосклонного внимания досточтимого хана, – торопился гость. – Да не прогневается величайший на дерзость жалкого разоренного купца!

– Слушаю тебя, купец, – сказал заинтересованный Кончак. Слуги успели доложить, что странный с виду посетитель пришел не просто просить. У купца, по его словам, было приготовлено для продажи могучее оружие, способное облегчить штурм любого города.

– Меня зовут Абдул Аль-Хазред, – частил купец. – Меня знают многие достойные люди в Тмутаракани и Суроже. У меня есть хороший товар и надежда продать его.

– Где же он, твой товар? – с недоверием в голосе спросил Кончак, начинавший уже раздражаться от частого употребления купцом слова «меня».

– Он всегда при мне, – купец несколько фамильярно, с точки зрения половецкого хана, подмигнул при ответе. – Я сам – товар!

Кончак фыркнул, демонстративно разглядывая тщедушное худое тело арабского торговца.

– Если по весу, то больше стоимости барана рассчитывать тебе не на что, – заявил хан. – Не томи загадками, показывай, что у тебя есть!

– Здесь небезопасно, – забормотал араб. – Прикажи, великий хан, указать безлюдное место, там и увидишь, на что я способен! И хорошо бы еще, – голос Аль-Хазреда обогатился просительными интонациями, – чтобы при этом присутствовало поменьше свидетелей. Я опасаюсь киевских шпионов…

– Среди половцев? – обиделся хан Кончак.

– Золото может лишить чести даже гордого степного воина, – склонился в поклоне арабский купец.

Гримаса на его лице могла означать что угодно, от кривой усмешки до выражения сострадания.

– Предположим. – Кончак провел рукой по лицу, стряхивая снежинки, запутавшиеся в вислых рыжеватых усах. – Но ответь мне сначала, что ты хочешь мне показать? Пойми, я вышел из возраста, когда тратят время и силы на погоню за пустыми обещаниями.

– Я хочу показать то, против чего бессильна любая крепость! – заносчиво заявил араб. – Ничто не спасет ее защитников – ни стены, ни доспехи! Я хочу показать тебе, великий хан, духов огня, покорных моей воле и готовых броситься в любом направлении, которое ты пожелаешь указать!

Кончак внимательно посмотрел на купца. Видно было, что араб искренне верит в то, что говорит. Но это еще не означало осуществимости обещанного. Прирученные духи огня, скажите на милость…

– Взгляни-ка! – Кончак показал на небольшой сруб в глубине двора. – Могут твои духи прямо сейчас сжечь его?

– Будет большой пожар, – неуверенно сказал Аль-Хазред.

– Вот и прекрасно, – заметил Кончак. – Погреем Тэнгри-Небо, а то он совсем замерз, бедный. Прикажи своим духам сжечь сруб, араб, и я поверю тебе! А пожар большим не получится, все на отшибе…

– Хорошо! – араб сглотнул и зашептал что-то себе под нос, часто оглядываясь на хана, словно опасаясь, не подслушает ли тот слова заклинания.

Кончак скучал. После тяжелого разговора с Гзаком – все-таки этот дикарь обнаглел сверх меры! – хан надеялся, что странный араб развлечет его, но веселья не получалось. Сложенные ковшиком ладони Аль-Хазреда покрылись инеем от пара, вырывавшегося изо рта заклинателя, и Кончаку вдруг сильно захотелось в тепло изложницы.

Иней на подставленных морозу ладонях араба поблескивал в лучах слабого зимнего солнца. Некоторые искорки были так ярки, что Кончак невольно прищурился.

Откуда свет?

Небо над Шаруканью было затянуто низкими серыми облаками, так что Аль-Хазред не мог получить свет извне. Не мог он и спрятать светильник в рукав тулупа, дым и копоть сразу же выдали бы дешевый трюк.

Откуда свет?

Он разгорался все ярче, и Кончак видел, как от араба к нему тянутся по снегу две или три тени, причудливо изгибавшиеся в отблеске сияния, вырывавшегося из сложенных ладоней заклинателя. В руках араба неведомым путем оказался небольшой шар, на котором изредка поблескивали фиолетовые искорки. Шедшее от шара свечение окрасило ладони и лицо Аль-Хазреда в сине-серый цвет, и арабский купец стал походить на выкопанный из-под снега труп.

Шар оторвался от своей опоры и поднялся в морозный воздух, словно был невесомым. Но все же какой-то массой он обладал и вскоре стал клониться книзу, а затем тихо лег в снег у ног Аль-Хазреда.