Кладоискатель и золото шаманов - Гаврюченков Юрий Фёдорович - Страница 33

Пытаясь логично оценивать обстановку, я все же предположил, что звуки тоже могут искажаться под влиянием ядовитого газа. И тут мне пришла в голову потрясающая мысль, что я так и не выбрался из раскопа в новгородском лесу, что капище и ходящие идолы, а также все остальное мне только привиделось, а я так и лежу в яме, заброшенный и никому не нужный! Мысль была до того нова и безнадежна, что я по-настоящему загоревал. Ежели так, то мне никогда не выбраться наружу, потому что газ сочится сквозь земляное дно и продолжает воздействовать на меня. Возможно, я в этом раскопе и умру. Чтобы этого не случилось, надо выбраться наружу, но как?

Я еще раз ощупал среду вокруг себя, надеясь, что теперь, когда я научился контролировать обстановку, что-нибудь изменится. Ничего не изменилось. Вокруг меня сидели компаньоны, подо мною был пол, а позади – стена. На всякий случай я спросил корефана:

– Слава, где мы?

– В скиту, – глухо ответил он.

– В сарае, если точнее, – с заметным оживлением включился в разговор Лепяго. – Избы находятся в руинах, я вас туда не повел. До войны здесь было поселение старообрядцев. Беспоповцы, кажется, точно утверждать не берусь. Документальных свидетельств нет, остались только слухи.

– Беспоповцы… – пробормотал я. Новое слово только подтвердило подозрения, что все происходит не наяву. Откуда оно взялось, кто его выдумал?

– Было такое течение у староверов, – охотно пояснил Андрей Николаевич. – Некоторые из старообрядцев утверждали, что православие после реформ патриарха Никона отошло от истинной веры. Поэтому они отказались принимать существующую церковную иерархию и сами избирали наставника.

– Как в раннехристианских коммунах, – ввернул я, лишь бы не молчать.

Беседа заметно ставила голову на место. Одно из двух: или это возвращение к реальности, или я разговариваю с глюком, то есть отравился всерьез, и тогда мне ничто не поможет. Утешало лишь то, что страданий пока не испытываю. А вообще-то я очень надеялся, что на свежем воздухе яд быстро выветрится из организма и к утру мы придем в себя. Это если мы действительно надышались дрянью в пещере и убежали оттуда, не чуя под собой ног. Постепенно я все больше склонялся к этой мысли. Голос Лепяго звучал слишком реально, чтобы быть пригрезившимся.

– Наставником выбирался самый авторитетный член общины, который, разумеется, не мог научить ничему плохому. Из церковных таинств беспоповцы сохранили только крещение и исповедь.

– Отсталые люди, – пробормотал Доронин.

– Или же вернулись к обрядам катакомбной церкви, – слово «катакомбной» я произнес особенно многозначительно. Пещеры все не шли у меня из головы. – Люди отбросили сложные обряды, оставив простейшие формы богослужения.

– Примитивные культы в малых коллективах обладают чрезвычайной живучестью, – заметил Лепяго, – сектантов никогда не могли истребить. Если хотите знать, сослав старообрядцев в Сибирь, им только помогли укрепить веру. Отстаивать убеждения в тайге легче, чем в густонаселенном городе. Вот они и жили здесь в благости, сохраняя веру. Некому было прельщать молодежь. Только перед самой войной, когда открывали прииск в Усть-Марье, на деревню наткнулись геологи.

– И что же дальше? – спросил, судя по завибрировавшему хребту, Вадик, которому была близка тема геологов.

– Дальше как водится, – с невеселой иронией ответил Андрей Николаевич. – Построили лагерное отделение, провели дороги. Молодежь отправили учиться, кто захотел. Кто упорствовал перед искушением – стал врагом народа со всеми вытекающими. Поехал золото мыть на благо отечества. Близилась война, и родине позарез был нужен каждый грамм драгоценного металла. А жила здесь была бедной… Со всеми вытекающими… В общем, не стало староверов. Здесь потом смолокурня была. Сезонники раньше жили, пока смолу заготовляли. Теперь и того нет.

«Интересно, как добывали золото древние эвенки? – подумал я. – Сколько потребовалось лет, чтобы намыть песка для отлития Золотых Врат?»

И тут мне пришла в голову мысль: а были ли на самом деле эти Золотые Врата? Кто их видел, кроме меня? Я никак не решался спросить, видели ли компаньоны то же, что и я, а сами они об этом молчали, словно тема раскопок была запретной. Темнота изрядно дезориентировала меня. Мрак по-прежнему стоял кромешный. Гроза прекратилась, но тучи висели в небе, заслоняя луну и отдаляя рассвет, когда можно будет хоть что-нибудь разглядеть. Кроме того, они изливали немыслимое количество влаги. В гулком амбаре эхо от падающей воды напоминало отзвуки мелодичной пещерной капели со сталактитов. Это смущало меня, не позволяя удостовериться, где именно я нахожусь. Сегодняшняя ночь угнетала своей неопределенностью.

Перестук дождика затихал, и я стал осматриваться, куда нас с Маринкой занесло. Шагали мы по густой траве, смешанной, сорной – тимофеевке, крапиве и репейнику, – какая вырастает в гиблых местах. В данном случае она с трех сторон окаймляла большой прямоугольный пруд, на четвертом, покрытом кустарником берегу которого зачем-то имелся дощатый навес, укрепленный вбитыми в дно сваями. От него над затянутою ряской водой протянулись хлипкие сгнившие мостки – две жердочки и редкие косые досочки на них. На спине Маринки висел кокетливый рюкзачок. Мы совершали туристический поход по лесным просторам то ли новгородской, то ли псковской области и вдруг наткнулись на этот пруд. Такие водоемы обычно устраиваются посреди деревни на случай пожара, но признаков жилья вокруг не наблюдалось.

Мы уже изрядно запарились, и Маринка пригласила меня купаться. Она скинула рюкзак, разделась и смело полезла в пруд. Я же следовать ее примеру не торопился, душа не лежала к грязной воде. Я хотел предупредить ее, что на дне могут скрываться коряги, о которые можно пораниться, но отчего-то передумал и решил проверить на прочность переправу. Сняв одежду, я забрел по пояс в тину и стал расшатывать мостки. Как и предполагал, доски оказались совсем трухлявые. Сломать жерди также не составило труда. Я проделал это, пока Маринка бултыхалась, смывая усталость и пот. Мостки погрузились на дно, которое и в самом деле оказалось здорово замусоренным всякими колючими ветками и склизкими топляками, о которые я спотыкался. Я уже хотел было совершить экскурсию к навесу, но он чем-то отпугивал меня, и я замешкался, раздумывая, стоит ли туда идти. Вдруг я увидел группу людей – человек пять. Они деловито зашли в воду, не обращая на нас внимания, и стали нырять и плавать, не снимая белья. Я хотел сказать об этом Маринке, но вдруг с ужасом заметил, что все пятеро – скелеты в драном тряпье, едва прикрывающем белый костяк. То были здешние утопленники – хозяева пруда! Я оглянулся и увидел вместо Маринки голый череп и ребра, потому что она уже окунулась целиком, а я зашел лишь по пояс! Опасаясь обратить на себя внимание мертвецов, я глянул вниз…

И непроизвольно дернулся, крепко приложившись затылком о стену. Я открыл глаза, мигом вернувшись к реальности. Впрочем, радость от того, что пруд с утопленниками оказался сном, быстро притупилась, стоило увидеть испещренную прорехами кровлю амбара, сквозь которую просвечивало серое утреннее небо. Значит, все остальное было наяву: пещера, чудовища, бег в грозу и мучительные раздумья в темноте.

Спутники мои куда-то подевались, оставив меня мучиться в одиночестве. Я тяжело поднялся. Спину скрючило за ночь, и она затекла. Я чувствовал себя разбитым, тело ломило после вчерашних гонок, но, кое-как размяв ноги, сумел выползти наружу.

На часах была половина одиннадцатого. Дождь прекратился, видимо, давно: венцы амбара подсохли. Воздух был душным и каким-то липким от переизбытка влаги. В такую погоду хорошо растут грибы. На огромном дворе, огороженном покосившимся и местами поваленным частоколом, разместилось несколько пришедших в негодность срубов. Крыши почти на всех провалились, вверх торчали пустые треугольники стропил. Из огрызка печной трубы поднимался дымок. Ветра не было, и голубоватые клубы летели прямо в зенит.

– Утро доброе, други моя, – приветствовал я, толкнув приоткрытую дверь. Голые други сушили одежду на печи, кучкуясь у огня.