Еремей Парнов. Третий глаз Шивы - Парнов Еремей Иудович - Страница 50

– За всем не уследишь, – виновато улыбнулся Люсин.

– Естественно… Наши гранаты, – Сударевский ловко выхватил из основания башни бледно-желтый кристалл, и она обрушилась, – являются магнитными диэлектриками. На тончайшей пластинке такого диэлектрика площадью в какой-нибудь квадратный сантиметр можно записать миллион единиц информации. Представляете себе, какая емкость памяти? Компактная ЭВМ, обладающая информационным запасом, равным человеческому мозгу, отныне уж не фантастика… Так-то, мой дорогой. Вы смотрели «Солярис»?

– Смотрел, – улыбнулся Люсин. – У нас в клубе, в Горловом тупике.

– Ну и как?

– Здорово, но книга лучше.

– О, вы читали Лема?.. Впрочем, чему я удивляюсь, конечно же, читали… Одним словом, будьте уверены, что мыслящий океан создать можно. Только получится он не жидким, а кристаллическим. Один квадратный метр железоиттриевого граната способен вместить всю память вашего мозга, все его десять миллиардов бит.

– Ваши рассказы чрезвычайно интересны. – Люсин отошел от стола и присел перед стоявшим в самом дальнем углу сейфом. – Вы столь непринужденно и увлекательно ввели меня в сферу работ лаборатории, интересов и поисков вашего руководителя… Без вас мне пришлось бы очень туго в такой сложной и незнакомой мне области, как кристаллография. Очень и очень вам благодарен… Готов держать пари, что здесь хранится какая-нибудь платино-платинородиевая термопара и бутыль спиритуса!

– Хотите осмотреть? – мгновенно понял его проницательный Марк Модестович и вынул из брючного кармашка никелированный ключ. – Сделайте одолжение.

– Это Аркадия Викторовича?

– Мой… Здесь мы храним лишь документацию с грифом и ценности особой отчетности. Сейчас, насколько мне известно, сейф пуст.

– У кого еще есть ключи? – осведомился Люсин, отпирая пощелкивающий при каждом обороте замок. – Кроме Ковского?

– Ключ изготовлен в количестве трех нумерованных экземпляров. Номер третий хранится в дирекции. – Сударевский чеканил слова, как на военном докладе. Даже тембр голоса и то изменился. Если только что Марк Модестович говорил взволнованно и увлеченно, то теперь он держался сугубо официально и сдержанно. – Какие еще будут вопросы?

– Думаете, я все наперед знаю? – Люсин бросил мимолетный взгляд на пустые полки и закрыл дверцу. – Вопросы обычно возникают в ходе беседы.

От него, естественно, не укрылась перемена в поведении Сударевского. Она показалась ему несколько нарочитой, неоправданной всем течением их действительно очень интересной для него беседы. Обратил он внимание и на то, что Марк Модестович поминает своего шефа как в прошедшем времени, так и в настоящем, словно бы уже уверился в чем-то определенном, но время от времени спохватывается по соображениям этического порядка. И эта скороговорная поправка «он был» на «он есть» тоже казалась скорее обдуманной, нежели непроизвольной.

– Фома Андреевич сказал, что пока замещать Ковского будете вы… – Люсин почти сгладил вопросительную интонацию, и его слова прозвучали скорее как утверждение. Но оно было лишено эмоциональной окраски, словно затрагивало самые скучные материи и вообще высказано случайно, для заполнения возникшей в разговоре паузы.

– Разве? – помедлив несколько, спросил Сударевский и, с видимым напряжением подыскивая подходящие слова, пояснил: – Он сделал мне такое предложение… верно… Но я отказался.

– Стоило ли? Кому же, как не вам?

– Так говорил и Фома Андреевич, но я не мог пойти на такое, пока еще не все… ясно.

– Понимаю вас. – Люсин сочувственно закивал. – Очень хорошо понимаю… Извините, что затронул столь щекотливую тему… Просто Фома Андреевич отрекомендовал вас как нового завлаба, и я подумал, что дело решенное… Тем более, вы тогда ничего не сказали… Не хотели препираться с начальством при посторонних?.. Да, Марк Модестович, жизнь зачастую ставит перед нами сложные проблемы. Такие щепетильные люди, как вы, ощущают это со всей остротой. Очень и очень вас понимаю.

– К чему это? – отчужденно нахмурился Сударевский. – Я действительно отклонил, разумеется, в приличной форме, несвоевременное, а потому совершенно бестактное в данной ситуации предложение директора… И, разумеется, не нашел нужным повторить свой отказ в вашем присутствии. Зачем, простите, лишний раз дразнить гусей? Давайте поэтому переменим тему разговора, она мне неприятна…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Конечно, конечно, – поспешил согласиться Люсин. – Простите меня.

«В этом все дело, – подумал он. – Внутренняя борьба! Он порядочный человек и желает благополучного завершения всего дела и, уж конечно, не накликает на своего шефа беду. Он боится, что о нем станут говорить другие, и гонит прочь соблазнительные картины, даже думать не желает об открывающихся перед ним возможностях. Это с одной стороны… А с другой – подсознание-то работает. Да и вообще мозг человека не знает стыда. Мысль приходит, прогнать ее не так-то легко, а тут возникают трудности, и чисто сиюминутного порядка: не проморгать бы, не отрезать дороги обратно. С Ковским еще неизвестно, как дело обернется, а с Фомой ему жить да жить. Отсюда и напряженность эта, демонстративность, игра. Он не меня убедить хочет – себя. Вот какая штука. Если он еще и не принял предложение Фомы Андреевича, то, надо думать, примет вскоре. И положа руку на сердце: кто кинет в него камень? Но почему Фома так торопится, ему-то зачем спешить? Рад, что случай помог отделаться от непокорного сотрудника? Спешит посадить на еще не остывший стул другого, кто будет обязан ему лично, а потому послушен? Видимо, так… И его тоже трудно осудить строго. Жизнь есть жизнь, она вперед движется, а Ковский был, видимо, трудным орешком. Был. Вот и я тоже говорю „был“…»

– Расскажите мне о вашем шефе, Марк Модестович, – тихо попросил Люсин.

– Что же вам рассказать о нем? Человек как человек, кому хорош, кому плох, со своими странностями и слабостями, а в общем, очень добрый и честный.

– Как к нему в институте относились?

– Смотря кто… По-разному…

– Это универсальный ответ. Он одинаково подходит ко всем. Думаю, что и к вам тоже.

– Возможно. Но мне трудно говорить в общих расплывчатых выражениях о совершенно конкретном человеке, которого люблю и, думаю, хорошо знаю.

– Конечно, трудно. Охарактеризовать человека всегда трудно.

– Смотря для кого. Например, для мужа нашей Марьи, секретарши директорской, это плевое дело. Вот уж кто ярлыки клеить умел! Он у нас раньше в кадрах сидел. Теперь, слава всевышнему, на пенсии. Говорят, все еще бодрствует. На соседей по лестничной площадке доносы строчит.

– Это по какой же причине?

– Квалификацию терять не хочет. Тем более, что там комната освободилась или что-то в этом роде. Надо же возможных конкурентов хоть грязью облить! Зятя своего, моряка, он вытеснил, а других перспектив расширить жилплощадь не предвидится.

– Бывает и такое… А скажите, Марк Модестович, враги у Ковского есть?

– Враги есть у каждого.

– Это я понимаю. На то человек и создан, чтобы в поте лица есть хлеб свой. Враги есть у каждого, равно как и друзья. Но вы подумайте хорошенько, не могли бы вы назвать мне лиц, которые были бы заинтересованы, скажем так, в устранении Аркадия Викторовича? Из института, разумеется.

– Имя им – легион.

– Любопытно будет узнать.

– Пожалуйста! – Сударевский сделал вид, что с трудом одолевает зевоту. – Прежде всего наш милый директор.

– Так… – Люсин недоверчиво покачал головой. – Кто же еще?

– Ученый секретарь Дербонос, доктор наук Хамиотиш, завсектором Ягель, старший научный сотрудник Дузе… Достаточно? Или нужно еще? – Сударевский с вызовом взглянул на Люсина и, взяв себе стул, демонстративно уселся в другом конце комнаты, у окна. – Кстати, если вы спросите о том же Дузе или Хамиотише, они назовут вам меня.

– Буду иметь это в виду. – Люсин улыбнулся, как бы приглашая Сударевского обратить все в шутку. – Как работник розыска я обязан потребовать от вас подробной характеристики названных вами лиц. Начнем с гражданина Сударевского. – Он улыбнулся еще шире. – Ему-то чем помешал Аркадий Викторович?